Гибель Карфагена

Мы, наверное, так никогда и не узнаем, почему Рим терпел существование Карфагена целых 50 лет, а потом неожиданно начал несправедливую, жестокую и, более того, тяжелую войну на уничтожение города, который больше уже не представлял для него никакой опасности. Гсел высказал предположение, что Масинисса был уже недалек от осуществления своих планов, и Рим не хотел смириться с тем, что в Африке появится новое мощное объединенное царство. Эта гипотеза в свое время безо всякого обсуждения была принята всеми историками, в том числе и автором этой книги. Только один человек – Б.Х. Уормингтон – высказался в 1960 году против нее. Автор данной книги теперь считает, что Уормингтон был прав, хотя и не смог объяснить тогда, почему Рим так неожиданно изменил свою политику. Этот историк считал разрушение Карфагена преступлением, совершенным безо всяких причин.

Гсел основывал свою интерпретацию событий на тексте речи, которую, по словам Аппиана и Диодора Сикула, произнес друг Сципиона Африканского – вероятно, Цецилий Метелл – во время дискуссий, происходивших перед подписанием договора 201 года до н. э. Однако, как утверждает Уормингтон, для того чтобы Карфаген не попал в руки Масиниссы, вовсе не надо было его уничтожать. Нумидийская партия Ганнибала Скворца была создана, вероятно, приблизительно около 170 года, то есть в те времена, когда пуническо-нумидийские отношения немного улучшились. Эта «центристская» партия состояла из умеренных аристократов, находившихся между ультраконсерваторами Ганнона III Великого и демократами. До 155 года она, по-видимому, была очень популярна. Но в 155 году до н. э. эта партия стала жертвой яростного взрыва народного гнева, и ее лидеров отправили в ссылку. Вскоре после этого Карфаген объявил войну Масиниссе. Именно в этот момент, когда пуническо-нумидийские отношения резко ухудшились, Рим и решил вмешаться, чтобы противодействовать захвату, хотя, когда у власти находился Ганнибал Скворец, он этого не сделал, находясь с Карфагеном в хороших отношениях. Гсел, без сомнения, считал, что разгром карфагенской армии нумидийцами привел к тому, что к власти вернулись друзья Масиниссы. На самом деле демократы оставались у власти, пока не стало ясно, что Рим готовится к войне. Только тогда управление страной было поручено настоящим союзникам Рима, то есть олигархам Ганнона, и они руководили ею до смены политики после ультиматума консула. В 150 году Масиниссе было уже 88 лет. Если бы он и стал правителем Карфагена, у него все равно не было бы времени на то, чтобы организовать какое-нибудь предприятие, которое создало бы угрозу для Рима. Можно было легко себе представить, что решение вопроса о престолонаследии будет крайне сложным, поскольку у него было три законных наследника и бесчисленное множество побочных сыновей. Поэтому пестрое по национальному составу царство вряд ли сумело бы пережить его самого. Шансов на это стало бы еще меньше, если бы ему удалось в последний момент присоединить Карфаген, ибо этот город сразу бы вернул себе независимость, при правлении того или иного царевича. Поэтому «неминуемая опасность», которая, как думают, заставила Рим начать войну, была чисто гипотетической и совершенно надуманной.

Следует добавить, что меры, которые предпринял Рим для того, чтобы устранить угрозу, могли только усилить ее. После длительной отсрочки решение сената было бы сообщено консулом совету тридцати. Карфагеняне получили бы приказ покинуть свой город и переселиться в глубь материка. Это был самый лучший способ заставить людей, лишенных всяких средств к существованию, явиться к царю Нумидии и предложить ему свои услуги – ибо только он мог найти для них занятие. И тогда Масинисса или его преемники оказались бы окруженными массой финикийских эмигрантов, ненавидевших Рим и готовых на все, чтобы вернуть себе потерянные земли.

Поэтому мы должны отказаться от мысли о том, что «Рим поспешил наказать Карфаген за нападение на Масиниссу еще до того, как Масинисса стал его господином и смог его защитить» (С. Гсел). Можем ли мы после этого отказаться от всякой надежды найти причину столь внезапного гнева Рима на своего бессильного врага? Катон обладал тяжелым характером и не отличался широтой взглядов, но ни глупцом, ни легковозбудимым человеком его не назовешь. Он не мог начать тяжелую войну по чисто эмоциональным причинам.

