Время и «я»

Время и «я»

Соитие есть утрамбование земли — женщины. Она это любит: для того у нее есть полости, влагалище. Но, раз зачав и понеся, — она хочет разродиться и не выносит, выталкивает из себя все лезущий и наглый и все утрамбовывающий фалл; и в этом, в частности, естественная подоплека того, что беременная мать просит сына-зародыш (тоже фаллик) оскопить отца: чтоб тот прекратил ее до Времени мучить Эросом, и ее стражем, охранителем теперь становится Время — Хронос Но Хронос сам по себе на большее не способен, как быть стражем, охранителем при Матери(и): в конечном счете Время все устроит, свое возьмет, выявит, где ложь, где правда и т. д

Т. е. он стоит, бытийствует как распределяющая рамка и сила всеобщего рассасыванья: идея меры и тактов. Но что, куда, во что, — ни субъекта, ни предиката, ни места, ни формы — идеи-вида, он не знает: т. е. он — предтеча, предпосылка дифференциации, но не сама она

Сам Хронос, сын Геи, немногим был лучше отца Неба — лишь мерой и (большим) тактом. Недаром он и его поколение названы Ураном «титаны» — т. е. «простершие» (руки на дело), «касающиеся» (такт — «касание»). Уран — объемлет аморфное бытие; но касание есть уже различение одного от другого: «ты» и «я» (нет еще «он» — отделения, объектного видения, что — от лица, в наличном бытии происходит)

То же самое, когда мы после извержения и землетрясения возлежим в беспамятстве, — первое, что нам сверкает в сознание при приведении в чувство, — это «ты» и «я». Лежа единым целостным Человеком, первое, что я начинаю из особого и отдельного различать, — это такт: бьется фалл о что-то..

Ничего еще не ощущаю: весь мир — марево; неясно, где я, где не я, где что начинается; пространство кругло, безвидно и неощутимо. Но лишь внутри, в самом средоточии — пульс, сердце Хроноса ясно дает мне почувствовать «я — ты»; я — это бьющееся о что-то. это первое саморазличение на «ты» и «я» дается через касание, titaino — бытие на уровне титанов. о при царстве Хроноса еще не открываются у нас глаза: нет света, и не возникают виды (эйдосы), идеи, формы, вещи. И если он дал Гее — Земле — Женщине разрешиться от бремени, то при строить родившихся существ в мире не мог: сам заглатывал и пожирал своих чад: Каждого Крон пожирал, лишь к нему попадал на колени Новорожденный младенец из матерна чрева святого. (Гесиод Теогония, 458–459) Что ж тогда толку Матери-Земле. Хрон, значит, лишь акушерка: разродиться помогает серпом острозубым, как кесарево сечение производит. Ну а дальше что? Время не знает, что делать со своими чадами: нет у него на этот счет идей иных, как тупо пожирать. Значит, в мир должна настоятельно вступить не только идея выпрастывания, разрожанья в положенный срок — Время, но и что делать с уже рожденным прибытком? Нужна форма, дифференциация

А что делает Хрон? «Топит в пропасти забвенья». Из чрева женщины — в чрево же, но лишь свое, мужское, переправляет и все тут, т. е. топит потенциальную форму — в безвидности, в аморфности, не давая вещам расчленения, дифференциации, особости, самости. Ибо сам еще Хронос не был самцом. Ведь то, что он умеет лишь заглатывать, т. е. женское, влагалищное дело делать, — говорит, что род его еще средний, что неполноценный он еще самец, но переходный: полуженщина, как сфинкс Он из тьмы в тьму прибыток бытия переплавляет, не выпускает его из уровня утробы и недр Все это от хаотического неразличения и перепутывания функций: нет еще настоящей твердой двойственности мужского и женского, но всеобщее оборотничество; каждый берется не за свое дело — аморфность и артельность: «один за всех — все за одного», — и никто за себя не самец, не отвечает за себя. Кстати, это уровень, стадия и принцип России и русского Эроса: бабье начало в русском человеке мужчине развито1 То знание, что мы имеем, пребывая на уровне царства Хроноса (т. е. во чреве, безвидно, безглазо, но с биением сердца — такта внутри), дает нам, с одной стороны, музыка (эту сторону ритма, биения, чистой жизненности и энергии улавливает), а, с другой, — чревовещание наши внутренности, кишки, — как трубы органа; это те стенки, полости, складки, о которые бьется такт-сердце-огонь, и каждое(ая) издает особый звук — меру, свою волю жить Потому все это относится к сфере Времени и осуществляет предсказания на будущее (когда сбудется, зависит от такта, ритма, срока: когда исполнится звук…) И гаданье по внутренностям животных есть тоже добыванье знания из толщи Двубого: туда заглянуть, а не лишь поверхностным Логосом-Словом рассуждать и предвидеть

