О прагматическом семантике пословиц (на материале сборника Бука Караджича)

Пословицы – один из наиболее изученных малых жанров фольклора. Я имею в виду не только то, что для большинства языков и фольклорных традиций изданы авторитетные сборники пословиц и поговорок, но прежде всего то, что существует немало серьезных теоретических работ, посвященных пословицам, чего нельзя сказать о других малых жанрах (может быть, кроме загадок). В России в 70-80-е годы прошлого века, благодаря энтузиазму, таланту и усилиям Григория Львовича Пермякова, была издана целая серия монографий и сборников, посвященных паремиологии (в основном пословицам и загадкам), где разработаны новаторские методы описания структуры и семантики пословиц [Пермяков 1970; Паремиологический сборник 1978; Паремиологические исследования 1984; Пермяков 1988; Малые формы 1995]. Г. Л. Пермяков выделил 3 уровня в структуре и семантике пословиц – лингвистический (тип предложения), логико-семиотический (обобщенный, глубинный смысл пословицы, например, модель «свой X лучше чужого У» или «мало X лучше, чем много У», характерные сразу для многих пословиц)[46] и предметно-образный (предметное воплощение логической идеи, специфическое для отдельных этнических традиций, например, русской пословице «И на солнце есть пятна» по логической модели тождественна осетинская пословица «И в хорошем огороде гнилые тыквы находят»; они различаются только предметным наполнением)[47]. Эти три уровня легли в основу универсальной типологической классификации пословиц Пермякова.

И сам Г. Л. Пермяков, и другие фольклористы не раз указывали на еще один важный аспект пословиц, не учтенный в данной классификации, а именно – на коммуникативный (или прагматический, или функциональный) аспект пословицы, т. е. на то, с какой целью и в каких ситуациях произносится (актуализируется) пословица[48]. Много раз приводились примеры того, как одна и та же пословица может получать совершенно разный смысл в зависимости от ситуации, в которой она используется (от того, кто, когда и с какой целью ее произносит). Например, пословица Собака лает – ветер носит может быть в одной ситуации утешением (тому, кто стал объектом осуждения или брани, можно сказать: «Не обращай внимания – Собака лает, ветер носит); в другой, наоборот, это может быть оскорблением (в ответ на осуждение или брань можно сказать: Я не обращаю внимания на твои слова, говори что хочешь, – Собака лает, ветер носит) [49].

Однако все, кто об этом писал, считали разработку прагматической семантики и функции пословиц делом почти неосуществимым[50]. Действительно, фольклористы пользуются сборниками пословиц, в которых, как правило, никаких сведений о характере их употребления, о типичных для них ситуациях не приводится.

Сразу же надо сказать, что сборник сербских пословиц Вука Караджича [Караций 19726], о котором дальше пойдет речь, выгодно отличается от большинства изданий пословиц именно тем, что в нем такие сведения и комментарии имеются.

Это могут быть жанровые дефиниции пословичных высказываний типа клетва ‘проклятие’, заклетва ‘клятва’, псовка ‘брань’, благослов ‘благопожелание’, рече се у шали ‘говорится в шутку’ и т. п.; это может быть отсылка к типичной ситуации (например, для пословицы Земља тврда а небо високо (Земля тверда, а небо высоко) – «Рече се у невољи какоj» (Говорится при каком-либо несчастье); Оћерао псе на воду (Погнал собак на водопой) – «Кад ко пита за кога, ђе jе, а онаj коjи се пита, неће да му каже» (Когда кто-нибудь спрашивает о ком-то, где он, а тот, кого спрашивают, не хочет сказать), это могут быть географические пометы: «У Дубровнику» (В Дубровнике), «У Црноj Гори» (В Черногории) и т. п.; нередко даются толкования глубинной (абстрактной, логической) семантики пословицы, например, На срцу jед, а у устима мед (На сердце яд, а на устах мед) – «Кад коjи лиjепо говори, а зло мисли и ради» (Когда кто-то прекрасно говорит, а думает и поступает плохо). Или: Привезали му реп (Привязали ему хвост) – «Кад се за ким рђаве риjечи стану говорити» (Когда о ком-нибудь начнут говорить плохо) или объяснения трудных для понимания диалектных слов; иногда указываются конкретные тексты, из которых, по мнению Вука, взяты пословицы, нередко приводятся варианты пословицы, дается отсылка к синонимичным пословицам и т. п.

