II

II

Между тем положение Шекспира в 1593-1594 годы, несмотря на успех поэмы "Венера и Адонис", оставалось шатким. Начавшаяся успешно карьера актера и драматурга, отмеченная памфлетом Роберта Грина, прервалась эпидемией чумы, как никогда опустошительной и продолжительной, с закрытием театров, когда стимула писать пьесы просто не возникало. Обретя славу поэта, Шекспир решил закрепить успех новой поэмой "Обесчещенная Лукреция", но и этот путь  тоже был тернист, даже трагичен. Роберт Грин умер в нищете. Не прошло и года, как пронесся слух об убийстве Кристофера Марло.

Поэма "Обесчещенная Лукреция" не имела того успеха, как "Венера и Адонис", что естественно, Уилл однако огорчен: его упования утвердиться в литературе как поэт потерпели крах, что с изменой возлюбленной с его юным другом предрешает его возвращение в Лондон, в труппу, которая из-за смерти лорда Стренджа ищет и находит нового покровителя в лице лорда-камергера. Сомнений в том, что Шекспир будет писать прекрасные пьесы, нет, и он становится ведущим драматургом труппы и актером-пайщиком.

Вражда двух семейств - друзей и соседей графа Саутгемптона - снова привлекает внимание Уилла к Вероне, к известному сюжету из итальянских новелл, уже обработанных в Англии в виде пьесы и поэмы.

В основе сюжета - любовь, трагичекая любовь в условиях нелепой вражды двух знатных семейств, что Уилл воспринимает в начале в комическом ключе. Истосковавшись по театру, он набрасывает в прозе и стихах чисто игровые эпизоды в изобилии, вводит Хор, который пересказывает фабулу пьесы в сонетах, нарочито упрощенных, будто трагическую историю намерен воспроизвести как комедию - в духе представления ремесленников о Пираме и Фисбе в "Сне в летнюю ночь", но одна сцена в саду с Джульеттой на балконе все меняет: юные Ромео и Джульетта, влюбившись с первого взгляда, обретают поэтический дар неслыханной чистоты и силы, как если бы в саду стоял Уилл, а на балконе Молли (Мэри Фиттон), оба еще совсем юные.

Впрочем, теперь ясно, "Ромео и Джульетта" - это прямое продолжение любовной истории поэта, с упоминанием Розалины, которая впервые появилась в "Бесплодных усилиях любви", в ней отголосок утраченной любви, а в Ромео он видит Уилли (Уильяма Герберта), в Джульетте - Молли. И выходит чудесно поэтическая сцена - все, что происходит до и после, по сути, уже неважно. Смерть влюбленных заранее известна, интриги в развитии фабулы нет, но Ромео и Джульетта, благодаря чудесному дару поэта, обрели бессмертие, как в мифах герои после гибели становились бессмертными.

Им и поныне пишут письма в Верону. Отныне Шекспир будет наделять своим поэтическим даром каждого из своих персонажей, в особенности главных, от Гамлета и Отелло до Офелии и Дездемоны, включая и королей. Всеобъемлющая форма поэтического мышления, выработанная окончательно в сонетах с вариациями одной и той же темы, что можно бы принять просто за упражнения музыканта, наполняется теперь содержанием драматических событий в истории Англии и стран Европы - в условиях обострения феодальной реакции и заката эпохи Возрождения.

Словом, известный сюжет нежданно обретает актуальность в глазах Шекспира. Но вражда двух знатных домов лишь фон, основная тема трагедии - любовь, с самоубийством влюбленных из-за стечения трагических обстоятельств, - вполне соответствующая умонастроению и переживаниям Шекспира в связи с изменой возлюбленной с его юным другом и утратой любви.

Впрочем, он начинает набрасывать первые сцены в комическом ключе и таковыми предстают слуги из двух знатных семейств, племянник леди Капулетти Тибальт, кормилица Джульетты и даже сам глава семьи Капулетти, который и гневается на дочь, и спешит ее выдать замуж за графа Париса совершенно комически, не подозревая совершенно о том, что тем самым буквально вгоняет ее в гроб.

