Социальное опосредование импровизации

Социальное опосредование импровизации

Способствуя выявлению инвариантных элементов человеческой сущности, импровизация в свободном джазе тем не менее вовсе не лишена социально-человеческого, которое неизбежно присутствует в самом материале музыки, в конкретно-историческом состоянии этого материала и в особенностях языка, формы и структуры самой импровизации, т. е. в конечном счете — в особенностях самой музыкальной идеи (образа).

Социальная реальность в авангарде проходит двойной фильтр личностной опосредованности: во-первых, она преломляется сквозь индивидуальность художнического видения (что, в общем, не ново), а во-вторых, зашифровывается имманентным свойством человеческой психики сублимировать свои подлинные, сущностные устремления и переживания, если они подвергаются общественному подавлению. Именно поэтому в свойственных новой черной музыке стихийности, экстатичности, динамизме структуры, принципиальной незавершенности формы, усилении значения «энергетического потенциала», снижении эстетической нормативности можно усмотреть превращенные формы специфики мировосприятия музыкантов свободного джаза, сублимированные проявления их идеологии, т. е. отраженную в сознании, абстрагированную социальную реальность.

Так, энергетизм, динамика в сознании музыкантов новой черной музыки противостоят инертной социальной покорности; стихийность, иррациональность, спонтанность, экстатичность — общественной лжи, социальной «целесообразности» и «здравому смыслу», приспособленчеству, социальному и художественному конформизму; незавершенность формы, относительная эстетическая ненормативность — существующему социальному порядку, расовому и классовому догматизму; атональность — навязываемой социальной и расовой гармонии и т. д. Не только подсознательно, но и сознательно черный авангардист в значительной степени воспринимает свой творческий акт как демонстрацию собственного конституционного права на свободу и личностное самовыражение, которое он не может полностью реализовать в процессе эмпирической жизнедеятельности.

Но социальность нового джаза (являя себя через структуру его формы) вовсе не опускается до прагматических или натуралистических «выражений» действительности. Его социальность утверждает себя в попытке бескомпромиссной передачи (личностного, экзистенциального переживания) трагичнейшего противоречия между судьбой афроамериканца, его земным уделом и его человеческим предназначением. И чем адекватнее и бескопромисснее новый джаз схватывает это противоречие (имеющее поистине универсальный, общечеловеческий характер), тем художественно совершеннее и правдивее становится его музыка, что неизбежно отражается на ее духовно-этической напряженности.

Неявная, скрытая форма внехудожественной (социальной, аксиологической, этнической и пр.) детерминации — лишь признак высокого реализма нового джаза, подлинной, а не мнимой органичности и аутентичности его содержания, свидетельство эмансипации от музыкального натурализма и искусства массовой культуры.

Таким образом, аффективная, эмоционально-интуитивная сфера личности музыканта нового джаза вовсе не является лишь чем-то неповторимо природным, абсолютно субъективным, но в определенной степени может быть общественным продуктом.

Как выяснилось, в свободном джазе имеет место не только психологическая, эстетическая, но и социальная опосре-дованность, причем вся эта детерминация воплощается не в неких «выражениях» замузыкального смысла, а во внутренней структуре формы, в технике музыкального высказывания, т. е. в принципах формирования музыкального материала, в его структуре, ибо подлинная реализация художественного образа в серьезной музыке происходит посредством «внутренней формы» произведения; при этом ни в коей мере язык свободного джаза нельзя рассматривать как нечто до конца стихийно-природное, «естественное».

Эстетическое завоевание свободного джаза в том и состоит, что он отошел от художественных принципов массовой

культуры и полностью скомпрометированной «эстетики выражения», обильно проникавших в эстетическую систему традиционного джаза, и тем самым покончил с завуалированной формой программности, наделявшей образ утилитарным значением, ложно и вульгарно трактовавшей сущность музыкального реализма и не способной породить ничего, кроме идеологической видимости, ибо носителем подлинной социальности и идейности может быть лишь музыка, далекая от мира понятий, т. е. истинно высокая музыка.