Итак, пословица имеет три уровня содержания (смысла): 1. буквальный, прямой смысл, выраженный словами и синтаксисом предложения (например, для рус. пословицы Любишь кататься, люби и саночки возить буквальный смысл: «Тот, кто любит кататься на санках, должен возить санки на гору»); 2. обобщенный логический смысл (для данной пословицы условно: «Если хочешь получить удовольствие, надо потрудиться»); 3. прагматический (функциональный) смысл, который определяется интенцией говорящего, целью актуализации пословицы, а эта цель в свою очередь зависит от ситуации, в которой пословица актуализируется (данная пословица может быть поучением, дидактическим высказыванием; может быть упреком, адресованным ленивому человеку, может быть осуждением, выражением сочувствия тому, кому приходится много трудиться, и т. д.).

Понимание пословицы (как и других паремий) как прагматически маркированных высказываний позволяет применить к материалу пословиц понятийный аппарат и методику изучения речевых актов, разработанные в лингвистике в середине прошлого века и лежащие в основе весьма продуктивного направления, называемого теорией речевых актов (вслед за Дж. Л. Остином, Дж. Р. Сёрлем и их последователями – см. [НЗЛ 1986])[51]. Сочетание лингвистического и фольклористического подхода при изучении пословиц тем более естественно, что, по распространенному представлению, пословицы наполовину принадлежат языку (являются единицами языка, языковыми клише), а наполовину – фольклору (являются малым жанром фольклора)[52]. В любом случае пословица представляет собой высказывание (в лингвистическом смысле и в смысле Бахтина), получающая свое окончательное смысловое наполнение только в момент актуализации.

Как принято считать, основная функция пословицы – выносить вердикт относительно положения дел в мире, т. е. формулировать «правила», «нормы», максимы жизни, чему посвящена большая часть пословиц и в сборнике Вука. Они имеют по преимуществу форму «констатаций», которые выражают общее мнение о положении вещей в мире, о соотношении между вещами или явлениями и концентрируют в себе коллективный опыт многих поколений: Ако знаш што ти је било, не знаш што ти ће бити (Ты знаешь, что с тобой было, но не знаешь, что с тобой будет); Ватра се сламом не гаси (Огонь соломой не погасить); Велике рибе мале прождиру (Большие рыбы поедают маленьких); Ивер не иде далеко од кладе (Щепки от колоды далеко не отлетают); Нема науке без муке (Нет науки без муки); Нема смрти без суђеног дана (Нет смерти без назначенного дня); Зрела воћка сама пада (Зрелый плод сам падает); Не стоjи кућа на земљи, него на жени (Дом стоит не на земле, а на женщине). Они не содержат никаких формальных признаков присутствия субъекта речи (ни знаков его интенции, ни показателей экспрессии, ни оценки ситуации и т. п.). Но эти же самые пословицы могут при своей актуализации в той или иной ситуации дополнительно приобретать прагматическую семантику. Например, пословица Не стоjи кућа на земљи, него на жени может быть не просто утверждением о важной роли женщины в семье, она может быть, например, похвалой хорошей хозяйке дома, или выражением сочувствия женщине, на долю которой приходятся все заботы о доме, или же соболезнованием по случаю смерти хозяйки и т. п.

Таких примеров, когда пословицы, будучи формально, по типу предложения, констатациями, относящимися к настоящему, прошедшему или будущему, могут становиться по своей прагматической функции разными речевыми актами (и разными вербальными жанрами), можно привести немало.