Как мы уже несколько раз видели, трудности, которые возникали в понимании пунической истории, часто исчезают, если рассматривать их не в изоляции, а на фоне событий во всем Средиземноморском регионе. Все хроники отмечают, что в 146 году до н. э. произошли два крупных события: Сципион Эмилиан уничтожил Карфаген, а Муммий – Коринф. Тем не менее в третьем томе истории Гсела о гибели Коринфа не упоминается вовсе.

Причины разрушения Коринфа лежат на поверхности. Афинская конфедерация была главным оплотом греческого консерватизма, и со времен 2-й Македонской войны являлась верной союзницей Рима. Но в 150 году до н. э. ее политика неожиданно изменилась, причем самым коренным образом. Стратеги Диаей и Критолай начали проводить националистическую политику, систематически освобождая рабов и конфискуя собственность богатых. Они надеялись главным образом на Коринф, который снова стал крупным коммерческим и промышленным центром, где проживало много рабочих с крайне передовыми идеями. Как совершенно правильно отмечал Пиганиол, сенат, после своей победы, приказал стереть Коринф с лица земли, чтобы напугать революционеров.

Развитие Ахеи и Карфагена в эти критические годы шло параллельными путями. Примерно в 155 году до н. э. народная партия Карфагена изгнала из города друзей Масиниссы, а Карфало, один из лидеров демократов, напал на его царство. Аппиан, оставивший нам описание этих событий, утверждал, что Карфало хотел поднять в Ливии восстание фермеров против нумидийцев. Это крайне важная информация, поскольку она свидетельствует о том, что в государстве Масиниссы не все было так хорошо, как нам кажется. Мы знаем, что Масиниссе постоянно приходилось подавлять небольшие восстания: сначала мятеж Афтира, потом – Агасиса и Соубаса, который в 150 году бежал в Карфаген. Эти мятежники, по-видимому, были племенными сайдами, которые никак не хотели смириться с усилением власти царя. Полибий сообщает нам, что Масинисса завел в своем царстве сельское хозяйство, поэтому его можно считать защитником оседлых людей от кочевников. Кемн продемонстрировал, что главной заботой Масиниссы было приобретение личной монополии на все предприятия в стране; он велел, чтобы все собранное зерно свозилось в его собственные житницы, откуда он экспортировал его для своей собственной выгоды. Крестьян, должно быть, нещадно эксплуатировали, но Карфало не смог бы поднять их на мятеж, если бы не пообещал им улучшить их положение в случае их присоединения к Карфагену. Но для этого демократическая партия должна была сначала принять закон, по которому условия жизни крестьян, живших на пунической земле, подверглись бы значительному улучшению.

Нападение Карфало было остановлено прибытием римского посольства. Удивительно, что римляне тогда не придали значения тому, что, напав на Масиниссу, карфагеняне нарушают договор 201 года до н. э., о чем они вспомнили позже. Масинисса отомстил Карфагену тем, что потребовал отдать ему огромный кусок пунической территории – три района из семи или восьми, входивших во владения Карфагена. Это были (с севера на юг): Великие равнины Средней Меджерды с Вагой (Беджей); район Фуске в стране Мактар с ее 50 городами и, наконец, Триполитания. И снова римское посольство взяло на себя роль арбитра в ссоре и снова не смогло ее разрешить. Впрочем, одним из членов этой миссии был престарелый Катон. То, что он увидел в Карфагене, его очень встревожило. И с тех пор он не уставал повторять – на заседаниях сената или там, где обсуждался этот вопрос, – свое знаменитое изречение: «Карфаген должен быть разрушен», несмотря на все протесты человека, возглавлявшего в ту пору клан Сципионов, Насики.

До этого времени Катон не был особенно фанатичным в своих антипунических взглядах. Должно быть, он увидел в Африке то, что заставило его занять радикальную и непримиримую позицию. Что же это было? Он восхищался плодородием местных почв, но это не было для него откровением, ведь он учился у знатока сельского хозяйства, Магона, и лучше других знал, как карфагеняне умеют добиваться высоких урожаев. Нет никаких причин думать, что страх конкуренции со стороны умелых карфагенских фермеров заставил вдруг Катона поменять свои прежние взгляды на экстремистские. Аналогичным образом, нет причин и считать, что его беспокоил тот вред, который гугги могли нанести итальянской торговле.