Можно подумать, что Шекспир решил изменить конец, примирить два враждующихся дома у гроба Джульетты в склепе с ее пробуждением... Ромео и граф Парис, не успев сразиться, могли объясниться... Но есть такая повесть, есть поэма, есть пьеса - известный сюжет изменить нельзя, Уилл спохватывается и набрасывает акт V второпях, с аптекарем в Мантуе и графом Парисом на кладбище ночью, куда он мог придти и днем, эти персонажи лишь занимают время, которого не остается для выражения чувств Ромео у тела Джульетты и Джульетты у тела Ромео...

Но все эти противоречия, вообще свойственные драме эпохи Возрождения, когда комическое и трагическое соседствуют и переплетаются и в комедии, и в трагедии, снимаются у Шекспира лирикой, не просто патетикой и риторикой, а высочайшей лирикой в "Ромео и Джульетте".

Лиризм был присущ и пьесам Кристофера Марло, даже довлел над действием, - Шекспир не только соблюдал меру, когда действие и лиризм сливаются, но лирика у него входит в драму непосредственно - в форме сонета, который и становится внутренней формой шекспировской драмы, что впервые сознательно продемонстрировал поэт в "Ромео и Джульетте".

То, что в комедиях "Бесплодные усилия любви", "Сон в летнюю ночь" юмор пронизывает все сцены, объединяя мир аристократов, простолюдинов и сказочных существ в одно празднично веселое зрелище, воспринимается в высшей степени естественно, но когда тот же юмор проступает с первых сцен трагедии "Ромео и Джульетта" и даже в Прологе, это кажется странным, хотя знаешь, что в трагедиях Шекспира и вообще эпохи Возрождения комическое присутствует почти наравне с трагическим. Это не смешение жанров, а такова поэтика, воссоздающая жизнь во всех ее проявлениях и крайностях.

В сонетах проступает душа Шекспира, на удивление, по-детски нежная, любящая и жаждущая любви, как высшего дара жизни, поскольку любовь для него - восхождение к красоте и бессмертию, как о том думали Сократ и Платон.

В драмах проступает характер Шекспира, деятельный и веселый, что соответствует природе актера и драматурга; но веселость Уилла сродни веселости древних греков, перед которыми была открыта книга бытия, позже мистифицированная в Библии, - восхитительная веселость на празднике жизни, в основе которой пессимизм и отчаяние, что изживалось в мистериях и через театр.

Как греки, Шекспир постоянно ощущал себя на вселенской сцене бытия; с детства это была природа Уорикшира, с весны до осени мягкая и нежная, - зима же воспринималась им, как смерть и старость; в юности - как вся Англия, остров среди морей, с самосознанием нации, с расцветом торговли и искусств, с мироощущением весны и обновления, что связано с ренессансными явлениями в жизни, идущей по восходящей линии.

"Ромео и Джульетта" - первая трагедия Шекспира, он начал с исторических хроник и комедий; она написана в 1595-1596 годы, то есть вскоре после чумы и серии сонетов, когда измену возлюбленной и утрату любви он еще остро переживал, но чаще уже смеялся над собой.

Из первоисточников сюжета он снова просмотрел поэму Артура Брука, которая не могла не развеселить его, как Моцарта игра уличного музыканта на скрипке его мелодий. И это его настроение несомненно отразилось на первых сценах и на сонете из Пролога, набросанном им для Хора, который воспроизводит не предшествующие события, а фабулу пьесы. Зачем бы?

Но функция Хора угадана драматургом безошибочно: события застают зрителей не где-то, а на сцене, при этом содержание новеллы, поэмы, пьесы, быть может, известное кому-то, превращается в миф, известный всем, в трагический миф, из которого родился театр. Шекспир не только по миросозерцанию, что запечатлел он в сонетах и поэмах, но и по поэтике его драмы близок к античности и к трагикам, и это в большей мере, чем кто-либо из драматургов эпохи Возрождения в Европе. Поэтому он всеобъемлющ и занимает исключительное место в мировой литературе, один воплощая театр вообще и театр эпохи Возрождения.

Однако трагическая фабула пересказана Хором скорее в комическом ключе. Но если вспомнить, что Хор у древних трагиков - это отчасти и зритель, становится ясно, что он выступает от имени большинства простого люда в театре, при этом обнаруживается и другая функция Хора: с его явлением действие переносится на подмостки, а место действия лишь предполагается, - перед нами театр в чистом виде.