Например, пословицы этого типа могут быть у г р о з о й: Угријаћу ја тебе уши (Я тебе уши надеру), п р е д с к а з а н и е м: Сваком ће доћи по један црн петак (Для каждого наступит когда-нибудь черная пятница), у т е ш е н и е м: И то ће проћи (И это пройдет); Доћи ће и мени божић (Будет и у меня Рождество); Није свака мука до вијека (Не каждая мука вечна); Биће једном и у паклу вашар (Будет когда-нибудь и в аду ярмарка), о п р а в д а н и е м: За колико сам купио (лаж) за толико и продајем (За что купил (ложь), за то и продаю); Свак се чеше ђе га сврби (Каждый чешет там, где у него чешется), о б в и н е н и е м: Закла ме без ножа (Без ножа меня зарезал); За моjе добро сломише ми ребро (За мое добро сломал мне ребро), о с у ж д е н и е м: Брзо иде, али изван пута (Скоро идет, да мимо дороги); Сам под собом дрво подсијеца (Сам под собой сук рубит); Иде ни по земљи ни по небу (Ходит не по земле и не по небу) – пояснение Вука: «Кад се ко врло поноси» (Когда кто-нибудь слишком возгордится); Jедно му је на срцу а друго на језику (Одно у него на сердце, другое на языке) и т. п. Во всех этих случаях высказывания прототипически являются просто «сообщениями».

Вторая важнейшая функция пословиц – регулятивная, нормативная и дидактическая. Они утверждают некую норму и предписывают определенный тип поведения, поэтому часто носят характер р е к о м е н д а ц и й и имеют форму правил или директив (предписаний): Ушима, а не очима ваља се женити (Ушами, а не глазами надо жениться); Ако је мед сладак, ма не ваља прст угризати (Хоть мед и сладок, не стоит палец кусать); Свак нека гледа за се (Каждый пусть за собой смотрит); Ко тебе каменом, ти њега хљебом (Кто тебе камнем, ты ему хлебом). С этой функцией связано и большое число пословичных изречений в форме повелительного наклонения, например, Не зови зло, jер само може доћи (Не зови зло, оно само может прийти), или: Чуваj биjеле новце за црне дане (Береги белые деньги на черный день), или: Враћај дуг да нијеси тужан (Возвращай долг, чтобы не тужить), или На чијим се колима возиш, онога и коње хвали (На чьей телеге едешь, того коней и хвали). Есть пословицы оптативного типа, относящиеся к речевому акту п о ж е л а н и я: Нек зову и лонцем, само нек не разбију (Пусть хоть горшком называют, только бы не разбили), или: Из твојих уста у Божје уши! (Из твоих бы уст да Богу в уши!). Есть пословицы, которые по своей форме относятся к в о п р о с а м, тогда как их истинное (прагматическое) значение может быть разным в зависимости от контекста и ситуации произнесения, например, Што ће слијепцу огледало? (На что слепому зеркало?) или: Jеси ли при себи? (Ты в своем уме?); Jеси ли читав? (У тебя все дома?). Все эти типы пословиц, не являющихся «констатациями», могут актуализироваться в соответствии со своей языковой (модальной) формой, но могут употребляться и чаще всего употребляются с другими иллокутивными целями, т. е. становятся другими речевыми актами.

Итак, мы должны различать разные прагматические типы (уровни) пословиц: 1. «поверхностный», соответствующий типу предложения и одному из базовых речевых актов (сообщение, директива, вопрос, пожелание, намерение и т. д.) и 2. функциональный (прагматический), зависящий от актуального употребления пословицы. Во втором случае речевой акт может соответствовать своему «поверхностному», «формальному» (первому) типу или не соответствовать ему. Для случаев такого несоответствия в лингвистической теории речевых актов используется понятие косвенного речевого акта. В обычной языковой коммуникации это явление (использование одних речевых актов вместо и в функции других) встречается очень часто (например, использование вопроса в значении просьбы: Не скажете ли Вы, который час? = Скажите, пожалуйста, который час). В пословицах косвенные речевые акты безусловно преобладают.

