Ганнон Великий

Мир, заключенный в 373 году до н. э., продолжался не дольше, чем все другие. Наши источники информации, оба – очень скудные, расходятся во мнении, по чьей вине он был нарушен: согласно Диодору, это сделал Дионисий, а если верить Юстину, то карфагеняне. Последнее более вероятно, поскольку одна пуническая партия яростно сопротивлялась войне – вряд ли она смогла это сделать, если бы агрессором был сиркузский тиран.

Так, впервые мы видим две соперничавшие партии в Карфагене, примерно равные по силе, которые сошлись в смертельной схватке. Группу, названную нами «империалистической», возглавлял Ганнон Великий, богатство которого, по словам Юстина, почти не уступало богатствам государства. Этот автор называл Ганнона карфагенским принцепсом. Следует ли думать, что титул принцепса обозначал, что его владелец не уступает по рангу царю? Если Юстин цитирует в этом случае Помпея Трога, то слово «принцепс», вероятно, имело то же значение, что и во времена Цицерона или Цезаря, а именно фактическое превосходство, а не верховенство по закону, каким, например, обладал Помпей в Риме около 60 года до н. э. Если же этот термин придумал Юстин, то он мог соответствовать тому значению, которое этот титул имел в ту пору, когда Юстин писал свой труд, – иными словами, во II веке н. э., когда словом «принцепс» называли не только императора, но и гражданского главу государства.

Юстин называл соперника Ганноном Суниатоном; это имя, вероятно, является искаженной формой имени Эшмуниатон («Дар Эшмуна»). Это было одно из самых распространенных имен в Карфагене. В 368 году до н. э. Эшмуниатон стал, опять же по словам Юстина, potentissimus Poenorum (пуническим владыкой). Аббат Павел, который перевел книгу Юстина в 1774 году, передал этот титул как «человек, которого в Карфагене ценят превыше всех», что очень близко по значению к латинскому. Поэтому Эшмуниатон был не магистратом, а лидером большинства в совете старейшин. Мы можем представить его главой фракции, объединявшей всех крупных землевладельцев, которым к тому времени удалось завоевать верховенство на политической сцене Карфагена. Анализ конституции, сделанный Аристотелем, показывает, что эта партия создала коллегиальную форму власти, при которой управлением занималась целая серия комитетов, не особенно себя афишировавших. Благодаря этому Эшмуниатон смог стать человеком, «которого в Карфагене ценили превыше всех», не занимая при этом высокого поста. Вероятно, он добился такого положения во время кризиса, который, скорее всего, разразился после смерти Магона и завершился изгнанием его сына. А поскольку царский титул имели право носить только Магониды, его, вероятно, передали какой-нибудь безобидной марионетке, в то время как реальная власть осталась в руках частных комитетов старейшин.

Назначение Ганнона Великого главнокомандующим армией произошло, вероятно, в результате изменения политической ситуации. Старшинам, очевидно, пришлось подчиниться требованию народа. Аристотель, как мы увидим позже, подчеркивал важную роль, которую играли в политической жизни Карфагена общества, названные им sissytia и которые фактически были братствами или клубами. Эти братства устраивали пиры для своих членов. Философ, вероятно, имеет в виду один из старейших и самых долговечных финикийских институтов, который называли мизра. О нем мы поговорим позже. В рассказе о падении Ганнона сообщается, что он опирался на поддержку этих братств, которые, по-видимому, продолжали существовать, несмотря на сильную оппозицию, в которую входили некоторые члены Народного собрания.

Ганнон, таким образом, получил пост генерала. Раньше его занимал человек, которого назначал царь, а если он не справлялся со своими обязанностями, то его заменяли другим. Теперь же пост главнокомандующего стал независимым, и это было результатом разделения верховной власти.

Вскоре после этого Эшмуниатон был обвинен в государственной измене, осужден судом и, вероятно, казнен, хотя Юстин не сообщает нам, от чьего лица был вынесен смертный приговор. Вполне вероятно, что в то время уже действовал трибунал Одной Сотни и Четырех, но большая часть членов этого аристократического собрания, должно быть, симпатизировала осужденному. Могло быть и так, что общественное мнение заставило его осудить Эшмуниатона против своей воли. По-видимому, в это время, как и в 409 году до н. э., Карфаген стал жертвой националистского угара. Предполагается, что старейшины даже издали указ, запрещающий обучать детей греческому языку! Этот указ столь абсурден и столь невероятен, что его вряд ли воплотили в жизнь, так что наша информация, вероятно, соответствует истине, поскольку фальсификаторы обычно старались сочинять вполне достоверные истории. В качестве доказательств в суд были представлены письма, написанные по-гречески, которые якобы Эшмуниатон отправлял Дионисию. В них сообщалось о планах пунического Верховного командования и подчеркивались недостатки характера Ганнона, в особенности его лень. Очень хочется верить, что эти письма составлял сам Ганнон, желая рассорить членов оппозиции и избавиться от их лидера. Ганнон знал, что большинство старейшин его ненавидят, и решил их запугать.

