Литература и театр Японии XVI - XVIII столетий
Литература и театр Японии XVI - XVIII столетий
Как свидетельствует один из английских путешественников XVII века Кемпфер, Осака напоминал Венецию эпохи Возрождения: «Это крупнейший торговый центр Японии, само расположение которого необычайно благоприятно для ведения торговли по водным и наземным путям. Поэтому в Осака и проживает столь много богатых купцов, ремесленников и предпринимателей! Несмотря на многочисленное население, продукты питания очень дешевые. Жаждущий роскоши и чувственных наслаждений может в изобилии их здесь получить. Поэтому японцы называют Осака всеобщим театром удовольствий и развлечений. Театральные представления можно увидеть ежедневно, как публично, так и в частных домах. Со всех концов империи сюда стекаются шуты и фокусники, готовые показать разнообразные искусные трюки, и всевозможные демонстраторы диковинок: всяческих уродов, заморских или дрессированных животных, убежденные, что здесь они заработают больше, чем где-либо...
Поэтому неудивительно, что ежедневно сюда прибывает множество иногородних и путешественников, преимущественно богатых, уверенных в том, что здесь они могут провести время и потратить деньги с гораздо большим удовольствием, чем в каком-либо другом уголке империи. У всех западных князей и феодалов по эту сторону Осака имеются в этом городе дома и прислуга, дабы обслуживать их в случае приезда, хотя в городе им разрешается оставаться всего на одну ночь. Кроме того, при отъезде они обязаны двигаться по дороге, которая совершенно не просматривается из замка».
Так совмещались феодальная система и ренессансное приволье как в торговле, так и в жизнетворчестве, причем с большей свободой и жизнелюбием, чем в Венеции или в Лондоне во времена Шекспира. В Осака в 1642 году родился Ихара Сайкаку, который поначалу выступил как поэт. Он импровизировал на площади перед публикой, за ним записывали, а затем он издавал сборники хайкай. Это «сцепленные строфы» из трехстишия и двустишия, что сами по себе составляют стихотворную форму танка, но в хайкай соединяются в бесконечное число строф, можно сказать, в виде поэмы любовного или шутейного жанра Самостоятельную форму стихотворения обрело начальное трехстишие хокку, прославленное Басё (1644 - 1694).
Осака в это время стал театральным центром Японии, поэтому неудивительно, Сайкаку приступил и к сочинению пьес для театра марионеток или Кабуки, но здесь его соперником оказался Тикамацу Мондзаэмон (1653 - 1724), и он занялся театральной критикой, которая, возможно, впервые в истории мирового театра получила полное развитие в Японии. Критические статьи назывались хёбанки («записи оценок»), появился издатель из Эдо Хатимондзия, который монополизировал издание серии театральных статей, его издательство просуществовало 211 лет - с 1656 года, то есть до заката эпохи Ренессанса в Японии, когда и была разработана эстетика классического театра Но, Кабуки и марионеток. Хёбанки - это те же памфлеты в Англии, в которых впервые упоминается Шекспир, хотя театральная критика не была столь развита там, как в Японии.
Ихара Сайкаку не ограничился театральной критикой. Как стихи-поэмы, особенно театральные статьи представляли собой воспроизведение жизни театра, с описаниями жестов, речей, поведения актеров, соответственно и жизни в «веселых кварталах». Переход к новеллистике был естественен, как в Италии, при этом японская проза была приближена к жизни в неизмеримо большей степени, чем итальянская, с соприкосновением с театральной жизнью, что наблюдалось в Европе лишь спорадически, да уже в Новое время.
Таким образом, если Джованни Боккаччо с его «Декамероном» - ренессансное явление, а ренессансный театр получит развитие в Испании и в Англии, то что же такое эпоха Сайкаку и Тикамацу, если это не Ренессанс?! Национальные особенности испанского, английского театров, как и японского, как и французского, и русского театров, отнюдь не отменяют ренессансных достижений в этих странах. Как и абсолютизм, и феодальная система и идеология в странах Европы и Востока.
Сайкаку, завсегдатай «веселых кварталов» Осака, пишет роман «История любовных похождений одного мужчины» («Итидай отоко»), который составлен, можно сказать, из сцепленных новелл. Язык его сжат, выразителен и даже непристоен, что соотвествует разговорному языку горожан. Успех романа огромный, с пиратскими изданиями в Эдо. Сайкаку набрасывает новый роман «Любовные похождения двух мужчин» («Нидай отоко») и роман «Пять женщин, предавшихся любви» («Гонин онна»).
