Глава 3. Вторая Империя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Вторая Империя

Кринолины и куртизанки

Между двумя периодами господства республиканских идей история втиснула еще одну империю: Вторую Империю племянника Бонапарта, Наполеона III, до такой степени способствовавшего материальному процветанию страны, что это дало ей силы преодолеть тяжелейшие экономические последствия разразившейся в 1870 году франко-прусской войны, которая, однако, и смела Империю с исторической сцены. Это была эпоха реализма, но император привлек к себе сердца подданных, когда женился на испанско-шотландской графине по любви. (По правде говоря, большинство настоящих европейских принцесс не горели желанием вступить в брак с человеком, о котором было известно, что его любовница (Элизабет Говард), в то время как он занят поисками невесты, живет с ним под одной крышей. Один из соотечественников императора обрисовал ситуацию довольно вульгарно, сказав, что «Луи-Наполеон, пока не наденет новую юбку, держится зубами за старую».)

Когда Евгения Монтихо, прибыв на венчание в собор Богоматери, грациозно вышла из кареты, Наполеон III шагнул вперед, чтобы взять ее за руку. Перед тем как протянуть ему руку, застенчивая новая императрица обернулась, чтобы оглядеть огромную толпу, подобрала свое пышное белое бархатное платье и театрально присела в низком реверансе. Парижане встретили этот жест громом восторженных рукоплесканий. Они бы аплодировали не так сердечно, если бы знали, какое влияние Евгения будет оказывать на императора. По словам генерала дю Баррайля, «она подтолкнула его ввязаться в войну, и ее мнение имело значительный вес. Ее власть над императором не знала границ. Держать его под каблуком ей помогали не столько ее прелести, сколько память обо всех слишком частых случаях, когда он пренебрег ими...»

Женщин Луи-Наполеон менял как перчатки и грубо шел напролом — к новым мимолетным увлечениям. Говорят, что в конце концов чувственность императора расшатала его здоровье, притом довольно основательно. «У мужчин откровенность не поощряется,— любил говорить император,— но с женщинами всегда хочется поговорить об очень многом, поэтому не знаешь, с чего начать, и начинаешь с конца». В политических кругах во всем чувствовалось женское влияние. «Они — совершенные интриганки,— писал Виель-Кастель{239} в своих личных Cahiers noirs[261],— которые с помощью своей грации и тысячи ухищрений решительного кокетства предпринимают сосредоточенные атаки на деньги и власть, начиная с императора. Министрам приписывают самое малое — дюжину любовных приключений каждому, и они даже не дают себе труда скрывать эти факты».

То была эпоха куртизанок и кринолинов; вторые вскоре были осмеяны мужчинами: они жаловались, что кринолины — это склепы или oubliettes[262], которые много обещают, но мало дают. «Когда в детстве,— писал Фердинанд Бак,— я пробирался сквозь эти трепещущие муслиновые коридоры в поисках прибежища, они, должно быть, плавились под моими руками; с того раннего момента я осознал опасность, таящуюся в этих волнах оборок из бархата и тафты, где мои детские пальцы напрасно блуждали в поисках защиты. Это ощущение содержит исчерпывающее представление о Второй Империи... сонм иллюзий, великолепный декор, которому суждено за несколько часов обратиться в пепел, погребая под грудами развалин свое легкомыслие».

Немногие женщины умели носить кринолин с царственным изяществом, которого он требовал. Знатоки судили о ранге и образовании дам, приезжавших ко двору императрицы Евгении, по тому, как они управлялись со своими кринолинами, готовясь сесть на табурет. Немного ниже был «уровень образования» у тех джентльменов, кто стоял у подножия парадной лестницы в Опере, наблюдая, как дамы величественно спускаются по ней и наконец показывают из пены оборок крохотные ножки, вызывая трепет кавалеров. Любители же занимать наблюдательные посты возле статуй в вестибюлях столь многочисленных бальных залов, где дамы непременно задерживались, чтобы поправить подвязки и привести в порядок волосы, находились на нижней ступеньке означенной шкалы.