Неудача Карфало никак не повлияла на популярность народной партии. Наоборот, в 152 году до н. э. собрание избрало суффетом демократа, который придерживался особенно радикальных взглядов. Это был Гиско, сын Гамилькара. Сторонники Масиниссы, числом около сорока, были приговорены к ссылке. Тем не менее Гиско не удовлетворился наказанием нумидийцев. Его речи породили в народе гнев против самого Рима. Другие трибуны, вроде Гамилькара Самнита и Гасдрубала, проводили ту же политику. Эти люди добились того, что народ проголосовал за перевооружение; военные арсеналы и военно-морские силы лихорадочно пополнялись. Говорили, что Аркобарзане, один из внуков Сифакса, собирает на пунических территориях огромную армию, которая должна была помочь ему вернуть земли своих предков.

Даже если сбросить со счетов все преувеличения римской пропаганды, все равно не останется сомнений в том, что Катон и его коллеги увидели, что Карфаген бурлит. В нем часто устраивались собрания, на которых Рим осыпали бранью. Аристократы – сторонники Ганнона – не скрывали своей тревоги: на самой северной оконечности Африки, неподалеку от Сицилии и Южной Италии, формировался смертельно опасный революционный центр.

Нет ничего удивительного в том, что известия об этом вызвали у большинства сенаторов тревогу. В середине II века до н. э. революционное движение распространилось по всему Средиземноморью. В Малой Азии последние цари Пергама Аттал II и Аттал III пришли к выводу, что установившийся социальный порядок можно сохранить, только подчинившись Риму. Восстание началось в 133 году до н. э.; его возглавил Аристоник. В Египте и Сирии эллинизм пал под ударами местных революций. В Македонии Андриск в 152 году объявил себя защитником независимости и прав пролетариата. Об ахейском кризисе мы уже упоминали. Не удалось избежать потрясений и Западу – уже в 198 году городской претор раскрыл в Сетии заговор рабов. Необходимо отметить, что заговорщиками были карфагеняне, слуги пунических заложников, интернированных в латинской колонии. К ним присоединились их соотечественники, купленные в качестве рабов. Это были захваченные в плен воины Ганнибаловой армии, которых отправили работать на поля. Вполне возможно, что именно этот инцидент и заставил Рим избавиться от Ганнибала. Другое восстание рабов вспыхнуло в Этрурии в 196 году, и в Апулии – в 185-м. Вполне возможно, что репрессии против вакхического культа, завершившиеся в 186 году знаменитым решением сената о вакханалиях, могли быть вызваны в значительной степени социальными причинами, а не только стремлением сохранить чистоту религии. На Сицилии скопилось огромное количество рабов, и ситуация здесь тоже становилась взрывоопасной.

Аристократы Рима, к своему ужасу, обнаружили, что, сломав установившийся в мире политический и социальный порядок и проводя политику безжалостного подавления бедных богатыми, которые служили агентами Рима и собирали для него налоги, они высвободили огромные и трудно контролируемые силы, грозившие погрузить все страны в хаос. И хотя в мире не было государства, способного сокрушить Рим, аристократы понимали, что он должен быть в любой момент готовым везде и повсюду совершенно неожиданно столкнуться с восстанием своих врагов. И пусть они будут плохо вооружены, но их будет великое множество, и сражаться они будут отчаянно.

Если принять во внимание все эти факты, то мы не станем обвинять Катона в том, что он преувеличивал угрозу со стороны Карфагена. Карфаген был единственным большим городом в Западном Средиземноморье, который не попал под контроль Рима. Его население состояло из тех слоев, которые всегда были подвержены мятежным настроениям. Более того, Карфаген не мог простить Риму всех страданий и унижений, которые вынес по его вине. Его культурная и религиозная история, хотя и пыталась смягчить наиболее оригинальные аспекты финикийской культуры, способствовали тому, что Карфаген вступал в тесный контакт с другими народами, помогая обмениваться разрушительными идеями и проектами.

Перед тем как уничтожить Карфаген, римское правительство решило дать его жителям последний шанс на спасение. Им было предложено покинуть город и поселиться там, где они пожелают, но не ближе 80 стадиев (примерно 8³/₄ мили) от моря. Консул Ценсорин, сообщая об этом совету тридцати, согласно Аппиану, произнес речь, где посоветовал им с благодарностью принять это предложение. На первый взгляд эта речь состоит из общих фраз. Тем не менее она довольно точно воспроизводит слова консула. Цицерон известил нас о том, что Ценсорин был поклонником платонизма. Поэтому в своей речи он кратко изложил знаменитую теорию, развитую Платоном в «Законах», которую специально адаптировал для этого случая: «Близость страны к морю делает повседневную жизнь приятной, но это вредно и отвратительно; город из-за этого становится подозрительным и недружелюбным по отношению к самому себе и по отношению к другим людям, поскольку в нем расширяется торговля и подвоз товаров, а в душу внедряются неустойчивые и ненадежные привычки».