К числу прагматических признаков, делающих предложения высказываниями (речевыми актами), относится не только тип предложения (повествовательный, вопросительный, побудительный, условный и т. д.), но и выражаемая им оценка и экспрессия, благодаря которым речевой акт становится тем или иным речевым (и фольклорным) ж а н р о м. Так, выражение намерения превращается в у г р о з у, если оно предполагает отрицательное воздействие на адресата: Учинићу те да видиш звијезду усред подне (Я тебе так дам, что ты увидишь звезду в полдень) = «Ударићу те» (Ударю тебя), речевой акт пожелания становится з а к л и н а н и е м: Бог да му душу прости! (Прости, Господи, его душу); Вук му пут пресјекао! (Чтоб ему волк дорогу перешел!); Да није урок! (Чтоб не сглазили!), п р о к л я т и е м: Земља му кости изметала (Пусть земля его кости извергнет); Име те погинуло! (Чтоб имя твое пропало!), б л а г о п о ж е л а н и е м: Добра ти срећа! (Счастливо тебе!); Од Бога ти здравље! (Дай тебе Бог здоровья!); Да Бог не украти! (Пусть Бог не отнимет) или, наоборот, п о ж е л а н и е м з л а: Од зла рода нек није порода! (От дурного рода пусть не будет плода!); Зао ти Божић! (Недоброго тебе Рождества!) и др.; высказывания в форме директив могут быть п р о с ь б а м и: Боже, помози! (Господи, помоги!); Не остави, Боже, без приjатеља! (Не оставь, Господи, без друзей!); Дај ти мене плачидруга, а пјевидруга је ласно наћи (Дай мне друга в горе, а друга в радости я легко найду), п р е д п и с а н и я м и: Ако комшијска кућа гори, пази на своју (Если у соседа дом горит, следи за своим); Испеци, пак реци (Сначала испеки, потом скажи) или з а п р е т а м и: Не зови зло, јер само може доћи (Не зови зло, оно само может прийти); Не ничи, ђе те не сију (Не всходи там, где тебя не сеют); Не озивај се кад те нико не зове (Не отзывайся, когда тебя никто не зовет).

Спектр прагматических функций пословиц чрезвычайно широк и разнообразен, как разнообразны сами ситуации, к которым они применяются, и точки зрения на них. Пословицы, независимо от их прямого значения и модальности, могут быть речевыми актами одобрения (п о х в а л ы): Добро је (кашто) и паметну жену послушати (Хорошо иногда и умную женщину послушать); Дао би око за њега (За него бы глаз отдал); Због такијех сунце грије (Ради таких солнце греет), примечание Вука: «Рече се за добра и безазлена чоека» (Говорится о хорошем, беззлобном человеке) или неодобрения (о с у ж д е н и я) по отношению к лицу или событию: Брзо иде, али изван пута (Быстро идет, да мимо дороги), ср. рус. непутевый человек; Бунџа као баба у болести (Несет чушь, будто большая баба) – «Кад ко говори што лудо» (Когда кто-нибудь вздор говорит); Да му ко длаку од бркова попије, би се отровао (Кто бы волос из его уса выпил, отравился бы) – «Рече се за зла чоека» (Говорится о плохом человеке); Није чист грош (Нечистый грош) – «Није посао или ствар као што треба» (Дело или вещь не такие, как надо); крайней экспрессивной формой осуждения оказывается б р а н ь, инвектива: Гад овога свијета! (Мерзость этого мира!) – «Рече се за ружно чељаде» (Говорится о плохом человеке), Во без рогова (Безрогий вол) – «Рече се чоеку за кога се мисли да је луд, као и во» (Говорится человеку, которого считают глупым как вол).