Куртизанки начали смешиваться с обществом. Александр Дюма изобрел слово для кругов, где они царили: demi-monde[263]. Существовал demi-monde артистический, demi-monde театральный, demi-monde политических кругов. Если верить Виель-Кастелю, лорд Гертфорд заплатил миллион за ночь с графиней де Кастильоне. На смену простым маленьким grisettes прежних времен пришли lorettes{240} — их ряды пополнялись часто посещавшими консерваторию дочерьми conciergesили разведенными женщинами (когда они впадали в сентиментальность, их называли «камелиями», по аналогии с главной героиней пьесы и романа Александра Дюма-сына{241}) — и экстравагантные cocodettes. Класс куртизанки определялся ценой на ее прелести и общественным положением ее клиентов. В большой моде была рыжеволосая англичанка Кора Пэрл. Кроме нее, были еще Анна Дельон, Жюльетта Бо, Ла Паива... Считалось чрезвычайным шиком пригласить на обед одновременно Жюльетту и Анну, но приглашать их приходилось задолго до назначенного дня, поскольку эти дамы были нарасхват. Существовало не менее пятнадцати открытых респектабельными вдовами превосходных салонов для свиданий. Клиентура там была разборчивой и утонченной. У куртизанки высокого класса редко бывало больше двух богатых любовников.

В защиту брака

В ситуации всей этой продажной галантности и морального разложения у некоторых писателей начало вызывать серьезную озабоченность то негативное отношение, которое люди стали испытывать к браку и любви. Женщины, кажется, были универсальным символом для этих философов середины века, мечтавших о новом обществе, которое омолодит сила любви и справедливости. Верно, что религиозный культ женщины абсолютно соответствует французской традиции. «Французу,— по словам Жермена Ба-зена,— нужно любить и идеализировать. Он одновременно любит и женщин, и абстрактную идею женщины — источника вдохновения».{242}

Встав на защиту женщин и супружеской любви, историк Ж. Мишле в своей (не лучшей) книге L Amour[264] присоединился к социал-революционерам. Месье Мишле, очевидно, читал о новой науке овологии[265] и ужаснулся тому, какие страдания и неудобства любовь причиняет женщине. Встав в полурыцарскую, полу-отеческую позу, он писал в лирическом ключе, подробно рассказав об овуляционном цикле, о деталях которого большинство читателей, несомненно, не имели представления: «Женщина не только больна на протяжении пятнадцати—двадцати дней в месяц, но всегда страдает от незаживающих ран любви». Затем он пускается в чрезвычайно детальные разъяснения по поводу того, как мужу следует заботиться о таком хрупком, болезненном существе. «До брака ваша юная супруга приучена к легкой пище, состоящей почти исключительно из одних фруктов и овощей; она предпочитает их тяжелым блюдам, подходящим для мужчин. Если вы будете принуждать ее разделять с вами трапезу, состоящую из вашего любимого черного мяса, то она вскоре заболеет. Поэтому перед тем, как вы приготовите для нее гнездышко, выясните все подробности о том, к какой пище она привыкла, о состоянии ее здоровья, о мелочах, которые могут расстроить ее организм». (Тем не менее, когда месье Мишле женился — во второй раз — на женщине на тридцать лет моложе себя, он признавался другу: «Как же мне повезло, что у меня было две жены, которые умели готовить отличный pot-au-feu[266]» Сколь многие авторы, пишущие о любви, живут в двух мирах — лирической сфере своего воображения, населенной далекими читателями, и мире pot-au-feu своего семейного круга и личного эгоизма!) «Характерной чертой каждого столетия являются присущие ему специфические болезни,— пишет месье Мишле.— В тринадцатом веке такой болезнью была проказа, в четырнадцатом — чума, в шестнадцатом людей косил сифилис. Болезни нашего, девятнадцатого, столетия бьют по двум нервным центрам: мозгу и любви. Мозги мужчин парализованы, расслаблены, объяты сомнениями, тогда как женщины страдают от изъязвления матки. Этот век войдет в историю как век женских болезней, женской заброшенности и отчаяния».