Нет, дороже и глубже предчувствовать, предслышать… Итак, Хронос еще не есть Бог-Слово, не в силах он, не знает (и не его это дело, ибо он хтоничнее, глубже) сказать: «Да будет свет!» Нужен еще один космический акт, чтобы вывести царство света и пространства Этот акт сопряжен и осуществляется Зевсом — светом До сих пор Уран и Хронос сопряжены с тьмой — ночью. Уран, идя к Гее, приводит с собою Ночь, т. е. к женщине-женщину с собой (ночь-то ведь нам привычна как женское царство, а здесь она мужчина) Хронос утробен- вторит беременности своей супруги Реи ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА — ПУТЬ ОТ ЖИВОТНОГО К ДЕРЕВУ 10 III 67 Зч. Вышел, ошалев от умозрения, из дома Дети у воды — в сне[81] у прорывают русла, воду гонят, запружают Так же безудержно льнут к огню — играют с водой и огнем С остальными стихиями — менее отчетливый союз С Землей? — конечно: в песочек играют, роются. С воздухом? — да:

17 XII 89 прыгают, бегают Но главное завораживание — вода и огонь. Но это и есть состав Эроса, огневода, а дети — фаллики — недаром льнут Жрецы чистых стихий Из земного — вырывают ямки — роют (чревеса, утробы). Из леса боятся волков Я вышел — Диму жду, спрашиваю у девочки, а она: «Если его в этом лесу не съели волки, тогда придет, а съели — одна сумка останется и придется вам другого мальчика родить. А у нас в саду совсем совсем нет волков, туда можно ходить гулять». Дитя — ест и боится, что его съедят Он сам — утроба, и только из утробы — боится опять в утробу попасть, в живот с пастью (матрешка в матрешке — утроба в утробе) Цветаева первым делом интимно ощутила, что Пушкина убили в живот. Собаки — ходячие животы — священны для детей

Вообще дети любят животных. Растения начинают любить позже И собственно — путь человека: от заинтересованности животным — к интимному сочувствию с растением, старики-садоводы тоже в песочек играют, землю роют, как дети, но все вверх смотрят А мертвые — трупы («труп», по-болгарски, — полено, дерево) Жизнь Человека — путь от животного к дереву когда мал — приземлен, от нее пружинит и отталкивается, катится — самоходный животик А растет (недаром это слово — от растения) — те тяготеет быть взрослым, порослью. А как пошел в рост — так и деревянеть начал: медленнее движения, на одном месте чаще, а старик так вообще прирастает: словно человек живет-живет, кружит-кружит, но круги все теснее, которыми ходит, уже, словно точку себе выискивает навечно прикрепиться и прорасти, и так и есть зарывается, как зерно в борозду, — в могилу — на погост — на пророст Так что же. жизнь, значит, по назначению своему есть возврат вспять — регресс от животного к растению? Интересно — новый ракурс дает на бытие человека Конечно, в ходе жизни животность в нем уменьшается, растительность прибывает Недаром к старости на растительную, вегетарианскую пищу переходят и все больше просто воду пьют, сидят да на солнышке греются Но тем самым уменьшается и чувствительность и раздражимость. человек уже полудерево по своим тканям — и легче, безболезненнее умирать, словно жизнь естественно убирает, приготовляет человека к этому акту его мясо наркозирует, дабы бесчувственнее был, словом, состав и пропорцию стихий в нем меняет

«А Я МУЖА ПРОГНАЛА!»

12. III.67. Фу, смута! Хоть сяду упорядочусь. Правда, поевши горячего, подтупел в чувствах и уже не чую того, что с утра навалилось, так остро Но попробую воспроизвести. Вчера бракосочетал Юза1. На обеде у его жены был потрясен, заворожен и подавлен монументальностью четверых благообразных седых — даже нельзя сказать «старушек»: столь чисты, гладки и мягки у них и женственны лица, взирают так светло; но главное, это не христианская тихость, а плавное жизненное довольство Это четыре сестры: Нина Иосифовна, Вера Иосифовна, Надежда Иосифовна и еще..

Лишь при одной живой муж, да и тот — щупленький мужчинка, нервный, суетный старичок, учитель советской истории, и по хобби — меломан-классик; его наличие только удручающе подчеркивало летучесть, несущественность русского советского мужчины — его ненужность, никчемность: оплодотворил — и убирайся, хватит с тебя (как пчелы — трутней). Да так и сделала уже их дочь: прекрасная пышная женщина с красивым мальчиком 11 лет

Простите, — спрашиваю, — а что Дима (ее сын) — без отца

Да, я прогнала своего супруга

И давно

Лет шесть

И вот, как она объяснила, что может такой мальчик представлять о папе и маме:

Папа приходит, мальчик знает, что у него есть папа, есть мама, а это ведь для ребенка главное. Но ему и в голову не приходит, что могут (должны) быть какие-то отношения между папой и мамой — как супругов. Этой идеи в нем нет. Так вот: значит, мальчик знает только такое отношение — угол, а не замкнутый треугольник. Нет в нем необходимости той идеи, что обозначена пунктиром и что единственно создает законченную фигуру — крепость, ячейку семьи в мире. А при открытости — незащищенность, подверженность ветрам и легкая сносимость существа, его проходность в мире..