Они могут служить п р и в е т с т в и е м: Добро дошао! (Добро пожаловать), п р и г л а ш е н и е м: Божја кућа и ваша! (Божий дом и ваш! = Будьте как дома!) – «Овако се обично почиње, кад се зове на крсно име» (Так обычно начинают приглашение на день почитаемого в роду святого), могут выражать у д и в л е н и е: С неба те у ребра (С неба да в ребра) – «Кад се што изненада, без икаква узрока, рече или учини» (Когда удивляются словам иди действиям без явной причины); Бог с нама де! (С нами Бог!) = Бог с нама и анђели Божији! (С нами Бог и ангелы Божьи!) – «Кад се чему чуди као луду или ђаволском послу» (Когда удивляются чему-то как странному или дьявольскому делу), с о ж а л е н и е: Жали Боже! (Господи, пожалей); Зла колача! (Плохой калач!) = Штета! (Жаль!) – «Кад се жали ђе се што неповољно догодило» (Когда жалеют о чем-то случившемся).

Они могут быть о т в е т о м н а и з в и н е н и е: Бог гријехове, а цар дугове! (Бог грехи, а царь долги) – «Одговори се, кад ко рече коме за што: опрости!» (Отвечают, когда кто-то кому-то скажет: прости!); о т в е т о м – в о з р а ж е н и е м: Доста је било на Косову (Достаточно было на Косово) – «Кад који за што вели да је доста» (Когда кто-либо о чем-нибудь говорит: достаточно); За нећу туку (За не хочу бьют]) – «Рече се у шали ономе који рече за што: не ћу» (Говорят в шутку тому, кто о чем-то говорит: не хочу, не буду), Отгризла ти уши! (Отгрызла тебе уши) – «Реку жене, кад ко помене жабу код дете» (Говорят женщины, когда кто-нибудь упомянет при детях лягушку), о т к а з о м: Далеко је хљебарова кућа (Далеко дом хлебопека) – «Рече се ђеци кад често ишту хљеба» (Говорят детям, когда они часто просят хлеба); могут служить п р е д о с т е р е ж е н и е м: Убићеш се у врат! (Шею себе сломишь!) – «Кад ко иште или жели што много» (Когда кто-то хочет или ищет слишком много); Ко не чува туђе, не ће имати ни своје (Кто не бережет чужого, не будет иметь и своего); Играчка плачка (Игрушка плакушка) – «н. п. кад се ђеца најприје шале и играју, па се послије сваде и побију» (например, когда дети сначала играют и шалят, а потом ссорятся и дерутся), о б е р е г о м: Да није урок! (Чтоб не сглазить!); Далеко одавде било! (Далеко отсюда было) = Овђе се не десило! (Здесь не случалось) – «Кад се приповиједа за какву болест или другу несрећу» (Когда рассказывают о какой-нибудь болезни или другом несчастье), к л я т в о й: Вјера и Бог! (Вера и Бог!) – «заклетва» (клятва); Толико ми зла у кућу! (Столько зла мне в дом!); Ево моје главе! (Головой клянусь!) – «Кад ко што доказује или се правда за што, и значи: ако не буди тако убиј ме» (Когда кто-либо что-то доказывает или оправдывается в чем-то, и значит: если не будет так, убей меня) и др.

Особую группу среди пословиц во всех языках и традициях составляют так называемые пословицы (максимы) предпочтения [Арутюнова 1985], т. е. пословицы, которые прямо, своей языковой формой, выражают принятые в социуме оценки вещей, явлений, событий, признаков, объявляя одни хорошими, другие плохими, одни лучшими или худшими, чем другие, и т. д. Оценка, будучи сугубо «человеческой» категорией, – одно из самых ярких проявлений антропоцентризма пословиц[53]. В сборнике Вука Караджича пословицы «предпочтения» составляют немалую группу. Это выражения, содержащие сравнительные наречия или прилагательные типа боље ‘лучше’, више ‘больше’, горе ‘хуже’, јаче ‘сильнее’, лакше ‘легче’ или прямые (без сравнения) оценки: добро ‘хорошо’, зло ‘плохо’, ласно ‘легко’ и т. п. Пословицы предпочтения относятся к оппозитивному типу, поскольку они строятся на антитезе сравниваемых предметов, явлений, ситуаций, признаков, о чем мне уже приходилось писать (Толстая 2008). В них больше, чем в пословицах других типов, проявляется нормализующая и дидактическая функция пословиц, не говоря уже об их роли в системе народной аксиологии и иерархии ценностей.