Месье Мишле попытался исправить все еще бытовавшее варварское представление о том, что женщина якобы нечиста. «Не далее как в 1858 году,— писал он,— врач из Лиона упоминал в одной из своих публикаций о «нечистой женской менструальной крови» — древнее поверье,— но хорошо известные биохимики, такие как господа Бушар да, Дени и другие, произвели анализ этой крови и нашли ее нормальной во всех отношениях... В то время как женщины более, нежели от всех других причин, страдают от любви, у мужчин уязвимым местом является желудок. Мы,— заявляет месье Мишле,— находимся во власти наших поваров. Жирные, сильно приправленные кушанья виноваты в том, что мы торопливы, несдержанны и иногда — распутны. Мужчины обычно перевозбуждаются ночью после обильного обеда, и особенно к концу года, когда трапезы становятся сверхплотными; вот в чем причина большого количества зачатий, которые так грубо навязываются женщинам зимой».

Женщина, по мнению Мишле, страдает не столько от тирании, сколько от холодности мужчины, не так оттого, что должна повиноваться ему, как оттого, что у нее недостаточно возможностей выказать повиновение. Жизненное предназначение женщины — обновлять сердце мужчины. Женщина, которую муж защищает и кормит, «питает его своей нежностью...». Тем не менее, предупреждал месье Мишле, «если вы желаете стать хозяином своей жены, вам следует поторопиться, поскольку, если вы не будете внимательны, она очень скоро станет вашей хозяйкой и возьмет в свои руки бразды правления. Чем более кроткой, покорной и скромной выглядит женщина, тем крепче она вцепляется в вас и заковывает вас в тонкие цепи».

Выступая в роли семейного учителя, месье Мишле удивляется: как ум женщины, которую природа, ввиду ее материнских обязанностей, создала столь восприимчивой, может быть столь медлительным в усвоении новых идей? «Вы пытаетесь ее учить,— замечает он немного печально,— и весьма часто обнаруживаете, что она не обратила ни малейшего внимания на сказанное вами; она либо поняла вас совершенно неправильно, либо вообще ничего не поняла».

Мишле показывает себя с лучшей стороны, когда говорит о значении фактора времени в любовной жизни. Он пишет, что должно существовать искусство любви, не имея в виду физическую «технику». Подлинное искусство любви дает человеку возможность в любом возрасте до конца жизни возвращать своему чувству молодость. Насыщение происходит не оттого, что люди обладают друг другом слишком много или слишком часто, но от недостаточного обладания, то есть когда они убеждены, что никогда не смогут проникнуть в глубины души партнера.

Месье Мишле смотрел на любовь как на последовательность — часто очень долгую — различных видов страсти, питающей и обновляющей жизнь. Даже лучшие из мужчин и женщин рождаются «с зеленым и горьким соком под корой». Сердца подростков холоднее, чем они думают. Они принимают за любовь всякое преходящее желание. Нежностью они зовут пылкость и страстность. В то же время они постоянно выдают себя самодовольным или надменным выражением лиц, резкими и грубыми жестами, которые помимо их воли говорят: «Нежность в наших сердцах еще не родилась». Чтобы человек достиг любви, он должен пройти испытание временем и жизненными превратностями. Сердце должно любить долго и верно, прежде чем вкусить благодать. Настоящая юность приходит позже. «Вы не знали молодости, мадам, но теперь вы готовитесь стать молодой».

Согласно этому толкованию, испытание истинной любви происходит после заключения брака, не раньше. В то время как вдохновленные идеями рыцарства влюбленные средневековья старались устранить с пути к символической Розе физические препятствия, более внимательные влюбленные девятнадцатого столетия начали изучать препятствия к достижению внутренней гармонии, которые таились в их личностях и которые можно было преодолеть только вдвоем. Внешних опасностей больше не существовало. Открытия, которые совершались в глубинах души любимого, и были настоящим любовным приключением.

