Асаны истории

Асаны истории

27 II 67 Попредисловничаем еще немножко, а там — с богом. В сне сегодня видел Бочарова голого Мы где-то вроде казарм Вызывают на смотр — на выпуск Бочаров ходит бодреньким, розовеньким, голеньким, как всегда, застенчиво веселясь. Пожимая плечами, стыдливо рассказывает, как сегодня

с утра ему довелось впервые лишить невинности девицу. Потом вижу пишет бодро в записки свои А я в хмуре и в старе. Вчера были у них — и вот оживилась и на поверхность вышла затаенная ревность кто точнее жизнь проживет и промыслит/ То было во сне предутреннем.

А при пробуждении в полусне разодрал воздух писк кота — и помыслился крик младенца и веселый говор мальчика Как явился в мир избыток света, солнца. И веселый щебет — это розовый луч И оживилось прежнее умозрение! набухает фалл, наливается, раздвигает стенки жизни И если в первой части рассуждения о русском Эросе главным было разработать умозрение человека как фалла и его статического состава из стихий, то теперь надо увидеть человека-фалл в продвижении, в соитии с миром, — те жизнь как соитие рассмотреть Но и история как набухание человечества в разные общества, — разные виды соитий являет разное прилегание индивида и целого, разные асаны (тоже позы соитий, как в Кама-сутре. где — через битье, где он — заяц, а она слониха, как в России. она — лохань и прорва, а мужской дух мал и оттого мечется) Отсюда — специфическое общественное обустройство, перипетии классовой борьбы- разные фигуры хоровых ель, соитий высшего пилотажа

Вот в эти края мое плаванье пойдет, зов в которую даль я почуял, подойдя утром к деревьям и нюхая весенний дразнящий ветер Да, никуда не сдвину тело свое — пусть здесь прирастает (в отличие от прошлых весен и позывов к телодвижениям) и не удручаюсь этой прикованностью, как раньше. Зато постранствую в воображении и умозрении в сексуальность. И давно опять тянет об историю подрочиться: об это свертывающееся (когда в глубь идешь веков) и развертывающееся (когда ближе к нашему времени) влагалище; какое сладострастие — опробовать духом, продвигаяся, как Данте, по ее кругам и раздвигая складки и завесы, проваливаться с замиранием духа и щекотом в паху на новые ее этажи и сферы — и там снова рыться, рыться, пока не найти узкий, впритирку, проход в новую ее внутреннюю полость — в новое измерение бытия! И какой экстаз, когда проход этот найдешь и, как в оргазме! «Эврика!» — кричишь (Недаром и Архимед возопил это слово, во влагалище ванны сидя) Следопытство, искательство, география и геология, археология и история («рыться, в хронологической пыли бытописания земли»), как и хирургия и медицина, все эти осмотры, опыты, исследованья, — то все сладострастные вдвижения и въосязания

О! наука, значит, не эролишенная, как и е — не умалишенная (во, б, боюсь слово полностью написать, в предчувствии обысков, о чем говорят ныне, и как бы, пришив порнографию и нецензурные слова, не отобрали мои умозрения?) Конечно, какой образ мы имеем о науке, о том, что она делает? Это — проникновение в тайны, луча во тьму, в манящее неизвестное И недаром детей (которые суть эротические мембраны, лакмусы и барометры Эроса: сколько его в какой сфере бытия?) гак влекут приключения, путешествия, плаванья, география, следопытство, джунгли (плаванья — особенно, ибо дитя — из воды водяного пузыря в матери вышел. Да и мой образ отправиться в плаванье духа — ту же родность качания на водах имеет в подоснове), где страх и дух замирает от неожиданностей, — это щекотка духа, как дети любят и страшное в сказках, и телесное щекотанье Любят они рассказы о чужих странах, но не статично, а как путешествие и опыт человека, т. е. сюжетно! Ибо сами они — штопоры, навинчивающие бытие на себя, следопыты, стенки бытия раздвигающие. И их любопытство, «сто тысяч почему?» — это набухание человечка-фалла, его пища и все новые и новые касания «А почему это?», «А почему так?». Это луч за лучом падает на предмет — и вот он весь освещен и облюбован. А первый вопрос — это как луч из-за горизонта вышел и упал на это дерево, это зацепка и любовь с первого взгляда. Внимательный и верхогляд — это разные склады э р о у м а: один чует глубину в каждой точке и ее преследует и раздвинуть щель в бездну хочет: как фалл он — тяжел, загребист и засосист; а другой — летуч, зрит многоточечность бытия и объять необъятное хочет: он женствен и нежен, это, скорее, фалл-влагалище2