Доктрина Платона была отвергнута Аристотелем; но она оказала огромное влияние на римскую аристократию, которая унаследовала от своих предков крестьянскую мораль. Довольно большое число сенаторов, должно быть, искренно верило в собственные аргументы и в то, что, заставляя карфагенян навсегда «вернуться на землю», они помогают им возвысить свои души и, одновременно, превратить их в безобидные для Рима существа.

Полибий сообщает нам, что большинство сенаторов, мнение которых он разделял, искренне верило, что Карфаген уже миновал стадию политического могущества, пережитую им в IV веке до н. э., и теперь постепенно деградирует. Причиной этой деградации является присутствие в городе купцов, моряков и ремесленников, которые во всех странах поддерживают самую крайнюю форму демократии – охлократию, горячо осуждаемую всеми без исключения философами. Это и стало причиной столь странного решения сената. Только вряд ли стоит думать, что оно заставило Карфаген решиться на войну – просто от отчаяния. Наоборот, оно, по замыслу сената, должно было помочь ему интегрироваться в тот порядок вещей, который установило Провидение и те мудрые законы, которые призван был распространить на весь мир Рим.

Успокоив тем самым свою совесть, римляне принялись выполнять свой план с привычным им отсутствием гибкости и привычной решительностью.

Теперь нам надо вернуться в 150 год до н. э., когда, как мы уже видели, в Карфагене правила народная партия, которая конфликтовала с Масиниссой. Царь сначала прислал туда своих сыновей Миципсу и Гулуссу с требованием отпустить на родину своих сторонников. Но сделать это не удалось, и на обратном пути Гулуссу атаковал один из карфагенских генералов, Гамилькар Самнит. Разразилась война; основная борьба шла за город Ороскопа, хотя нам неизвестно, где он располагался. После первой битвы, не принесшей победы ни одной из сторон, пуническая армия, которой руководил Гасдрубал, преемник Карфало, была окружена и в конце концов была вынуждена капитулировать из-за голода. Некоторое число воинов, после того как они сложили оружие, было убито. Масинисса сохранил контроль над Великими равнинами, Фуской и Триполитанией.

После этого в Карфаген пришло известие о том, что Рим мобилизует свои войска. Город охватило возмущение. Со своей обычной непоследовательностью карфагеняне набросились на лидеров, считая, что в этом виноваты именно они. Гасдрубала, Карфало и других руководителей демократической партии приговорили к смерти, хотя Гасдрубалу удалось бежать. Власть снова перешла к друзьям Ганнона Великого; они поторопились отправить в Рим посольство с просьбой простить и помиловать Карфаген.

После этого наступил ужасный период неизвестности. Сенат давал послам уклончивые, тревожащие ответы, а в римскую армию набирали все новых и новых солдат. Люди Утики давно уже завидовали Карфагену и дали знать в Рим, что находятся на их стороне. Благодаря этому весной 149 года консулы Маний Манилий и Луций Марций Ценсорин смогли безо всяких проблем высадиться в Африке. А тем временем в Рим явилась еще одна пуническая делегация, которая отказалась от своих прежних обещаний, и Карфаген оказался в руках Рима безо всякой надежды на спасение. Претор заявил этой делегации, что Карфаген сохранит свою независимость только в том случае, если он выдаст Риму заложников и будет соблюдать секретные инструкции консулов, о которых ему сообщат, когда придет нужное время. Некоторые делегаты с растущей тревогой отметили про себя, что претор ни разу не произнес слово «Карфаген». И вправду, Манилий вскоре сообщил совету тридцати, что сенат решил уничтожить город, и предложил карфагенянам найти себе другое место жительства в глубине материка.

Это заявление пробудило в карфагенянах патриотические чувства. Все сторонники Рима, которым не удалось спастись от народного гнева, были убиты, включая живших в Карфагене итальянцев. В попытке объединиться собрание избрало генералами Гасдрубала, бывшего лидера демократов, приговоренного к смерти совсем недавно, и его тезку, внука Масиниссы. Второго, правда, вскоре обвинили в измене и в ходе вспыхнувших волнений казнили. Все ремесленники города работали день и ночь, изготовляя новое оружие взамен того, что совсем недавно было передано римлянам. Было сделано все, чтобы помочь им, и вскоре ежедневно изготавливалось 100 щитов, 500 дротиков и копий, 1000 метательных снарядов для катапульт и несколько самих катапульт, число которых в разные дни было разным. Консулы могли положить конец этим приготовлениям, оккупировав город, но они надеялись на добровольную капитуляцию. Когда же наконец римляне решились на штурм, легионеры были отброшены.