Месье Мишле разделял мнение многих своих современников о том, что женщины — слабые, гибкие растения, нуждающиеся в твердой опоре в лице мужчин. Однако мужчины, судя по другим произведениям, кажется, также испытывали сильную потребность на кого-нибудь опереться. Сыновья Прометея были непостоянными, а их сексуальное образование оставляло желать много лучшего. К такому выводу можно прийти, например, после прочтения Nouveau Tableau de lатоur conjugal[267] П.-Ж. Прудона{243}, опубликованного в 1863 году. Вы можете заметить, что автор скопировал заглавие все еще пользовавшейся широкой популярностью книги доктора Венетта, написанной в семнадцатом столетии. Но побуждения месье Прудона были далеко не такими показными; его труд полон разумных, трезвых, нравственных советов.

Месье Прудон определял супружескую любовь как «любовь без горячки, безумия или смятения чувств — спокойную и чарующую привязанность, простирающуюся в радостное будущее». Любовь, утверждал он, не улетучивается,— как, похоже, думают многие люди,— едва к ней примешивается элемент долга. Ибо если ощущения имеют тенденцию притупляться со временем, то чувства, напротив, остаются постоянными и ровными. Мужчина, если рядом с ним нет женщины, груб, неотесан и одинок. «Женщины обвивают его шею цветами жизни, точно так же, как лианы украшают своими благоуханными гирляндами древесные стволы». Однако в подобный тон месье Прудон впадал не часто, он не испытывал к женщинам такой любви, как месье Мишле, и проявлял намного меньше любезности в своих комментариях по поводу их увядающих прелестей. «Кажется,— писал он,— будто красота, которая дарована женщине, чтобы призвать мужчину к любви и пригласить его принять участие в грандиозной работе природы, отнимается у нее, как только она перестает обнаруживать способность к продолжению рода. Несчастные переживают это очень тяжело, но им приходится склонить свои седеющие головы». Любовь, по его мнению,—притяжение, возникающее при взаимодействии силы и красоты; в нем проявляется идеал, но это — преходящее явление, и оттого его значение в браке не следует преувеличивать. Оба партнера должны видеть в браке «образ бесконечной любви, лежащей на дне их сердец».

Согласно статистике, множество старых джентльменов умирали от апоплексии или их разбивал паралич. Прудон считал причиной этих несчастных случаев частые браки между распутными стариками и юными девушками. С другой стороны, многие пары вступали в брак, будучи слишком молодыми. Месье Прудон рисовал мрачную картину последствий подобного брака. «Сила страсти,— писал он,— не соответствует телесным силам супругов. Очень скоро муж получает нервную болезнь, которая отнимает у него возможность пользоваться своими конечностями, за ней следует церебральный паралич, вызванный чрезмерной стимуляцией чувств. Тяжелые роды принуждают жену месяцами оставаться в постели, страдая от сильных болей, а дети, даже если они родятся нормальными, недостаточно жизнеспособны, чтобы выдержать множество хворей, витающих над колыбелью новорожденного».

Прудон сообщал, что альков с двумя кроватями быстро выходит из употребления, и не одобрял этого, в отличие от Бальзака и Мишле. «Раздельные постели,— замечал он,— были бы весьма полезны в дни влияния луны. Более того, в некоторых случаях полезнее для здоровья воздержаться от совокупления. Человек должен всегда быть уравновешен, и в периоды сильного умственного напряжения и озабоченности финансовыми делами целесообразно воздерживаться от любви. Люди слабого сложения должны себя ограничивать». Месье Прудон цитирует мрачное стихотворение, описывающее тех, кто преждевременно постарел, слишком часто и слишком усердно воздавая поклонение Венере:

Весь в золотом шитье, а лик и желт, и вял,

На пугало похож, он в тридцать старцем стал.