У нового романа «История любовных похождений одинокой женщины» («Итидай онна») есть уже вполне разработанный сюжет. Сайкаку не был озабочен моральными проблемами, как Боккаччо; известно его высказывание, вполне резонное для торговцев, мол, в юности человек должен усердно трудиться, а в старости может делать все, что душе угодно. Непристойности в романах Сайкаку привели к их запрету, но дело было сделано.
Как пишет один из современных исследователей Фудзии Отоо, «Сайкаку был одним из безумно кружившихся в вихре танца. С одной стороны, он наслаждался миром, где гонялись за наслаждениями, а с другой - занимал позицию постороннего наблюдателя и хладнокровно взирал на человеческие слабости и пороки.
Басё был пессимистичным оптимистом, удалившимся от веселого и аморального мира. Странствуя среди природы и наслаждаясь тишиной, он издалека распознавал прекрасные черты человеческого характера и светлые стороны человеческой жизни.
Сайкаку же можно назвать оптимистичным пессимистом, который вел веселую жизнь, замечая при этом темные стороны жизни. Сайкаку жил настоящим и вполне бы мог сказать: «Мы не знаем, что нас ждет. Ни на бога, ни на Будду рассчитывать нельзя. Давайте жить весело и счастливо».
Это умонастроение, весьма характерное для многих представителей эпохи Возрождения в странах Европы, особенно смолоду. Это умонастроение присуще и Басё, и Тикамацу, только их творчество пронизано поэзией природы и театра, с острым ощущением трагизма эпохи и бытия.
Будущий поэт Басё родился в замковом городе Уэно провинции Ига (это в центре главного острова - Хонсю) в семье небогатого самурая Мацуо Ёдзаэмона, который, получив классическое образование, что предполагало знание китайского языка и китайских классиков, мирно занимался преподаванием каллиграфии, чему обучил и старшего сына.
Таким образом, Басё вырос не в среде самураев (воинов или чиновников) или торговцев, а нового слоя в Японии - интеллигенции. И все же ему пришлось поступить на службу в дом местного феодала, но в 28 лет, определившись в своем призвании, - его стихи публиковались в столичных сборниках, он участвовал в поэтических турнирах, - Басё уехал в Эдо, не послушавшись предостережений родных, что обрекло его на бедность, по сути, на нищету до конца жизни. В этом родные оказались правы.
Хотя в столице ему удалось устроиться на государственную службу по ведомству строительства водных путей, и тут он оставил службу, чуждую его душе. Но он уже получил известность как поэт и стал учителем поэзии. Все бы хорошо, если бы у его учеников были деньги. Басё бедствовал.
Он напишет: «Девять лет я вел бедственную жизнь в городе и наконец переехал в предместье Фукагана. Мудро сказал в старину один человек: «Столица Чанъань - издревле средоточие славы и богатства, но трудно в ней прожить тому, у кого нет денег». Я тоже так думаю, ибо я нищий».
Один из учеников Басё уговорил отца подарить его учителю рыбный садок, вытащенный на землю и превращенный в сторожку у пруда. У хижины поэт посадил саженцы банановой пальмы, и она получила название Басё-ан. И принял новый литературный псевдоним «Живущий в Банановой хижине», а затем стал подписывать свои стихи просто Басё (Банановое дерево).
Бедственная жизнь поэта продолжалась и в хижине. Зимой 1682 года в столице случился большой пожар, сгорела и хижина. Басё это событие принял за знак и отправился в странствия по стране, превратившись на старости лет в поэта-странника, что продолжалось почти десять лет, до конца его жизни.
Это была особая форма сотворчества с ходом народной жизни и с природой во все времена года. Последнее - отражение времени года в каждом стихотворении - это один из эстетических принципов особой формы стиха - хокку. Басё писал и «сцепленные строфы», нередко с другими поэтами, и дневниковые записи в прозе, но именно в трехстишиях он создал новую форму классической поэзии, несмотря на уникальный лаконизм и трудность перевода, понятную на всех языках.
Как это могло случиться? Приехав в столицу, Басё примкнул к последователям школы Данрин, которые брали материал из жизни горожан, не чуждаясь прозаизмов, в чем преуспел было и Сайкаку. Но если он мог бесконечно удлинять «сцепленные строфы», Басё замкнулся в трехстишиях, продолжая править бесконечно каждое стихотворение в три строки.
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Это одна из жемчужин мировой поэзии.
Перевод с японского В.Марковой. У меня под рукой «Басё. Стихи», М., 1985, со вступительной статьей В.Марковой.