Первые четыре сцены акта I разыгрываются в том же простонародном духе и комическом ключе. В комнате Шекспира нет Мельпомены, сидит одна Талия, смеясь и то и дело вызывая смех у поэта, будто он набрасывает комедию, потешаясь вместе со своими персонажами над их репликами и выходками, то есть вместе с публикой. Он ловит ее на крючок, ибо дальше будет нечто такое, что она вряд ли воспримет, - Эвтерпа у него в голове, отнюдь не Мельпомена.

Пока это всего лишь игра, первые звуки симфонии, обрывки воспоминаний и грез из детства и юности, поскольку речь пойдет о любви во всей ее чистоте и свежести, как бывает лишь в самой ранней юности.

Любовная история со смуглой леди, пусть юной по сравнению с ним, но замужней, прекрасной и порочной, с изменой и предательством, когда он пережил возвращение юности с ее лирическим даром песнопений, требовала очищения - через страсть юных влюбленных и смерть.

Шекспир подчеркивает их юность (в новеллах девушке восемнадцать, в поэме Брука, видимо, тоже), Джульетте не исполнилось и четырнадцати, Ромео, видимо, чуть старше, это скорее еще отроки. Зачем это понадобилось Шекспиру? Вполне возможно, он думал о тех, с кем недавно расстался, о юных влюбленных, против которых выступил даже он, а что сказать о родных и близких?

Юную девушку, по понятиям того времени, могли выдать замуж. Но любовь двух юных созданий, да в условиях вражды их семейств, - это уже совсем другая история, чем в новеллах и поэме, источниках Шекспира. Это значит, возраст юных влюбленных не случайность для поэта, помимо его недавней любовной истории, какие-то воспоминания из детства или ранней юности ожили в его душе, и на это есть прямые указания в трагедии.

Тема любви и юности по необходимости приобретает автобиографический характер у поэта. Вместе с тем современный для читателя и зрителя. В Ромео он увидел себя? А в Джульетте кого? Теперь ясно кого.

Действие трагедии начинается с последней сцены акта I, с бала-маскарада, на котором проступает тема вражды двух знатных семейств достаточно ясно и на котором могли заговорить о сватовстве графа Париса, между тем как Ромео и Джульетта, не зная друг друга, однако обменявшись поцелуем по какой-то игре, влюбляются с первого взгляда.

И снова является Хор с сонетом, который столь слаб, что ясно: Хору не распеться, как у древних, и со своими переживаниями придется выступить самим влюбленным, пусть они совсем юны, достаточно одарить их поэтическим даром, что делает Уилл столь явно, что местами слышишь его голос с замечаниями, не зачеркнутыми им.

Шекспир, набрасывая сцены, так увлекался, что сам или по просьбе Эда, его младшего брата, или актеров, если они заставали его за столом, озвучивал текст, то есть тут же разыгрывались целые эпизоды.

У и л л. Сад Капулетти. Входит Ромео и поднимает голову.

Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!

Стань у окна, убей луну соседством;

Она и так от зависти больна,

Что ты ее затмила белизною.

Показывается Джульетта. Это Эд в женском платье.

Оставь служить богине чистоты.

Плат девственницы жалок и невзрачен.

Он не к лицу тебе. Сними его,

О милая! О жизнь моя! О радость!

Стоит, сама не зная, кто она.

Губами шевелит, но слов не слышно.

Пустое, существует взглядов речь!

О, как я глуп! С ней говорят другие.

Две самых ярких звездочки, спеша

По делу с неба отлучиться, просят

Ее глаза покамест посверкать.

Ах, если бы глаза ее на деле

Переместились на небесный свод!

При их сиянье птицы бы запели,

Принявши ночь за солнечный восход...

Э д (отвечает за Джульетту в той же песенной форме сонета).

Не надо, верю. Как ты мне ни мил,

Мне страшно, как мы скоро сговорились.

Все слишком второпях и сгоряча,

Как блеск зарниц, который потухает,

Едва сказать успеешь "блеск зарниц".

Спокойной ночи! Эта почка счастья

Готова к цвету в следующий раз.

Спокойной ночи! Я тебе желаю

Такого же пленительного сна,

Как светлый мир, которым я полна.

Не совсем полный сонет, можно прибавить, пусть уже не Ромео, а Джульетта произносит мысли поэта:

Мне не подвластно то, чем я владею.

Моя любовь без дна, а доброта -

Как ширь морская. Чем я больше трачу,

Тем становлюсь безбрежней и богаче.