Эта война велась также же нерешительно, как и все предыдущие. Дионисий решил повторить маневр, который принес ему победу в 398 году до н. э., и двинулся к главной пунической военно-морской базе, надеясь овладеть ею еще до того, как враг высадится на берег. Он пересек весь остров, нигде не встречая сопротивления, и атаковал Лилибей (современная Марсала), которая сменила Мотью. Тот факт, что он сумел без труда совершить такой поход, доказывает, что в этой провинции карфагеняне держали лишь небольшое войско. И вправду, в начале всех своих кампаний им приходилось ждать, пока не будет набрана наемническая армия, и только после этого они начинали воевать. Тем не менее Лилибей оказал сильное сопротивление, и тирану пришлось отступить. Но вскоре после этого в арсенале Карфагена случился пожар. Когда Дионисий узнал об этом, он решил, что теперь ему нечего опасаться атаки вражеского флота, и отослал большую часть своих судов в Сиракузы. На траверзе горы Эрике остался лишь один дивизион греческих кораблей, стоявших на якоре. На него неожиданно напала карфагенская эскадра из 200 судов, которой удалось избежать пожара. Ганнон высадился с армией на берег, но развивать свой успех не стал – близилась зима, и он решил заключить перемирие. Весной 367 года до н. э., еще до истечения срока этого перемирия, умер Дионисий.

Смерть главного противника стала неожиданным подарком для карфагенян. Дионисий-младший, наследовавший отцу, был явно не из того теста. Более того, прежде чем приступить к боевым действиям, он должен был еще укрепить свою власть, поскольку его окружали многочисленные враги, среди которых было много членов его собственной семьи. Поэтому перемирие было продлено на тех же самых условиях, что и в 367 году.

Бездействие Ганнона было непростительным, и он вскоре очень сильно об этом пожалел. У него появился новый соперник, словно в компенсацию за смерть Дионисия, и, хотя он не собирался воевать с Карфагеном, осада Сиракуз, которую начал еще Магон, стала совершенно бессмысленной. Одновременно со смертью сиракузского тирана власть в Таренте захватил Архит, который очень быстро превратил эту старую спартанскую колонию в столицу конфедерации под названием Великая Греция. Даже италийские племена Апулии и Лукании вынуждены были признать ее власть. Сиракузы и Тарент – два дорических города – всегда находились между собой в дружеских отношениях, а теперь эту дружбу скрепил еще и официальный договор между Архитом и Дионисием Г1. Это означало, что города, расположенные на берегу пролива, теперь лишились всякой надежды на независимость, а Карфаген – всяких надежд на возможность воевать в этих местах.

Чтобы компенсировать эти потери, Карфаген, несомненно, укрепил свои связи с Этрурией. О тесных взаимоотношениях двух народов свидетельствует отрывок из произведения Аристотеля, который подвергся многочисленным комментариям (Полибий, «Истории»). Его точный смысл объяснил Брунел в книге «Греческая керамика Марселя», написанной им в соавторстве с Ж. Вилларом. Он утверждает, что великий философ пытался методом доведения до абсурда показать, что, каковы бы ни были отношения между отдельными людьми и группировками, весь город за это не отвечает. Если для того, чтобы объединить противоборствующие партии в единое целое, нужно всего лишь заключить политическое соглашение, каким бы оно ни было, то оно должно быть заключено, как, например, поступили этруски и карфагеняне. Из этого, конечно, вовсе не следует, что Этрурия и Карфаген слились в единое государство – как считали многие. Аристотель тут же добавляет, что у них не было ни федеральных органов, ни общих принципов государственного устройства, и «нет сомнений, что оба народа объединились для проведения общей политики в отношении импорта, а также на основе соглашений, которые запрещали наносить ущерб друг другу, и на основе военных договоров».