Басё, казалось бы, нашел современную форму и содержание, это были жанровые картинки в духе той же жанровой живописи. Поэт почувствовал необходимость углубления и расширения содержания трехстиший и нашел опору в классической китайской поэзии VIII - XII веков, как поэты эпохи Возрождения в странах Европы и особенно в России находили опору в греко-римской лирике.
Лирика Басё наполняется не только живыми впечатлениями от природы и жизни народа, но и утонченным философским содержанием. Между тем здесь вся его жизнь, жизнь поэта в его странствиях.
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
Или поэт посетил свою родину на склоне лет.
Ворон-скиталец, взгляни!
Где гнездо твое старое?
Всюду сливы в цвету.
«В основу созданной им поэтики Басё положил эстетический принцип «саби», - пишет В.Маркова. - Слово это не поддается буквальному переводу. Его первоначальное значение - «печаль одиночества».
«Саби», как особая концепция красоты, определил собой весь стиль японского искусства в средние века. Красота, согласно этому принципу, должна была выражать сложное содержание в простых, строгих формах, располагавших к созерцанию. Покой, притушенность красок, элегическая грусть, гармония, достигнутая скупыми средствами, - таково искусство «саби», звавшее к сосредоточенной созерцательности, к отрешению от повседневной суеты.
«Саби», как его широко толковал Басё, впитало в себя квинтэссенцию классической японской эстетики и философии и значил для него то же, что «идеальная любовь» для Данте и Петрарки. Сообщая возвышенный строй мыслям и чувствам, «саби» становилось родником поэзии».
Что говорить, «саби» в таком толковании - это эстетика и русской лирики и прежде всего Пушкина.
Эстетика «саби», поскольку она связана с буддизмом, уже не совсем устраивала Басё и в последние годы жизни поэт сформулировал новый ведущий принцип своей поэтики - «каруми» (легкость). «Отныне я стремлюсь, - сказал он своим ученикам, - к стихам, которые были бы мелки, как река Сунагава («Песчаная река»)». Речь, разумеется, не о мелкости, как и реки, а о легкости и прозрачности стиля.
Так о легкой поэзии писал у нас Батюшков. Легкость и прозрачность стиха - это высшая форма классической поэзии, можно сказать, ее ренессансность, когда традиция наполняется живой жизнью, юмором, современностью.
Грустите вы, слушая крик обезьян,
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?
Еще в середине XX века японский писатель и литературовед Такакура Тэру писал: «По моему мнению, новая литература Японии начинается с Басё. Именно он острее всех, с наибольшей болью выразил страдания японского народа, которые выпали ему на долю в эпоху перехода от средних веков к новому времени».
А это и есть эпоха Ренессанса в Японии, когда сформировалась национальная культура во всех жанрах и видах искусства, как и в странах Западной Европы в эпоху Возрождения, с переходом от Средних веков к Новому времени. То же самое произошло и в России XVIII - XX веков. Исторические сроки и специфические особенности народов и стран лишь накладывают свой отпечаток на формирование национальной культуры, с расцветом мысли и искусств, вопреки феодальной реакции, что и есть Ренессанс.
Луна или утренний снег...
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.
Теперь у меня под рукой сборник пьес «Ночная песня погонщика Ёсаку из Тамба. Японская классическая драма XIV-XV и XVIII веков». М., 1989. Вступительная статья Веры Марковой.
«Литература XVII столетия свежестью, смелостью и новизной в известной мере напоминает европейскую литературу Возрождения», - пишет В.Маркова. Прежде, когда я впервые открывал классический японский театр, это «напоминает» мне служило приманкой. Но ныне вызывает у меня улыбку. Говорить о ренессансных явлениях искусства и не узнавать явление в целом как Ренессанс - и только потому, что речь не о странах Западной Европы, а о Японии? То же самое и в отношении России.
«Как Шекспир искал сюжеты в старых хрониках и новеллах, так и Тикамацу оживил рассказы и легенды.., - отмечает В.Маркова очевидные и естественные вещи для эпохи Возрождения и добавляет нечто более важное, что говорит о Ренессансе в отношении Японии в большей степени, чем для Англии. - И все же Тикамацу даже в своих исторических пьесах с полной поэтической свободой изображал новых людей своего времени».
Эстетика ренессансного театра такова: лица и события различных эпох (и мифологических) предстают на сцене как нынешнего времени, - и это характерно как для древнегреческого театра, то есть классического по природе и определению, так и испанского, английского, японского в эпоху их формирования, то есть Возрождения, несмотря на специфические различия между ними. Осовременивание мыслей и чувств, как и костюмов, персонажей, казалось бы, отдает антиисторизмом, но для нового зарождающегося искусства была необходима сама жизнь в ее настоящем, ибо задача заключалась не только и не столько в поэтическом творчестве, сколько в жизнетворчестве - и на сцене, как в жизни, на сцене бытия, что составляет суть классического театра вообще и ренессансного в частности.
