Глава 4. Конец мифа

Глава 4. Конец мифа

Быть самими собой значило полностью пересмотреть принципы, квинтэссенцией которых был старомодный кодекс галантного обхождения, отказаться от «элемента комедии» в любви и от иллюзорных украшений, без которых любовь всегда считалась немыслимой; это значило отнять у любви, и в частности у женщины — ее вечного символа — тайну и кокетство; это означало также строгую переоценку «вечной женственности»: женщина из «объекта» должна была превратиться в «субъект». Экзистенциалистка мадам Симона де Бовуар^{277} выражала стремление к братскому рукопожатию полов, предпочитая его удушающим поцелуям, у которых не было будущего. Месье Дени де Ружмон^{278} полагал, что «мужчина доказывает свою любовь, обращаясь с женщиной как с полноценной человеческой личностью, а не призраком из легенды: полу-вакханкой, полубогиней, смесью секса и грез»^{279}. (Это высказывание развивает мысль жившего в восемнадцатом веке доктора Кабаниса^{280}, который отмечал: «В обществе, очищенном от пороков и живущем по законам разума, любовь вынуждена будет стать менее фантастической и театральной».)

Мечты рассеялись, и страсть, питавшаяся иллюзиями, ушла вслед за ними, считал Рене Нейи. Он наблюдал последний в двадцатом веке всплеск страсти, выраженный в период с 1924 по 1930 год движением сюрреалистов, инициатором которого (в литературе) выступил поэт Андре Бретон^{281}. Сторонники сюрреализма подчеркивали важность элемента эротического сна, «без которого невозможен переход от холодного сознания к пламенному вожделению». Женщина перестала быть недосягаемой, переняв мужские законы поведения вместо того, чтобы выработать свои, и, стремясь подражать мужчине, ему же и уподобилась. Из общества исчезли страсть и любовь, в том виде, в каком мы их знали до этого. «Нам больше нечему учиться у женщин — они становятся слишком похожи на мужчин. Они перестали вызывать у нас такой жгучий интерес». Ни юбок, ни локонов больше нет — одни жидкие сальные лохмы и джинсы...

Две мировые войны полностью истребили поголовье маленьких невинных «белых гусынь», на смену им пришли трезвомыслящие молодые женщины, которые, устав прибегать для решения своих личных проблем к покорности и лицемерию, отказались от этого устаревшего женского оружия, заняв более твердую и бескомпромиссную позицию в жизни. Возросла ценность любви. Теперь, став экономически независимыми от мужчин, женщины могли позволить себе быть более разборчивыми и более критически оценивать своих кавалеров. Во многих мужских кругах все это вызвало брюзжание — возможно, таким образом мужчины выражали свою неосознанную горечь и сожаление о том, что старая форма любви, часто неискренней, служившая прикрытием для желания, теперь должна быть уличена в самозванстве. О крушении этого мифа свидетельствовали «черные» пьесы, «серые» романы, скульптуры и картины, изображавшие разбросанные, подобно кускам разломанных кукол, искривленные женские тела.^{282} Но река любви сливается из многих ручейков, и, если иссякает один, мутный, его заменяют другие, более чистые; в этой связи начиная с конца второй мировой войны произошло много событий.