Таким образом, к началу третьей четверти IV века до н. э. было подписано несколько дипломатических документов, которые объединили Карфаген с рядом этрусских городов и, вне всякого сомнения, с их конфедерацией. Некоторые из этих соглашений касались торговли и гарантировали взаимную защиту граждан обеих сторон, проживавших на территории союзника. По образцу этрусско-пунических договоров были составлены романо-пунические соглашения 508 и 348 годов до н. э., содержавшие аналогичные статьи. Другие разделы охватывали более широкий круг вопросов и касались военного союза между Карфагеном и рядом этрусских городов. Эти разделы можно отнести только к небольшому числу городов, например к Кере, ибо, несмотря на федеральное устройство страны, тирренским народам никогда не удавалось выступать единым фронтом, а уж в IV веке – тем более.

По мнению некоторых современных историков, договоры, упомянутые Аристотелем, были заключены гораздо раньше, возможно даже в VI веке до н. э. Тогда получается, что соглашения, объединявшие два народа во времена Алалийской битвы, уже перестали действовать. Пример романо-пунического союза показывает, что даже неприменяемое активно соглашение теоретически может действовать очень долго, но его время от времени надо подтверждать и вносить поправки, если наступает эпоха, когда возникает необходимость в более тесном сотрудничестве. Так, видимо, и случилось, когда карфагеняне и тирренцы объединились в своей борьбе против Дионисия: политические и экономические условия за последние два века сильно изменились, и старые договоры им уже не соответствовали.

В результате союзнических соглашений в Карфаген переселилось некоторое число этрусков. Были обнаружены следы их пребывания: на табличке из слоновой кости, найденной в гробнице в Сент-Монике, имеется этрусская надпись, в которой упоминается имя карфагенянина. Этот человек был, скорее всего, тирренцем, переселившимся в Африку. Он, вероятно, обладал тем же статусом, что и метики в Афинах, – то есть имел все права карфагенского гражданина, но разговаривал на своем родном языке. Две потеры (низкие неглубокие сосуды) геникумийского типа, вероятно, были привезены из Кере в середине IV века. Однако самым красноречивым свидетельством тесных связей двух народов являются знаменитые саркофаги со статуями, найденные в том же самом некрополе и аналогичные тем, что изготавливались в Тарквинии. Эти гробницы породили ряд проблем, о которых мы поговорим ниже. Впрочем, следует отметить, что они принадлежали пуническим аристократам и демонстрируют их тесную связь с Этрурией.

В первой половине IV века Кере был главным городом Этрурии. Примерно до 354 года до н. э., как утверждает синьорина Сорди, он имел тесные связи с Римом, но тот же самый историк показал, что Кере поддерживал дружеские отношения и с Марселем. Благодаря вмешательству городских властей отношения между финикийцами и финикийскими колонистами временно улучшились. Согласие царило, вероятно, довольно долго, ибо вскоре после 330 года Пифей получил разрешение пройти Геркулесовы столпы.

Можно не сомневаться, что дальнейшие боевые действия происходили в Африке. Ливийское восстание было подавлено, и, вероятно, были захвачены новые территории. Вполне возможно, что Фуске и Великие равнины Меджерды были присоединены именно в это время. Руководил кампанией Ганнона, вступив в союз с каким-то «мавром», которого он позже попытался захватить в плен, намереваясь забрать себе его земли. Впрочем, трудно поверить, чтобы этот «мавр» жил в тех местах, которые позже были названы Мавританией, а еще позже – Марокко. Вряд ли он чем-то сумел помочь Карфагену, поскольку обитал слишком далеко.

Несмотря на эти войны, о которых мы можем только догадываться, четверть века, прошедшая после смерти Дионисия, оказалась одной из самых спокойных за всю историю Карфагена. Поэтому нам трудно согласиться с мнением современных историков о том, что большую часть этого периода городом правил Ганнон Великий, националистические наклонности и устремления которого к господству за счет военной силы стали очевидны уже в самом начале его карьеры, и что в тот самый момент, когда снова должна была вспыхнуть война, его сменила миролюбивая олигархия, преклонявшаяся перед всем греческим.

