Платоновы идеи, Эрос и красота
Платоновы идеи, Эрос и красота
Хорошо известно, какое сильное впечатление произвели суд над Сократом и его смерть, в большей мере добровольная, как на поле боя идут навстречу смерти, на его учеников. Платон не выдержал и, верно, заболел, ибо его на прощании Сократа с учениками перед тем, как принять яд, не было. Вскоре он покинул Афины и лет пять жил в Мегарах, затем, возможно, предпринял путешествие в Египет и вернулся в Афины, определившись в своих исканиях, возможно, именно в это время он пережил любовь, в чем-то для него исключительную и утаенную им под покровом сверкающих озарений.
В очерке «Жизненная драма Платона» (1898) Владимир Соловьев пишет, что смерть Сократа, когда ею переболел Платон, породила новый взгляд на мир - платонический идеализм. «Тот мир, в котором праведник должен умереть за правду, не есть настоящий, подлинный мир. Существует другой мир, где правда живет. Вот действительное жизненное основание для Платонова убеждения в истинно-сущем идеальном космосе, отличном и противоположном призрачному миру чувственных явлений. Свой идеализм - и это вообще мало замечалось - Платон должен был вынести не из тех отвлеченных рассуждений, которыми он его потом пояснял и доказывал, а из глубокого душевного опыта, которым началась его жизнь».
Кажется, звучит вполне убедительно, тем более это утверждает поэт, переводчик «Диалогов» Платона, оценивающий, правда, жизнь и учение античного философа как христианский мыслитель, который думает при этом вольно или невольно о судьбе не только Сократа, но и Христа. В подобных случаях возникает аберрация зрения, что смазывает истину, в данном случае, о первоистоках идеализма Платона и его коренных особенностях в отличие от позднейших систем идеализма с приматом идеи над материей.
Разумеется, Платон исходил из своего душевного опыта, в котором не только судьба Сократа, но и судьба Афинского государства с его героической и прекрасной эпохой, что мы воспринимаем как Золотой век, в целом составляли его мироощущение и миросозерцание, в основе своей мифологическое, через поэмы Гомера с детских лет сугубо поэтическое, что обрело телесные формы красоты через архитектуру и скульптуры Парфенона, с восприятием и переживанием афинского театра, в котором воочию предстал вселенский трагизм бытия. Идея как формосозидающая модель проступала уже в эстетике Фидия, а вообще она присуща мифологическому (символическому) и поэтическому сознанию. Помимо судьбы Сократа, в миросозерцании Платона и его познаниях проступали все основные искомые его воззрений, к разработке которых он приступает еще при жизни Сократа, найдя форму диалогов, поэтический синтез пира и драмы.
Платон как поэт классической эпохи не мог не исходить от идеи, формосозидающей силы, но как философ подверг ее всесторонней логической разработке, исходя при этом из наблюдений, для всех очевидных. Дерево можно спилить, сжечь, но идею дерева нельзя ни спилить, ни сжечь. Она остается неизменной. Она вечна. Стало быть, существует мир идей и мир вещей. Но это не просто констатация очевидного.
Идея вещи у Платона не нечто неопределенное, как тень, а заключает в себе смысловую ее полноту. Вместе с тем вещь постоянно пребывает в становлении или в состоянии разрушения, она во всякий момент не идентична себе, поэтому именно идея вещи в отличие от вещи как нечто смысловым образом насыщенное обладает самостоятельным и совершенно полноценным существованием.
Идея вещи, таким образом, не только смысл вещи, но и ее жизненная сила, поскольку вещь может измениться, погибнуть, но вновь явиться, как это выходит из наблюдений. «Идея вещи в платонизме, - пишет Алексей Лосев, - есть вечная и порождающая модель вещи». Словом, существует мир идей и мир вещей, при этом и мир идей является особого рода действительностью. И это особенно ясно становится, когда человек осознает себя на грани, на стыке мира идей и мира вещей, определяющих его внутренний и внешний мир.