Тикамацу Мондзаэмон начинал как драматург театра Кабуки. Он писал пьесы для известного актера Саката Тодзюро, который говорил: «Какую роль ни играл бы артист Кабуки, он должен стремиться лишь к одному: быть верным правде». А что он подразумевал под правдой, приоткрывают другие его слова: «Искусство артиста подобно суме нищего. Что ни увидишь, все запомни». Стало быть, речь о впечатлениях от жизни, о жизненной правде, хотя действие на сцене разворачивалось историческое.
«Многоактные драмы Кабуки должны были вызвать ужас и сострадание, - пишет В.Маркова. - Горожане любили сильные театральные эффекты. В так называемых «исторических драмах» изображалось условное средневековье с кровавой вендеттой, поединками и убийствами». Это же испанское или английское барокко.
«Давались и «мещанские драмы» из современной жизни. Зрители проливали потоки слез, когда злосчастная судьба разлучала любовников».
Для Европы «мещанские драмы» - это Новое время. В Японии «мещанские драмы» - это жанр ренессансного театра Кабуки и в большей степени Дзёрури, благодаря драматическим поэмам Тикамацу, который, говорят, несмотря на большой успех его пьес, охладел к театру Кабуки и увлекся театром Дзёрури. Причина ясна: как ни парадоксально, театр марионеток позволял поэту приблизиться к жизни современной в большей степени, чем Кабуки через игру актеров. При этом драматург брал материал из самой жизни.
В театре Дзёрури рассказчик ведет повествование - то в стихах, то в прозе, ведя речь от себя и за персонажей, представленных на сцене в виде кукол. Головы для кукол создавали настоящие мастера. Это были искусные маски, рот, глаза открывались, полные жизни; голова куртизанки представляла идеал красоты... Кукловоды с открытыми лицами, в церемониальных костюмах или в черных капюшонах с прорезями для глаз управляют куклой на виду публики, внимание которой приковано к куклам всецело.
«Куклы фехтуют, пляшут, сотрясаются от рыданий, они «играют» так живо, что со стороны кажется, что кукловод только сдерживает куклу, а она в порыве отчаяния вырывается у него из рук...». Разумеется, здесь много и пантомимы, и музыки.
Тикамацу перехал из Киото в Осака, где в 1684 году открыл свой театр Такэмото Гидаю Первый, певец-рассказчик. Именно в Осака Тикамацу овладел современной тематикой, что впервые в прозе разработал Сайкаку.
«В 1703 году на сцене Такэмото-дза была исполнена первая «мещанская драма» Тикамацу «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки», - как пишет В.Маркова. - Это великий день в истории японского театра. Впервые родилась подлинная народно-гуманистическая драма. Гибель любящих вызвала всеобщее сочувствие зрителей».
Тикамацу создал двадцать четыре «мещанские драмы». Он сознавал, что делал, поэт, мыслитель, теоретик искусства. Он говорил: «Дзёрури стремится изобразить житейское явление как подлинное, но вместе с тем в пьесе оно становится явлением искусства и перестает быть просто явлением действительности».
Или: «Искусство находится на тонкой грани между правдой и вымыслом. Оно - вымысел и в то же время не совсем вымысел; оно - правда и в то же время не совсем правда. Лишь на этой грани и родится наслаждение искусством».
Тикамацу воссоздал действительное событие в Осака в пьесе «Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей». Вместе с тем это безусловно гениальная драматическая поэма, читая которую забываешь, что действие представлено на сцене куклами, а возникает сама жизнь города во всех ее поэтических и трагических коллизиях.
Действие начинается в том же квартале Сонэдзаки. Рассказчик ведет повествование:
«Здесь каждый мост
Цветка названье носит:
«Мост сливы», «Вишен мост»...
И вот среди цветов
Еще один цветок -
Та самая Кохару
Из дома Кинокуния.
Оставив бани южного предместья,
Она теперь живет
В «селении любви...»