Джульетту зовут, она, прощаясь, уходит, и тут же предполагая  еще вернуться.

У и л л.      Святая ночь, святая ночь! А вдруг

                       Все это сон? Так непомерно счастье,

                       Так сказочно и чудно это все!

С первой встречи Ромео и Джульетты на балу время стремительно убыстряется, в ту же ночь свидание, объяснение в любви, Ромео еще не успел дать клятву, как Джульетта заговаривает о браке, мол, она готова отказать ему в руке, чтобы соблюсти приличие и он не счел ее любовь за доступность. Джульетта возвращается на балкон, чтобы уточнить, мол, если он решил на ней жениться не шутя, чтобы дал он завтра знать, когда и где венчанье. Мало этого, она собирается послать своего человека (кормилицу) к нему узнать его решенье; а если у него в уме обман, тогда, тогда... немедля велит оставить ее и больше не ходить. Инициативу проявляет Джульетта. Ромео клянется, Джульетта со словами: "Сто тысяч раз прощай." уходит.

У и л л.                                      Сто тысяч раз

Вздохну с тоской вдали от милых глаз.

К подругам мы - как школьники домой,

А от подруг - как с сумкой в класс зимой.

Пока поэт, не Ромео же, отвлекся было на какие-то воспоминания из детства, Джульетта снова возвращается на балкон, чтобы уточнить, в каком часу послать ей завтра за ответом. "В девять", - отвечает Ромео. Джульетта восклицает: "До этого ведь целых двадцать лет! Мученье ждать... Что я сказать хотела?"

Вопрос странный, когда все обговорено неоднократно, точно такой же прорывается у Венеры перед Адонисом, здесь вообще эпизод, будто из поэмы "Венера и Адонис". Не ощутил ли поэт, что перешел весь в сферу мифа, в котором исчезает реальность, а  время убыстряется. Ромео от свидания сразу отправляется к духовнику, чтобы устроить тайное венчание; граф Парис спешит со своим сватовством, хотя невесте всего 14 лет, Капулетти спешит со свадьбой, и это убыстрение событий трагически приближает развязку. В довершение всего в день венчания Ромео, ненароком приняв участие в стычках между приверженцами двух враждующих домов, убивает Тибальта и вынужден покинуть Верону.

Джульетта в саду, еще не ведая ничего о вновь вспыхнувшей вражде, с волнением ожидает вестей от Ромео и первой брачной ночи.

Шекспир набросал большой монолог для юной девушки, в котором то и дело слышится его голос, что его, кажется, не смущает.

Э д (в женском платье).

Неситесь шибче, огненные кони,

К вечерней цели! Если б Фаэтон

Был вам возницей, вы б давно домчались

И на земле настала б темнота.

О ночь любви, раскинь свой темный полог,

Чтоб укрывающиеся могли

Тайком переглянуться и Ромео

Вошел ко мне неслышим и незрим.

Ведь любящие видят все при свете

Волненьем загорающихся лиц.

Любовь и ночь живут чутьем слепого.

Пробабка в черном, чопорная ночь,

Приди и научи меня забаве,

В которой проигравший в барыше,

А ставка - непорочность двух созданий.

Скрой, как горит стыдом и страхом кровь,

Покамест вдруг она не осмелеет

И не поймет, как чисто все в любви.

Приди же, ночь! Приди, приди, Ромео,

Мой день, мой снег, светящийся во тьме,

Как иней на вороньем оперенье!

Приди, святая, любящая ночь!

Приди и приведи ко мне Ромео!

Дай мне его. Когда же он умрет,

Изрежь его на маленькие звезды,

И все так влюбятся в ночную твердь,

Что бросят без вниманья день и солнце.

Я дом любви купила, но в права

Не введена, и я сама другому

Запродана, но в руки не сдана.

И день тосклив, как накануне празднеств,

Когда обновка сшита, а надеть

Не велено еще...

В монологе юной девушки проступают не только сокровенные мысли Шекспира в сугубо сонетной форме, но слышен голос Хора из трагедий Софокла или Еврипида, как это ни удивительно.

Юность Ромео и Джульетты и лирика любви в диалогах драмы на уровне сонетов гениального поэта создали удивительный феномен, когда мир чувств и мыслей персонажей приобретает современный характер для все новых и новых поколений в череде столетий. Трагическая развязка воспринимается, как сон, как нечто потустороннее, что и соответствует месту действия - в склепе, что и отметается, и чета влюбленных вновь оживает - в вечности. Нет смерти, поэт одарил их бессмертием.