Поэтому Манилию пришлось приступить к регулярной осаде. Он расположил свой лагерь на перешейке, у передовых укреплений, которые были обнаружены в 1949 году генералом Дувалом. Здесь был вырыт ров глубиной более 18 метров, позади которого соорудили деревянный палисад. Все эти сооружения пересекали полуостров в самом узком его месте, примерно в 2,5 мили к западу от Бирсы. Ценсорин устроил свой лагерь на участке земли, отделявшем озеро от моря, на берегу лагуны. Впрочем, это место оказалось нездоровым, и он перенес лагерь на пляж со стороны Хереддина.

Римляне сначала думали, что их ждет небольшая прогулка, но теперь они поняли, что им предстоит тяжелая война.

Многие финикийские города, большей частью расположенные в Бизациуме, среди них и Гадрументум, последовали примеру Утики. Но равнинные районы и города, основанные Карфагеном, остались ему верны: ливийские крестьяне поддерживали реформы Карфало и понимали, что перемена хозяев к добру не приведет. Демократ Гасдрубал расположил свою армию на высотах, соединявших Кап-Бон с массивом Зажуан, лишив Бизациум связи с римлянами. Пытаясь отбросить его с этих высот, Манилий подвергся неожиданной атаке в долине Хангет-эль-Хеджай и сумел избежать гибели только благодаря умению и храбрости одного из молодых военных трибунов, которого звали Сципион Эмилиан.

Этот юноша был сыном Эмилия Павла, завоевателя Македонии, и приемным внуком Сципиона Африканского. Его престиж вырос еще больше после того, как Масинисса, умерший в возрасте девяноста лет, завещал Сципиону Эмилиану решить сложную проблему престолонаследия по своему разумению. Сципион разделил царство между тремя законными сыновьями Масиниссы – Миципсой, Гулуссой и Мастанабалом. Гулусса был назначен генералом и явился в лагерь римлян. Этим шагом он обязал ливийских подданных Карфагена перейти на сторону захватчиков; Фамайя, командир пунической кавалерии, сам стал изменником, вместе с большим числом своих бойцов.

А тем временем под Карфаген явились консулы, избранные на 148 год, чтобы сменить своих предшественников. Это были Луций Калпурний Пизон и Луций Гостилий Манцин; но вскоре выяснилось, что они ничуть не лучше прежних. Они не хотели брать Карфаген штурмом, решив, что сначала надо захватить те города, которые остались ему верны. Однако Бизерта и Аспис (который тогда уже начали называть римским именем Клупея), среди прочих, наголову разгромили римские войска. Тем не менее, когда срок консульства Манцина подходил к концу, он решил, что сможет одним ударом положить конец войне. Высокие утесы Сиди-Боу-Саида (Мегары) круто обрывались в море и были поэтому плохо защищены и небрежно охраняемы. С горсткой людей консул сумел на них подняться, однако подвергся мощной контратаке и снова был спасен неожиданным, но очень своевременным прибытием Сципиона Эмилиана.

Впереди него шли ликторы с фасциями; Комитии надоели бездарные генералы, и она решила избрать консулом Сципиона в нарушение всех правил и установок. Сципион прибыл в Утику в ответ на отчаянные призывы Манцина о помощи. Вскоре он атаковал Мегару (на этот раз, вероятно, со стороны Л а-Марсы) и сумел на некоторое время овладеть ею. Но, увидев, что штурмовать отсюда Карфаген будет очень трудно, он вскоре ее оставил.

В самом Карфагене власть находилась теперь в руках ярых сторонников демократии во главе с Гасдрубалом. Ему удалось избавиться от своего тезки – внука Масиниссы, который, по его приказу, был убит прямо на собрании совета. Гасдрубал пришел в ярость, узнав о нападении Сципиона, и, чтобы исключить любую возможность компромисса, велел казнить на городских стенах римских пленников. Всех, кого подозревали в слабости или пораженческих настроениях, безжалостно устраняли.