В морщинах лоб, и дрожь в ногах не побороть,

Насилу тащит он изношенную плоть.

И ладит гроб ему плутишка Купидон!

Прудон настоятельно рекомендовал мужьям рассказывать женам обо всех своих делах, равно как и о своих чувствах и мыслях, так как благодаря этому они скорее поймут, насколько полезны, особенно в трудных обстоятельствах, могут быть женщины. Этот совет, я думаю, предназначался для раскаявшихся мужей; французам начиная с раннего средневековья всегда была хорошо известна хитрость и деловая хватка их соотечественниц. Но Прудон решительно настаивал на том, что жены должны повиноваться, а мужья — владычествовать. Мужья, по его мнению, имели полное право убивать жен, если те когда-либо окажутся виновными в: 1 — измене, 2 — бесстыдстве, 3 — предательстве, 4 — пьянстве, 3 — воровстве, 6 — упорном, высокомерном или презрительном неповиновении.

Многие социологи и врачи также приняли вызов, встав на защиту брака и законной любви. Главным из них был доктор П. Гарнье, написавший серьезный том Le Manage dans ses devoirs, ses rapports et ses effets conjugaux[268]. В предисловии доктор пояснял, что сделать это было необходимо из-за имевшего место уменьшения количества узаконенных союзов, роста числа незаконнорожденных детей, снижения рождаемости, увеличения числа детоубийств и младенческой смертности. Основываясь на персидском изречении о том, что «сильнее всего угодишь Богу, совершив три вещи — зачав ребенка, посадив дерево и написав книгу», доктор Гарнье восхвалял множество преимуществ женатых людей. Тот факт, что он апеллировал к эгоизму, сам по себе служит критикой того времени. «Наукой доказано,— писал Гарнье,— что люди семейные не умирают так легко или в таком молодом возрасте, как холостяки». Брак предохраняет их от эпидемий, самоубийства и сумасшествия. Вольтер первый выразил мнение, что одинокие холостяки кончают с собой, поскольку совершенно устают от жизни. Фалре подсчитал, что холостяками совершается шестьдесят семь из каждых ста самоубийств. А месье Брьер де Буамон обнаружил, что из общего количества 4393 самоубийц 560 были вдовцами, а 2080 — холостыми.

«Брак оказывает целительное воздействие на нравственность, а также предупреждает преступления. Шестьдесят из каждых ста преступников — холостяки. Разве Фодере не писал, что все непристойные книги, более всего подходящие для развращения юношества, вышли из-под пера холостяков? Разве не говорил великий Монтескье, что “чем больше холостых людей, тем меньше верности в супружестве”?»

В заключение доктор Гарнье присоединяется к Бальзаку, советуя своим женатым читателям остерегаться холостяков. Они — враги супружеской любви, говорит он, и поэтому их нельзя принимать у себя в доме. «Будьте осторожны! Берегитесь холостяков, будь то штатские, военные или члены религиозного ордена. Все они представляют собой угрозу».

В свою очередь, антибрачную кампанию возглавил месье Накэ, решительно заявлявший: «Любовь в союзе полов должна быть единственным моралистом и единственным ориентиром. Брак — опасный институт, барьер на пути человечества». Накэ горячо выступал в поддержку закона о восстановлении развода (принятого в 1884 году), который с тех пор носит его имя. Двадцать четыре года спустя, в 1908-м, он отстаивал свободную любовь как «идеал, к которому идем мы все». (Если оставить в стороне спорное слово «идеал», в этом утверждении была доля истины.)

В 1882 году анархист Элизэ Реклю{244} «благословил» свободный брак своей дочери. Буржуазные условности душили женщин, брак и любовь. Единственным выходом из положения казалась полная и абсолютная свобода. Спустя сто лет после Революции люди в делах любви не то что не продвинулись вперед, а, наоборот, потеряли то, что было ими завоевано.