Юстин весьма смутно говорит о том, в какое время Ганнон потерял власть, а ведь Юстин в этом случае наш главный источник. В первых трех главах книги XXI своей «Истории» он описывает правление тирана Дионисия Младшего, рассказывает о свержении его Дионом в 357–355 годах (причем очень кратко) и о том, как этот Дионисий управлял Региумом и Локри, где нашел приют во время своей десятилетней ссылки. В главе 4 сообщается о падении Ганнона, которое, вероятно, произошло одновременно с описанными событиями, а глава 5 посвящена второму периоду правления Дионисия Младшего в Сиракузах (346–344 до н. э.). Поэтому мы можем сделать вывод, что падение Ганнона произошло, скорее всего, до 346 года, хотя некоторые современные историки датируют его 344 годом до н. э. Впрочем, это могло случиться в любое время в течение 367 и 346 годов, поскольку Юстин употребляет выражение «dum haec in Sicilia geruntur», которое характеризует события не только 4-й главы, посвященной правлению Дионисия II в Региуме, но и трех предыдущих глав, описывающих события на Сицилии. Сведения, приведенные Аристотелем, не противоречат этому выводу. В то время, когда он собирал материал для 2-й книги своей «Политики» (одной из самых ранних), он, по-видимому, еще ничего не знал о Ганноне. Он упоминает о нем в книге V, которую можно датировать самое раннее 336 годом, поскольку в ней он также пишет об убийстве Филиппа Македонского. Однако из этого вовсе не следует, что Ганнон предпринял попытку совершить государственный переворот непосредственно перед началом 336 года. В промежутке между написанием книги II и книги V Аристотель расширил свои знания о Карфагене, узнав, например, о монархии Магонидов, которую он назвал тиранией (V, 12).

С другой стороны, описывая в книге II Карфаген, Аристотель сообщает, что там правит аристократия с демократическими или олигархическими взглядами. Конечно же общество, где у власти находился такой человек, как Ганнон, никак не могло относиться к подобному типу.

Ганнон, скорее всего, после 368 года до н. э. еще несколько лет оставался у власти. Помпей Трог посвятил ему целую книгу, где, помимо всего прочего, описал его деяния в Африке. Но, как мы уже видели, он смог лишь раз и навсегда усмирить ливийцев после их восстания в 379 году (до 241 года до н. э. в Ливии не случилось ни одного мятежа), захватить территории в Северном и Центральном Тунисе и совершить несколько набегов на неподвластные ему земли, чтобы помешать независимым племенам оказать помощь своим завоеванным соседям. Даже если нам захочется присоединить к этому списку еще и войны в Испании и отправку экспедиционных сил вдоль побережья Магриба, то все равно эти походы не займут более десятилетия.

Автор данной книги поэтому полагает, что Ганнон исчез с исторической сцены уже к 357 году, когда Дион, зять Дионисия Старшего, решил свергнуть своего племянника. Его флот вышел из Афин, но из-за противных ветров высадился в Малой Гераклее в карфагенской провинции. Диона гостеприимно встретил комендант города Синалус. Пуническое правительство не сделало никаких попыток помочь флоту Диона или, наоборот, помешать ему, когда он проходил мимо островов Керкенна в заливе Габе. Не отказалось оно и от политики дружеского нейтралитета и не приняло никакого участия в свержении Дионисия в 355 году до н. э. Интересно отметить, что этот Синалус был греком, из чего можно сделать вывод, что Карфагеном какое-то время управляли миролюбивые поклонники греческой культуры, которые предоставили своим сицилийским подданным право самим решать, что им делать. По-видимому, это были старые сподвижники Эшмуниатона.

Ганнон потерял власть где-то около 360 года до н. э. До нас дошел красочный драматический рассказ о заговоре, в котором содержится очень важная историческая информация: «Когда на Сицилии произошло это событие, Ганнон, главный человек среди карфагенян, живущих в Африке, применил свою власть, которая превосходила власть правительства, для обеспечения своего суверенитета и попытался, убив старейшин, стать царем. Выполнить это гнусное намерение он решил в день свадьбы своей дочери – это помогло бы ему прикрыть свое подлое деяние помпезной религиозной церемонией. Для этого он приготовил пир для простых людей в общественных портиках и еще один – для старейшин в своем собственном доме, так чтобы, насыпав яда в чаши с вином, убрать их тайно и без свидетелей и после этого с легкостью захватить управление в городе, когда ему никто не будет мешать. Но этот заговор был раскрыт шпионами магистратов; подлые планы Ганнона были разрушены, но не наказаны, из опасений, что если дело раскроется, то возникнет больше проблем, чем возникло бы после выполнения задуманного Ганноном плана. Удовлетворившись поэтому простым предотвращением убийства, они своим указом просто ограничили расходы на свадебные торжества и велели, чтобы это приказ исполнялся не только им, но и остальными горожанами, чтобы никто не догадался, для чего это было задумано. Не сумев исполнить свой замысел, Ганнон решил предпринять новую попытку, поднял восстание рабов и назначил новый день для убийства старейшин, но, узнав, что его снова предали, закрылся, из опасения, что его привлекут к суду, в мощной крепости с 20 тысячами вооруженных рабов. Здесь, пока он убеждал африканцев и царя мавров присоединиться к нему, его схватили и высекли бичом, а потом выкололи ему глаза, сломали руки и ноги, словно надеясь исторгнуть искупление [его грехов] из всех конечностей, а потом казнили при всем народе, и его тело, связанное веревками, прибили к кресту. Всех его детей и родственников, которые были ни в чем не виноваты, тоже отдали в руки палачу, чтобы не осталось в живых ни единого человека из этой подлой семьи, который мог бы выполнить его гнусный план или отомстить за его смерть».

