Глава 6. Магия, ухаживание и деревенские свадьбы

Глава 6. Магия, ухаживание и деревенские свадьбы

Несмотря на то что духовенство начало бороться с некоторыми суевериями, многие сельские священники были столь же суеверны, как и их прихожане^{88}, и изобретали свои собственные средства для разрушения колдовских чар. Свадьбы (и не только деревенские) часто справлялись ночью, когда, как полагали, слабее всего действуют наложенные завистливыми соседями заклятия. Также в большом ходу было «завязывание шнурков» с целью помешать браку свершиться. В 1591 году Фреми де Куайе был подвергнут пытке, оштрафован на двадцать луидоров и изгнан за то, что «завязывал шнурки, чтобы помешать производить потомство не только молодым мужчинам, но и псам, котам и прочей домашней живности».

Излюбленный способ противодействия колдовству такого рода, который часто отстаивали деревенские священники, состоял в том, что новоиспеченный муж должен был помочиться сквозь обручальное кольцо. До девятнадцатого века этот акробатический трюк был в большой моде. Немногие просвещенные умы, вроде Гийома Буше, сознавали, что одного лишь страха перед колдовством вполне достаточно, чтобы жених в брачную ночь «осрамился», но все дело при этом только в воображении, однако такая разумная теория была слишком прогрессивна для той суеверной эпохи, в какую они жили.

Вступать в брак в мае по-прежнему считалось дурной приметой, но в этом месяце существовал очаровательный обычай ухаживания, особенно в районе Пюизэ. Этот обычай, называвшийся la chalande (старофранцузское слово, означавшее «любовник» или «возлюбленный»), сохранялся, по утверждению ван Геннепа, примерно до 1830 года и принимал форму песенного диалога между страдающими от безнадежной любви пастухами и их подружками, чьи фермы обычно находились поблизости. Пастух влезал на самую верхушку дерева и принимался петь, высовываясь из листвы в конце каждого куплета или строфы. Пастушка, заслышав голос своего chalande, влезала на свое дерево, чтобы ему ответить. Несколько пар могли перекликаться так на закате, укрывшись среди цветущих ветвей, их жалобные голоса разносились на многие мили, и нельзя было вообразить себе ничего более милого и более похожего на пение птиц.

Не все крестьянские обычаи были столь очаровательны. Популярный aillade[101], доживший до двадцатого столетия и описанный мной в Долине Пирен, имел явно раблезианский характер: «После свадебного пиршества жених и невеста скрываются. Музыка играет все быстрее. Гармонист сидит в расстегнутой рубахе, и крупные капли пота блестят на его волосатой груди. (В эпоху Ренессанса играли на лютнях и скрипках.) “Они сбежали, они сбежали! Пора готовить ailladel” — орут самые внимательные из гостей. Все, испуская восторженные вопли, кидаются на кухню, чтобы помешать догорающие угли в камине. Ставят кипятить воду и, как только на ее поверхности появляются первые пузырьки, засыпают в нее пригоршни чеснока, соли и перца, за ними следуют самые зверские ингредиенты, до каких только могут додуматься парни и девушки: зола, сажа, даже паутина. Когда каждый гость добавит в aillade щепотку-другую своей излюбленной «пряности», ужасное варево объявляется готовым, и все пускаются на поиски новобрачных. Ищут долго-долго — на чердаке, в амбаре, в доме у соседей. Умнее всего поступают те пары, которые потихоньку удаляются в приготовленную для них спальню и, забаррикадировав дверь достаточно неплотно, чтобы она открылась от малейшего толчка, тихо забираются в большую двуспальную кровать, прислушиваясь к топоту гостей, бегающих по лестнице вверх и вниз, пока те, дико завывая от радости, наконец не откроют их убежища. Обычай предписывает жениху и невесте при виде aillade изображать удивление; когда им подносят полную миску этого зелья, они должны бодро улыбаться, выпить хотя бы один большой глоток и провозгласить, что тошнотворная бурда удалась лучше некуда. Невеста краснеет и прячет сияющее лицо меж простыней, пока хохочущая, разнузданная толпа не удаляется, затянув какую-нибудь непристойную песню вроде «Ya pas uno pallio al leit...» («Нет соломинки в этом тюфяке, которая не будет плясать, не будет плясать,— нет соломинки в тюфяке, которая не будет плясать всю эту ночь до зари»).

Другой нелепый обычай того времени, бытовавший не только в деревне, позволял гостям всю свадебную ночь подглядывать в окна и подслушивать под дверями спальни молодых. Иногда присутствие посторонних глаз и ушей так стесняло жениха и невесту, что они оказывались не в силах совершить соитие. Друзья жениха, несшие караул у окон и дверей, бурно аплодировали каждому скрипу кровати или вскрику невесты. Клеман Маро упоминает об этом смущающем обычае в своей Chant nuptial[102]; Брантом, разумеется, также не обходит его вниманием, принимаясь затем рассуждать об изобретенных лекарями способах скрыть прискорбный факт потери невестой невинности до свадьбы.