Кохару встречает еще красотка, из ее расспросов становится ясно, что у Кохару появился возлюбленный, Дзихэй, торговец бумагой, и у нее из-за него неприятности, хозяин преследует, она не может принимать лишь одного Дзихея, но хуже - объявился торговец Тахэй, который намерен выкупить Кохару и жениться на ней, что было бы для нее благом, если бы не Дзихэй, который женат, имеет двух детей, но, влюбленный в Кохару вот уже два года, запустил свои дела, он не в силах ее выкупить, а если ее выкупит другой, это позор как для девушки, так и для ее возлюбленного, и они дали обет уйти вместе из жизни.
Кохару по настоянию хозяина должна принять самурая, под видом которого, как выяснится вскоре, пришел к ней старший брат Дзихея, между тем, как жена Дзихея написала письмо Кохару, вся семья обеспокоена судьбой Дзихея, и Кохару говорит, что она не хочет умереть, на самом деле она под воздействием письма жены ее возлюбленного решила спасти его, но Дзихей, который, прячась, слышал ее слова, вышел из себя, счел ее за обманщицу, и, уходя с братом, даже ударил по ее лицу ногой....
Казалось, Дзихей спасен, но он пребывает в крайнем отчаянье, и тут приходит известие, что торговец Тахэй, заявив, что Дзихей разорен, «он даже не может достать денег, чтобы выкупить любовницу», вступил в переговоры по выкупу Кохару, - как ни смотри, это позор для Дзихея... Он убивается:
«Стыдно!..
О, этот стыд.
Сердце вот-вот пополам разорвется!
Большие купцы
Станут косо глядеть на меня!»
«Но в душе у о-Сан
Досада сменилась тревогой:
- О-о-о!.. Если так, то беда -
Кохару покончит с собою! -
Дзихэй возражает жене:
- Пустяки! Выдумки! Хоть ты у меня и умница, да ведь ты - честная жена купца. Где тебе понять продажную женщину! Да у нее чести нет, у нее сердца нет. С какой стати ей умирать? Она о своем здоровье заботится: прижигается моксой, лекарства пьет!»
«- Нет-нет, неправда!
Если так, Кохару
С собой покончит.
О, она умрет,
И в гибели ее
Я буду виновата!
............................
Как только я заметила, что вы
Решили умереть
С Кохару вместе,
Я тайно написала ей письмо,
Стремясь ее разжалобить
И сердце
Пытаясь тронуть слезными мольбами...»
По переписке видно, Кохару решается порвать «с ним любовную связь, повинуясь неотвратимому долгу». Этот разрыв она и разыграла, кровно обидев Дзихея. Но теперь из-за притязаний и злословия Тахэя все изменилось, и это ясно поняла о-Сан:
«Мы, женщины,
Однажды полюбив,
Не изменяем чувству своему.
Она убьет себя!
Я поняла теперь.
Мне очень страшно!
Я умоляю вас ее спасти!
Так восклицает в ужасе о-Сан.
Но и Дзихэй
Сражен внезапным страхом».
И тогда к мужу приходит на помощь жена, вынимает скопленные для оптовика деньги, готова продать свои платья, но денег хватает лишь для того, чтобы приостановить переговоры Тахэя с хозяином Кохару. В дело вмешивается отец жены Дзихэя: оскорбленный его поведением, он забирает свою дочь обратно; все они близкие родственники, Дзихэй женился на своей двоюродной сестре. Все эти события снова сводят влюбленных, и они уходят - с моста на мост - до острова, где рыбаки сушат сети...
И следует «Прощание с двенадцатью мостами».
«Кохару
Печального Дзихея утешает:
- О чем скорбеть?
Мы в этом бытии
Дороги не могли соединить.
Но в будущем рождении, я верю,
Мы возродимся
Мужем и женой.
О, и не только в будущем рожденье,
Но в будущем... и будущем... и дальше -
В грядущих возрождениях, всегда
Мы будем неразлучны!»
Дзихей мечом перезал горло Кохару, но она была еще жива; чтобы облегчить ей муки смерти, он вынужден вонзить меч по рукоять и с силой повернуть; затем он вешается на дереве над водой, сделав петлю из шнура, вынутого из пояса девушки, он «чуть розоватый, как отблеск юной красоты ее», «еще хранящий тонкий аромат»...
«Утром,
На Остров Небесных Сетей
Приплыв, как обычно,
Нашли рыбаки
Дзихея, Кохару,
Уловленных неводом смерти.
- Глядите! Глядите!
Беда!
Здесь двое погибших!
Сюда!
Сюда поспешите!
И в тот же час
Повесть о смерти влюбленных
Из уст в уста понеслась
По городу Осака...».
Удивительная культура Японии XVI - XVIII веков сформировалась не как средневековая, а, это видно теперь с полной ясностью, как ренессансная, определяющие черты которой культ красоты и гуманизм.