А тем временем Сципион методически готовился к захвату города. Он начал с того, что полностью перекрыл перешеек, построив там обширный, обнесенный рвами лагерь. После этого он приступил к постройке дамбы, которая должна была перегородить вход в гавань, чтобы суда, прорывавшиеся сквозь блокаду, не могли в нее войти, даже при попутном ветре. Тогда осажденные построили другой канал, соединивший их военную гавань непосредственно с морем. Они выслали туда импровизированную военную флотилию, которая сильно потрепала римские суда. Тем не менее Сципиону удалось захватить обширное плато Саламбо, которое располагалось прямо у входа в гавань. Борьба за овладение этим плато продолжалась несколько месяцев. 147 год закончился, не принеся римлянам особых успехов. Зимой Гасдрубал попытался начать переговоры через посредничество Гулуссы. А тем временем Сципиону удалось уничтожить пуническую армию в районе Хангета и полностью подчинить себе ливийских крестьян, многие из которых до сих пор сохраняли верность Карфагену, несмотря на карательные экспедиции кавалерии Гулуссы.

Весной 146 года Сципион собрал все свои силы, собираясь начать штурм Карфагена. Но, прежде чем дать сигнал к выступлению, он торжественно произнес магические заклинания, которые должны были заставить богов, защищавших город, покинуть его и высвободить силы зла, чтобы они накинулись на Карфаген. Карфагеняне тоже обратились за помощью к богам, но они уже больше не приносили им в жертву своих детей, как во времена Агафокла. Богинями, которых они просили о помощи, были все те же Деметра и Кора, привезенные ими из Сиракуз два с половиной века назад. Гончары в керамических мастерских Дермеха работали не покладая рук, чтобы приготовить необходимое число священных сосудов, которые должны были нести во время процессии посвященные. В начале этого века Гоклер обнаружил их совершенно нетронутыми; они стояли в печах, ожидая обжига.

И вот наступило утро (точной даты мы не знаем), когда римляне покинули свои фортификации со стороны доков и начали штурм стен военной гавани. Карфагеняне ослабели от голода и недосыпания и едва могли сопротивляться. Легионеры прошли из гавани к располагавшейся неподалеку агоре, по пути ограбив храм Аполлона (они унесли его золотой шатер). После этого они атаковали Бирсу, продвигаясь по ее узким улочкам, по обеим сторонам которых высились шестиэтажные дома. Эти дома, прежде чем разрушить, надо было сжечь. Цитадель продержалась еще шесть дней, и Сципион даровал жизнь тем 50 тысячам человек, которые нашли в ней убежище. Они закончили свою жизнь в качестве рабов. В Карфагене находилось также 900 дезертиров из римской армии, которые знали, что пощады им не будет. Чтобы избежать распятия, они забаррикадировались в храме Эшмуна, который стоял на холме к северу от Бирсы, на склонах, где позже был обнаружен римский театр. Они подожгли храм и сгорели вместе с ним. Жена Гасдрубала с двумя сыновьями решила последовать их примеру, а сам Гасдрубал бросился к ногам Сципиона, умоляя о пощаде. Жена Гасдрубала осыпала его проклятиями за трусость, а потом бросила в огонь сыновей и последовала за ними сама.

Так закончилась жизнь Карфагена. Эта трагедия вызывает смешанные чувства – жалость и ужас. Но по воле судьбы за ней лично наблюдал самый образованный человек того времени, который записал все, что видел, для будущих поколений. Это был Полибий из Мегалополиса, присоединившийся к Сципиону, когда тот был назначен консулом. К сожалению, его книга XXXVIII, в которой рассказывается об осаде, почти полностью утрачена. Впрочем, ее довольно точно пересказал Аппиан во II веке н. э., и даже его риторика не смогла испортить этот рассказ! Поэтому разрушение Карфагена – одно из тех событий истории, о которых мы знаем очень много – и не только о том, что касалось материальных вещей, но и о психологии его участников. Полибий был учителем Сципиона и остался его другом; он замечал и понимал самые тайные движения души полководца. Увидев страдания своего врага, Сципион предался романтической скорби, и это внесло нотку человечности в последний акт ужасной трагедии. Вместе с тем Гасдрубал не вызывает у историка никакой симпатии. По мнению Полибия, он относился к числу тех тиранов и демагогов, которых он искренне презирал. Полибий сумел с безжалостной точностью выразить то опьянение боем, которое охватило римлян во время уличных сражений; его отстраненное описание трогает гораздо больше, чем красноречие оратора, когда он описывает мучительную смерть горожан, сгоревших в своих домах или погибших под их руинами. Он рассказывает нам, как римляне тащили крюками еще живых карфагенян и бросали их в ямы, в которых те еще некоторое время шевелились.