Идеи Платона - это, как и символы, формы мифологического мышления, только он рассматривает их в сфере мысли и ставит вопрос, в каком отношении находятся идея вещи и сама конкретная вещь. Идея вещи оказывается неизменной, более того наполненной смыслом, как и воспринимается символ... Да, да, Платон просто исходит из форм мифологического мышления и пытается найти связь этих форм с вещами и явлениями действительного мира, и тут речь не о примате идеи над материей, или наоборот, этот вопрос возникает позже, - в мифологическом мышлении идеи или символы существуют столь же жизненно, как и вещи.
При этом идея вырастает до формосозидающей силы, что естественно для мифологического и в особенности художественного мышления и что воочию проступило в творчестве Фидия с формированием классического стиля.
Платон меньше всего думал о создании философской системы идеализма, как бывало впоследствии; идеализм Платона был разработан в большей мере Аристотелем и неоплатониками. Платон, выявив мир идей и мир вещей, и это как в космическом плане, так и в индивидуальном, должен был найти связь между ними, связующее звено между высшим миром, миром богов, если угодно, и миром вещей и явлений, миром человека. Он нашел эту связь, это звено как в развитии мировой жизни, космоса в целом, так и в жизни природы и человека. Это Эрос, под воздействием которого из Хаоса возникла Гея, по Гесиоду. Это слепая сила, организующая мир, помрачающая ум и у богов и у людей.
У орфиков Эрос - «сам по себе мудрый Эрот». Это разумное и светлое божество. Если Гесиод исходит из общих представлений о происхождении богов, то орфики создали миф, похожий на интеллектуальную сказку, чем займется и Платон. Из первобытной тьмы, по учению орфиков, появилось мировое яйцо; оно-то, расколовшись, породило Эрота - Протогона с головой быка и сияющими крыльями, который носился по эфиру и был двуполым. Из него произошли люди, он стал источником света.
Эрос Гесиода и орфиков - космическое начало; оно устрояет мир, с созданием людей под эгидой разумного и светлого божества, почти что Аполлона. Эрос космический проступает в людях как Эрос индивидуального влечения, что находит оформление в лирике, это Эрос лирический. То, что у Сафо и других античных поэтов получает самодовлеющее значение, присутствует и у Гомера, при этом равно как у богов, так и людей, поэтому вполне может быть выделен Эрос эпический. Еще с большим основанием можно говорить об Эросе, пронизывающем аттическую трагедию, с крайним усилением его проявлений от Эсхила к Еврипиду. Если в «Антигоне» Софокла Хор поет песнь о непобедимом, безумящем Эроте, то вся трагедия «Ипполит» Еврипида звучит как мучительно-сладкая музыка в честь Эрота и Афродиты, несущих однако персонажам гибель.
Наряду с миром идей вот что увлекает Платона, поскольку он не думает о создании философской системы, а всецело остается в сфере эстетики, природы и жизни, - Эрос! Но опять-таки не Эрос в его различных обличьях волнует его, а новый его взгляд на роль и смысл Эроса. Он так увлекается, что наспех сочиняет миф о рождении Эрота, точнее сказку. Видите ли, на пир у богов в честь Афродиты (она только что родилась) не была приглашена Пения (Бедность); захмелев на пиру у богов Порос (Богатство), вышел в сад Зевса и, упав где-то там, заснул; Пения, чтобы что-то иметь, прилегла к Поросу, таким-то образом и был зачат Эрот, которого, не знаю с каких пор, греки считали сыном Афродиты, только путались, кто его отец, то ли хромой бог Гефест, бог-кузнец, то ли Арес, бог войны.