Уилл обрел дар воссоздавать живую жизнь и передавать ее в вечность, что впервые впечатляюще ярко продемонстрировал он в "Генрихе IV", с превращением хроники в комедию, да в двух частях, с созданием образа Фальстафа, которого он явил вместе с собой в тавернах Лондона.

Хроника наполняется современным содержанием, с бытовыми сценами эпохи Возрождения. В таверне "Сирена" происходили заседания литературного клуба, основанного Уолтером Рали; вообще в тавернах, в той же "Кабаньей голове", сходились актеры и писатели, чтобы изощряться прежде всего в остроумии. Можно представить, как после издания книги Роберта Грина с памфлетом о вороне-выскочке друзья Шекспира свели его с Четлом, который после знакомства с ним не просто извинился в печати, а выразил чуть ли не восхищение его манерой вести себя  и отточенным изяществом его сочинений, что должно было особенно развеселить Уилла, поскольку тот был толст и смешон, над ним потешались, но, кажется, его обожали.

Один из современников, описывая в своем произведении заседание литературного клуба на елисейских полях, пишет: "Вот входит Четтль. Он так жирен, что весь вспотел и еле дышит. Чтобы встретить как следует этого доброго старого знакомого, все поэты поднимаются с места и опускаются сразу на колени. В этой позе они пьют за здоровье всех любителей Геликона!"

Высказывались догадки, что Четл, возможно, и есть прототип сэра Джона Фальстафа. Во всяком случае, фигура Четла не могла не веселить Уилла. Четл, который принял, со слов Грина, Шекспира за пройдоху, познакомившись с ним, характеризует актера и поэта с его изысканностью и изяществом его произведений, по сути, как принца Гарри рядом с Фальстафом. Вполне возможно, с тех пор Уилл и Четл, где бы они ни появились вместе, оказывались в центре внимания, и остроумным шуткам не было конца. Самые непосредственные впечатления из современной жизни входят в драмы Шекспира, и именно это обстоятельство, а не заимствованные сюжеты, имело решающее значение во всех случаях создания его знаменитых произведений.

Здесь проступают те же особенности эстетики Ренессанса, что мы наблюдали в творчестве флорентийских и венецианских художников эпохи Возрождения в Италии. Английское барокко оказывается эстетикой Ренессанса.

Рядом с принцем Гарри понадобилось зеркало, в котором проступает сэр Джон Фальстаф, полное воплощенье всех притязаний человека эпохи Возрождения в комическом ключе.

В это время, к концу века, Шекспир достигает всего, о чем грезилось ему разве что в ранней юности. Он дворянин, у него второй по величине дом в Стратфорде-на-Эйвоне, он землевладелец - и слава первого поэта Англии.

Проявляя деловую сметку, Уилл однако не был склонен радоваться земным благам и как-то набросал, возможно, один из его последних сонетов, посвященный отнюдь не смуглой леди, не друзьям, а Шекспиру:

Моя душа, ядро земли греховной,

Мятежным силам отдаваясь в плен,

Ты изнываешь от нужды духовной

И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства

Расходуешь на свой наемный дом,

Чтобы слепым червям отдать в наследство

Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,

Копи свой клад за счет бегущих дней

И, лучшую приобретая долю,

Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

{146}

В сонете мы находим полное выражение чисто ренессансного миросозерцания, что постоянно проступает во всех сонетах, с любовью к красоте, к природе, с острым чувством скоротечности жизни и бессмертия души, но не где-то в потустороннем мире, а в сфере поэзии и искусства.

Христианские верования не отвергаются, а лишь предполагаются, но миросозерцание поэтов, художников, мыслителей эпохи Возрождения шире христианства, включая античность с ее высшими достижениями в сфере искусства и мысли, что, впрочем, лишь обостряет чувство жизни и смерти, чувство любви и красоты.

Томление и страсти приутихли, уступив порывам вдохновения, что Шекспира необыкновенно радует, и он простодушно и весело упивается жизнью, какой желал, вне житейских нужд, и творчеством со свободой гения; он не без усмешки воспринимает все страсти человеческие, набрасывая комедии и даже хроники и трагедии в комическом ключе, как Моцарт, с нотами высокого, вселенского трагизма.