Глава 2. Любовь-театр
Глава 2. Любовь-театр
Мужчины и женщины семнадцатого века стали проводить больше времени в обществе друг друга и встречаться в модных салонах. Однако их дома еще не были приспособлены к этой новой, общительной эпохе; мадам де Рамбулье произвела переворот в архитектуре, сделав свой знаменитый салон немного уютнее, чем те, что находились в залах обычных хмурых особняков. Она также расположила лестницу не в центре, а с левой стороны здания, так чтобы получилась анфилада длиной во весь второй этаж. (Кстати, холод в большинстве домов царил ужасающий. Неудивительно, что многие принимали посетителей, выглядывая из теплых глубин своей кровати. Некоторые хозяйки салонов, как например мадам де Сабле{113} и мадам дю Мор, зимой вообще носа из дома не показывали — сидели, закутавшись, у себя в комнатах и писали письма парижским приятелям, пока не отогревались настолько, чтобы принимать гостей и самим ездить в гости.)
Отпечаток напыщенности и тщеславия Людовика XIV лежал на всем — кушаньях, одежде, убранстве жилищ. В величественные центральные залы вели мраморные лестницы. По балюстрадам сверху донизу стояли статуи купидонов с факелами. Стены украшала позолоченная лепнина. Высокие потолки были расписаны фигурами атлетически сложенных богинь, простиравших могучие руки к сияющему голубизной небу. Мебель была жесткой, неудобной и изобиловавшей маркетри[117].
Хозяева, в своих тяжелых, негнущихся одеяниях, выглядели под стать этим впечатляющим интерьерам. Фижмы исчезли с окончанием царствования Людовика XIII, когда появились панье{114} (их ввела в моду Монтеспан, чтобы скрывать свои частые grossesses[118]). У каждого платья было три юбки: две нижние — из тафты и верхняя, переходившая в шлейф, который нес лакей. Длина шлейфа во время придворных торжеств была четко регламентирована в соответствии с рангом той, что его носила. В большой моде были надушенные и окрашенные перчатки; для создания совершенного наряда требовались произведения трех королевств — кожа из Испании, шитье из Англии и закройщики из Франции. Тяжелые платья, вынуждавшие женщин двигаться плавно и медленно, продолжали носить до конца века, покуда мужчины, пресытившись «величественным» типом женской красоты, не стали отдавать предпочтение «милой крошке» пикантных вечеринок эпохи Регентства. (Кожа у такой дамы должна была быть исключительно тонкой, и красавицы, чтобы их руки казались прозрачными, рисовали на кистях и запястьях голубые жилки.)
Парики у дам достигали колоссальных размеров, пока Людовик XIV в конце своего царствования однажды вечером за обедом не выразил восхищения гладкой прической графини Шрусбери,— на другой же день все версальские дамы были причесаны «под нее». Вот как Трактат против чрезмерной роскоши, проявляющейся в прическах описывает одно из этих чудовищных творений парикмахерской фантазии: «По сути дела, это многоэтажное проволочное сооружение, к которому крепится множество кусков клееного холста, разделенных лентами и украшенных локонами, носящими до того смешные и причудливые названия, что потомкам потребуется специальный словарь, дабы понять, что из себя представляли такие прически. Как иначе люди смогут отличить «герцогиню» от «отшельника», «мушкетера» от «небесной тверди» и «десятое небо» от «мыши»?» И в самом деле, как?!
В комедии Бурсо{115} Les Mots a la mode[119] муж видит на туалетном столике супруги записки, которые, как ему кажется, компрометируют ее. Он возмущен, но две его дочери разъясняют содержание этих записей и посвящают отца в тайны своего жаргона. Неудивительно, что бедняга потерял дар речи, когда прочел: «Расходы на галантность: восемьсот франков за кувыркание с мушкетером, плюс — продолжай и выжми меня всю».
В словарь, о котором говорит автор Трактата против роскоши, следовало бы включить множество терминов, относившихся к мушкам: «страстная» помещалась в уголке глаза, «завлекательная» — в уголке рта, «кокетка» — на губах, «смелая» — на щеке, «бесстыдная» — на носу. Проповедник Массильон со своей кафедры издевался над модницами: «Почему бы вам везде не налепить эти мушки?» Дамы поймали его на слове, и очень скоро на плечах у них появились мушки a la Massillon[120].
Во времена экономических трудностей издавались законы против роскоши. Например, указом от восемнадцатого июня 1663 года Людовик XIV запретил всем сословиям украшать одежду золотой и серебряной отделкой, за исключением пуговиц. Галуны с одежды нарушителей спарывались и конфисковались. Но королю пришлось отменить свое решение, когда продавцы предметов роскоши пожаловались, что упрощение моды вредит торговле.
Мужские костюмы почти не уступали в пышности женским, и Мольер, описывая наряд Маскареля, не сильно преувеличивал: «Парик его был такой величины, что подметал пол при каждом поклоне своего владельца, а шляпа столь мала, что сразу было видно: ее чаще носят в руках, чем на голове. Ленты и кружева, обвивавшие его колени, были, казалось, нарочно предназначены для того, чтобы дети, если им вздумается поиграть в прятки, могли найти себе за ними укрытие. Галуны струились из его карманов, как из рога изобилия, а на туфлях было столько лент, что я не могу вам сказать, были они сделаны из русской кожи или из английской. Но я знаю, что каблуки у них были шестидюймовой высоты!»