Но Платон знал, каким у него должен быть Эрот, и со слов Сократа, а последний со слов Диотимы, в знаменитых диалогах «Пир», создает весьма странный и противоречивый образ бога, который юн, хотя он самый древний из богов, он даже не бог, а демон, связующее звено между богами и людьми, он воплощает любовь, но не вообще, а именно как стремление к красоте, которой он лишен. В самом деле, сын Афродиты даже от Гефеста не годился для этой роли, чтобы воплощать стремление к тому, чего ему не хватает, стремление к красоте. Какой тут идеализм? Эстетика в чистом и всеобъемлющем виде.
В «Пире» его участники высказывают различные представления греков об Эросе, но это лишь подготовка к речи Сократа, который в свою очередь воспроизводит речь об Эроте одной мантинеянки Диотимы. Словом, по сказке Платона, Эрот - спутник и слуга Афродиты: «ведь он был зачат на празднике рожденья этой богини, кроме того, он по своей природе любит красивое: ведь Афродита красавица. Поскольку же он сын Пороса и Пении, дело с ним обстоит так: прежде всего он всегда беден и, вопреки распространенному мнению, совсем не красив и не нежен, а груб, неопрятен, необут и бездомен; он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит. Но, с другой стороны, он по-отцовски тянется к прекрасному и совершенному, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестанно строящий козни, он жаждет рассудительности и достигает ее, он всю жизнь занят философией, он искусный колдун, чародей и софист. По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и цветет, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять».
Таковы свойства и происхождение Эрота, он не предмет любви, а любящее начало, и представляет он собой любовь к прекрасному. Но это в самом общем виде. Ведь прекрасное - это и благо, и произведения искусства и ремесла, и в особенности музыка и поэзия. Не всякое стремление к благу любовь, а любовь со всем ее пылом и рвением - это стремление родить в прекрасном как телесно, так и духовно. А почему именно родить?
«Да потому, - отвечает Диотима, - что рожденье - это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. Но если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия. А значит, любовь - это стремление и к бессмертию».
Для большей ясности: «Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, - продолжала она, - обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертье и счастье и оставить о себе память на веки вечные. Беременные же духовно - ведь есть и такие, - пояснила она, - которые беременны духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать...
Да и каждый, пожалуй, предпочтет иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо и бессмертно».
Вот каковы таинства Эрота, во что посвятить попыталась Диотима Сократа, а он своих собеседников, прежде всего Алкивиада. Следует начать смолоду с устремления к прекрасным телам. Полюбить сначала одно какое-то тело и родить в нем прекрасные мысли, с тем станет ясно, что красота одного тела родственна красоте любого другого и что если стремиться к идее красоты, то нелепо думать, говорит Диотима, будто красота у всех тел не одна и та же. И приходит пора, когда человек ценит красоту души выше, чем красоту тела... От насущных дел он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и т.д.
«Вот каким путем нужно идти в любви - самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради этой высшей красоты вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным делам (нравам), а от прекрасных дел к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о высшей красоте, и не познаешь наконец, что же есть красота».
Что же это - прекрасное само по себе, высшая красота? Диотима не дает отчетливого определения, это ясно. Владимир Соловьев полагает, поскольку он знает, что это, что Платон чего-то недодумал, то есть ему не открылась истина, и он потерпел катастрофу. Но Диотима, а с нею Сократ и Платон, словно возражает христианскому мыслителю: «Неужели ты думаешь, - сказала она, - что человек, устремивший к ней взгляд, подобающим образом ее созерцающий и с ней неразлучный, может жить жалкой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созерцая красоту тем, чем ее и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки совершенства, а совершенство истинное, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинное совершенство, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он...» Мы знаем их имена, имена бессмертных на веки вечные.
Философское учение Платона, сформулированное им лишь фрагментарно, получившее впоследствии разностороннюю разработку у Аристотеля и неоплатоников III и VI веков н.э., обладает удивительной полнотой именно как эстетика, эстетика классической эпохи и классического искусства, что находит пленительное воплощение в изваяниях Праксителя при последних отблесках заката Золотого века Афин.