Хотя этот текст содержит массу политических, социальных и экономических сведений, касающихся Карфагена, которые, несмотря на риторику автора, сразу же бросаются в глаза, никто еще не подвергал его тщательному анализу.

Рассмотрим сначала характер и роль самого Ганнона. Как уже отмечал Гсел, он сильно отличался от обычного греческого тирана. Последние при захвате власти опирались на самые низшие слои населения или на армию. Ганнон не сделал ни того ни другого, ибо, будучи генералом, он тем не менее не имел войск под своим командованием – что, кстати, доказывает, что к тому времени война в Африке уже закончилась. Народ в его плане не играл никакой роли. Конечно, во второй части истории Ганнон сумел вооружить 20 тысяч рабов, но никто не говорит о том, что он подбивал на восстание бедняков Карфагена; впрочем, в IV веке до н. э. такие действия были еще не в моде. Нет и свидетельств того, что он использовал чужих рабов – только своих собственных; это были, вероятно, крепостные с его земель, а крепость, в которой он засел, несомненно, стояла в сельской местности. Отсюда он призывал к восстанию африканцев – то есть ливийских подданных Карфагена. Он также заручился поддержкой влиятельных саидов. Ганнон действовал скорее как берберский князь, а не как политический агитатор классического мира. На протяжении всей истории Магриба политическую нестабильность всегда порождало неожиданное выступление племен, которым руководил воинственный вождь или его клан.

Впрочем, «африканский» характер Ганнона проявился лишь во время второй попытки захватить власть. Во время первой он использовал специфические пунические учреждения. Не следует забывать, что карфагенский свадебный пир, сопровождавшийся религиозными церемониями, вовсе не был семейным делом, и на него приглашали огромное количество гостей. Участвовали в нем и братства, существовавшие при храме. Вряд ли, впрочем, в тот период в Карфагене существовали «общественные портики». Вместо них были портики, окружавшие двор храма[24]. Мы знаем к тому же, что в пунических храмах имелись специальные залы для свадебных пиров. Именно здесь обычно и собирались члены различных братств (мизра, марзеа, сапах), и отсюда исходило их политическое влияние (описанное Аристотелем). Эти-то братства Ганнона и пригласил на пир, и, сделав это, он собрал всю городскую элиту, которая была гораздо более многочисленной, чем та, из которой выбирали старейшин. Эта элита имела такое прочное положение, что могла им противостоять. Вполне возможно, что эти братства уже показали свою силу, которая помогла Ганнону победить Эшмуниана в 368 году до н. э. Но на этот раз они отказались его поддержать, поскольку его планы были слишком амбициозными, и олигархическая пропаганда это особо подчеркивала. Впрочем, вполне вероятно, что необычный план по массовому уничтожению всех членов совета тоже был придуман пропагандой.

В оппозиции к Ганнону оказалась группа магистратов, которые поддерживали старейшин. Мы не знаем ни их титулов, ни их обязанностей, но нам известно, что они контролировали дела и, без сомнения, содержали полицию. Те люди, которые донесли о заговоре, названы у Юстина министрами; вполне возможно, что они были шпионами магистратов, а вовсе не заговорщиков[25].

История Ганнона позволяет пролить свет на социальную организацию Карфагена, которая кажется нам совсем не сложной по сравнению с организацией современных Карфагену греческих городов. В этой структуре богатство распределялось неравномерно, и существовали «кланы» или братства, которые еще не слились в единое гражданское общество. Чтобы найти аналоги этому в Греции, мы должны вернуться в VI или даже VII век до н. э. Аристотель был прав, сравнив Карфагенскую республику с самыми архаичными греческими городами Спарты и Крита.