По своему содержанию пословицы предпочтения относятся к этическим характеристикам и н о р м а м п о в е д е н и я и нередко имеют жанр предписаний: Бољу ћеш чути него ћеш рећи (Лучше молчать, чем говорить); Више ваља слушати шта други говоре него говорити (Надо больше слушать, что другие говорят, чем говорить); Боља је једна размишљена него стотина учињенијех (Лучше одно продуманное, чем сотня сделанных); Гори је женски језик но турска сабља (Женский язык хуже турецкой сабли); к правилам м е ж л и ч н о с т н ы х о т н о ш е н и й: Боље је гост него пријатељ (Лучше гость, чем друг); Више виде четири ока него два (Лучше видят четыре глаза, чем два); Боље је у гроб но бит' роб (Лучше в могилу, чем быть рабом); Волиј’ сам брата за крвника но туђина за господара (имати) (Предпочту иметь брата кровным врагом, чем чужого господином); Волим да ме завиде него да ме жале (Лучше, чтобы мне завидовали, чем жалели); Волим с мудрим плакати него с лудим пјевати (Лучше с умным плакать, чем с дураком петь); Добро је и у паклу имат' пријатеља (Хорошо и в аду иметь друга); Воли своје зло него туђе добро (Предпочитает свое плохое чужому хорошему); Лакше је вјеровати него ићи те питати (Лучше верить, чем идти тебя спрашивать); Лакше је камење уз брдо ваљати него с лудом разговарати (Лучше камень в гору тащить, чем с дураком разговаривать); Ласно је научити него је мука одучити (Легко научиться, но мука отучиться); Ласно је рећи него је мука одрећи (Легко сказать, но мука отказать); Ласно се оженити, ал' се мучно раженити (Легко жениться, но трудно разжениться); к о б щ е с т в е н н ы м ц е н н о с т я м: Боље је село пропадне него у селу обичај (Пусть лучше село пропадет, чем в селе обычай); Волиј’ сам да ми моја земља крв попије него туђа (Лучше, чтобы моя земля моей крови напилась, чем чужая); часто они представляют собой п р а к т и ч е с к и е р е к о м е н д а ц и и, основанные на жизненном опыте: Боље је вјеровати своjим очима него туђим ријечима (Лучше верить своим глазам, чем чужим словам); Боље је дијелити него просити (Лучше давать, чем просить); Боље је и кад него никад (Лучше когда-нибудь, чем никогда); Боље је данас јаје него сутра кокош (Лучше сегодня яйцо, чем завтра курица); Ласно је заповиједати, ал' је мучно извршивати (Легко командовать, но тяжко исполнять) и т. п.

Пословицы, в наибольшей степени концентрирующие в себе то, что принято называть народной мудростью, представляют большой интерес еще и как форма коммуникации и ритуального поведения, в котором они получают новый смысл, возникающий на основе взаимодействия буквальной, логической (обобщенной) и прагматической (коммуникативной) семантики при актуализации пословицы в конкретной ситуации. Именно в конкретной ситуации пословица из «безличного», никому не принадлежащего изречения превращается в высказывание, имеющее своего субъекта, адресата, цель, свою модальность, экспрессию, оценки и т. п. Это определяет особое положение пословицы в ряду других малых жанров, которые не имеют столь сложной семантической структуры – они или целиком определяются ситуацией актуализации (например, приговоры), или, напротив, относительно независимы от нее (загадки, приметы, толкования снов).