«Кружева, зеркала и ленты — вот три вещи, без которых француз не может обойтись»,— восклицал итальянский путешественник. Любовь к роскоши вела к падению нравственности, и сатирическая поэма того времени проклинала атласы и бархаты за то, что многие девушки по их вине лишились невинности, а многие мужья обзавелись рогами:
Атлас — невинности губитель,
И бархат — всех рогов отец,
Все платья, юбки и мантильи...
Обильными были и трапезы, и, читая о необыкновенной вместимости желудков семнадцатого века, не перестаешь удивляться. Людовик XIV был известным обжорой. Принцесса Палатинская{116} замечает, что ей часто приходилось быть свидетельницей того, как он в один присест поглощал четыре тарелки разных супов, целого фазана, куропатку, тарелку салата, два толстых куска ветчины, баранину с чесноком, блюдо со сдобой и печеньями, заедая все это фруктами и... крутыми яйцами! «Сегодня на стол подали две тысячи рыб, из них многие — совершенно незнакомых мне видов. Мы с графом, прежде чем приняться за трапезу, съели двенадцать сотен сардин»,— мимоходом замечает в посланном с морского побережья письме к другу аббат Шольё. Закон против роскоши, вышедший в 1629 году, запрещал поварам на банкетах включать более шести различных сортов мяса в состав одного блюда.
Беглый обзор различных мемуаров и тогдашних руководств по поведению за столом убеждает нас, что успехи французов в этой сфере оставляли желать много лучшего. Довольно странно, но французы, которые в большинстве сторон жизни проявляют такую утонченность, даже в наше время просто возмутительно ведут себя за столом. Поглядите, как плотно средний француз оборачивает громадную салфетку вокруг своей короткой шеи! Послушайте, как он, чавкая, поглощает свой суп, взгляните, как он перемалывает челюстями эти ломти хлеба, которые приличия ради именует сэндвичами! Огромные усилия, чтобы помочь своим соотечественникам в этих и других вопросах, прилагал Антуан Кур-тэн, и потребность в советах, содержавшихся в его Nouveau Traite de la civilite qui se pratique en France parmi les honnetes gens[121], впервые вышедшем в свет в 1671 году, была общепризнанной, поскольку эта книга переиздавалась несколько раз на протяжении семнадцатого и восемнадцатого столетий.
«Нет ничего невоспитанней,— наставлял своих читателей Куртэн,— чем облизывать пальцы, нож, ложку или вилку. Не следует вытирать пальцами тарелку, нельзя сморкаться ни в скатерть, ни в салфетку. (Об этом людям твердили со времен средневековья, но эти наставления явно пропускались мимо ушей.) Чрезвычайно некрасиво класть в карман, чтобы унести домой, фрукты и прочее съестное».
Мужчины в гостях сидели за столом со шпагами на боку и в шляпах с плюмажами, однако строгий этикет не мешал им приниматься за еду с грязными руками. Семнадцатый век боялся воды как огня. В средневековье люди мылись чаще. Опубликованные в 1640 году Законы французской галантности предписывали людям «иногда посещать бани, чтобы очистить тело; целесообразно каждый день натирать руки миндальной пастой и изредка умываться, помня, что вода вредит зрению, вызывает катар, зубную боль и бледность лица». В немногих домах были ванные комнаты, медную ванну можно было взять напрокат с доставкой на дом за двадцать су в день, а деревянная ванна обходилась всего в десять су.
Нам неизвестно, как часто стирались замысловатые одежды того времени, но нужда в стирке возникала, вероятно, довольно часто, судя по грубым выходкам, которые позволяли себе в быту даже наизнатнейшие лица. (По поводу белья Франсион в романе Сореля отмечает, что его учитель менял сорочку раз в месяц, но, влюбившись, стал менять ее каждые две недели.) Маркиз де ла Каз в разгар банкета схватил баранью ногу, политую соусом, и ударил ею по лицу сидевшую рядом даму. Однажды во время танца дама закатила пощечину графу де Брежи за то, что он прижал ее к себе немного сильнее, чем следовало. Граф в отместку стащил с нее парик на глазах у всей публики. Строгий Людовик XIII, заметив среди тех, кому было позволено присутствовать при его трапезе, даму с чересчур глубоким декольте, набрал в рот вина и, подойдя, выплюнул его нарушительнице приличий на голую грудь. Капризная герцогиня за то, что поэт забыл упомянуть ее имя, описывая красоты Шантильи, публично дала ему пощечину, а затем выплеснула стакан воды ему в лицо, воскликнув: «А вот и дождь после бури!»
Антуан Куртэн говорит нам, как должен был вести себя дворянин в присутствии женщин: «Нельзя целовать даму неожиданно, срывать с нее чепец, шейный платок, браслет или ленту, чтобы затем носить ее как бант, давая другим понять, что вы в нее до безумия влюблены. Нельзя брать ее книги или письма, читать ее личные записи. Такое поведение будет воспринято как чрезвычайно фамильярное. Также весьма неприлично снимать публично плащ, верхнюю одежду, парик или поправлять подвязки...»
Правила поведения в спальне впервые были отдельно упомянуты доктором Луи Гюйоном в популярных Diverses Legons[122], вышедших в 1625 году. По словам доктора, он был поражен тем, как много супружеских ссор начинается в постели. «Невежливо среди ночи заводить разговор с супругой, если вам не спится; не следует разваливаться на кровати, почти не оставляя жене места. Храпеть в супружеской постели — верх неприличия. Если вы страдаете от этой ужасной привычки, то перед тем как лечь в постель, следует в течение четверти часа полоскать горло горячим уксусом и, кроме того, следует избегать спать на спине».