И так это — в корне русского мироощущения: нет дома — семьи — крепости. Но и каждая вещь (понятие) не имеет своего четкого, законченного само- (и извне) определения, но незавершена, открыта; только с одной стороны (где стороны угла) имеет определенность: в начале, кануне, исходе, а там? — Бог весть: открытость и ожидание непредвиденного, чудесного..[82]

Словом, — >~ — однонаправленная бесконечность! как сжатый образ русского мироощущения и логики, — теперь виднее нам так: то есть не одна линия, а из нутри угла открытость в простор распахнутой русской душой… Но так выросший мальчик и сам будет потом расширенно воспроизводить такую же открытоугольность, проходность: нет в нем опыта целостной семьи с отцом — так и он потом будет легок: или сам уйдет, или с легкостью примет, что его «прогонят» (как его мать — его отца)

Я не расспрашивал. Но видно было, что эта красивая энергическая женщина-врач — совершенно самостоятельная и не испытывает нужды в постоянно подкрепляющем ее мужчине. Нет женской слабости, гибкости, хрупкости, клонимости. И союз русской женщины и мужчины — это не ОН / .ОНС1 и не! ОН 1. где оба или равно поддерживают друг друга (как в еврейской или болгарской семье), или где она опирается на него — прямо стоящего, но где ему хочется припасть, прильнуть, осесть и прислониться хоть на миг, и где она — самостоятельна: крепка русская баба и без мужика выживет и проживет.

Так что и не разбираясь в том, кто здесь кого, кто первый виноват, — видно, что здесь русский рок, который уже в гене и хромосоме создал такую бабу, которая может, допускает себе — прогнать мужчину, а его, мужчину, создал — хлипким, непутевым; в сына же, в дитя сей рок вкладывает ощущение проходности: ты — как сквозная труба из жизни в смерть. И нет такой яростной живучести (которой недаром так поразился Толстой в крепко-семейном горце Хаджи-Мурате); отсюда — смелость, храбрость, легкость жертвы, гибели — за родину (а не столько за детей, за семью свою). Все это — от слабой коренности

И глядя на мальчика этого — красивого, воспитанного, но с нервом внутренним: уже, верно, подавленного сверхлюбовью матери — и вырастающего полубабьим (в pendant к ней, ибо она — полумужик), среди двух белых богинь: пожилых — безвозрастных, которые так благодушно, мирно и со сфинксовой усмешкой на всех нас за столом глядели (такие губы у них прекрасные: очертанья античные, тепло-мраморные!), — глядя на их бессмертный покой и на взволнованность мальчика, я чуть не заплакал (вот и сейчас слеза) — за него: что ему предстоит! Все муки, все решения, все долгомотание жизненное, а он — такой хрупкий. А они: как им прекрасен каждый день — все познавшим! Этот образ и формула выведены мною для русского Космо-Психо-Логоса еще в предыдущие годы — 17 12 89 и умиротворенным! Какая в них набитость, налитость силой, что может равно и смерть, и вечность выдержать! И уходя, ошеломленный, неся в глазах все эти в разных местах стола вспыхивающие белые головы, слегка колышущиеся и бодролюбопытные (но не суетно, а мудро — любопытные к нам каковы-то вы? Каков ваш состав? как-то вы вынесете, что придется! кем окажетесь?), чую восторг, восхищение, но и подавленность и ревность, ни одного мужчины вокруг них не уцелело! И не говорите мне, что война, 38-й год — верно, все это было. Но где-то я внутри чувствую, что это были провиденциальные истребления мужиков, что это они, эти женщины, их угробили, чтобы самим быть такими прекрасными, монументальными, божественными, в которых уже пол не чувствуется и которые есть целостный Человек (первый Адам), но только в женском облике И идя по улицам, я думал: так вот вы каковы, женщины! Мы-то вас жалеем, а вы-то нас всех и переживете И мысль уже обращается на моих женщин, вплетенных в мою колесницу я-то ахаю, как вам трудно приходится, и в душе роет острое чувство вины то перед одной, то перед другой, то перед матерью А вы-то еще меня и похороните И, стиснув зубы, заклялся, пережить своих женщин. И когда гулял вечером с засыпающей уже в 9 часов Св. (не стояла на ногах от трудов с девочкой), не было во мне многого сочувствия.

Но приехал домой Б лежит Оказывается — ей было днем плохо с сердцем И Димка бегал звонил, вызывал Бочаровых Они оба около 5 приезжали, ставили горчичники на сердце — и тут я ужаснулся, что может быть это существо, мой стержень и опора! Нет, не надо Не хочу хотеть пережить И боялся и мысли-то эти записывать — как судьбу провоцировать1 Но в таком виде — могу ибо здесь как на духу открыто выложился- то сказал, что Богу и так видно А как распорядятся (Бог, судьба) — не моя уж это забота