Глава 17 Обращение миссионера

Миссионеры ЛИЛ не проповедуют и не крестят. Они избегают брать на себя роль пастыря. ЛИЛ придерживается мнения, что самый эффективный способ христианизировать аборигенов — это перевод Нового Завета на их родной язык. Так как ЛИЛ также следует доктрине о том, что Библия — это слово Божье в прямом смысле, то отсюда следует, что Библия должна говорить сама за себя. Поэтому моя повседневная работа в племени пираха в основном сводилась к лингвистике: я пытался изучить их язык настолько глубоко, чтобы сделать возможным адекватный перевод Библии. По мере продвижения я должен был переводить фрагменты текста и проверять качество перевода, обсуждая их с разными членами племени. В свободное время я часто разговаривал с индейцами о своей религии и о том, почему она для меня важна. Этим мое миссионерство и ограничивалось, как и принято в ЛИЛ.

Однажды утром, в ноябре 1983-го (к тому времени я прожил среди пираха, пусть и с перерывами, уже больше года), я сидел в передней нашего домика и пил кофе с несколькими мужчинами из племени. Было часов десять утра, воздух постепенно накалялся; жара нарастала примерно до четырех часов дня, а потом медленно спадала. Я сидел лицом к реке, наслаждаясь ветерком с воды, и рассказывал своим собеседникам о кораблях, которые, как они слышали, спускались по реке Мармелус в полутора километрах от селения. Вошел Кохоибииихиаи, я встал и налил ему кофе: у нас в кухне было полно пластиковых чашек самых разных размеров и форм. Кофе был слабый и очень сладкий.

Приняв чашку, Кохоибииихиаи сказал: Ко Xoogiai, ti gixahoaisoogabagai ‘Эй, Дэн, я хочу с тобой поговорить’, — и продолжил: «Племя знает, что ты оставил семью и свою землю, чтобы приехать жить с нами. Мы знаем, что ты приехал, чтобы рассказать нам про Иисуса.

Но пираха не хотят жить, как американцы. Мы любим выпить. У нас мужчины хотят не только одну женщину. Мы не хотим Иисуса. Но ты нам нравишься. Можешь у нас оставаться. Но мы больше не хотим слушать про Иисуса. Ладно?»

Хотя ЛИЛ не разрешает своим миссионерам прямо проповедовать среди туземцев, Кохои уже не раз слышал от меня о моей вере и помогал мне переводить маленькие фрагменты Нового Завета.

Затем он добавил, имея в виду предыдущих миссионеров-американцев:

— Арло рассказывал про Иисуса. Стив рассказывал про Иисуса. Но мы не хотим Иисуса. — Остальные, похоже, были согласны.

Я ответил:

— Если вы не хотите Иисуса, вы не хотите нас. Моя семья приехала только для того, чтобы рассказать вам об Иисусе.

Потом я сказал, что мне надо работать. Индейцы встали и ушли на рыбалку: пришла их очередь, потому что другая смена только что вернулась в селение и можно было взять лодки.

Их слова поразили меня и поставили передо мной очевидную моральную дилемму. Я приехал к пираха, чтобы поведать им об Иисусе, — то есть, как я тогда считал, дать им возможность выбрать: смысл жизни или бессмысленное существование; жизнь или смерть; радость и веру или отчаяние и страх; рай или ад.

Если индейцы пираха поняли смысл Евангелия и все же отвергали весть, это одно. Но, возможно, они просто не поняли. Это было очень возможно, так как я все еще говорил на языке пираха намного хуже, чем сами индейцы.

В тот мой приезд к пираха был еще один эпизод, когда я посчитал, что моих знаний языка хватит, чтобы рассказать им, как я сам пришел к Иисусу Христу и принял его как своего спасителя. Миссионеры-протестанты часто так делают; это называется «свидетельствовать». Смысл такого рассказа в том, что чем хуже была ваша жизнь до обращения к Христу, тем удивительнее чудо вашего спасения и тем больше это побудит слушателей тоже обратиться к Иисусу.

Был вечер, около семи; мы как раз поужинали. На нас еще держалась прохлада после купания в реке. В это время мы обычно варили кофе для индейцев, и они приходили к нам в гости и сидели с нами. Тогда я и заговаривал с ними о своей вере в Бога и о том, почему убежден, что пираха тоже должны уверовать, как и я. Поскольку у пираха не было слова «Бог», я использовал понятие, которое предложил Стив Шелдон: Baixi Hiooxio ‘Отец Вверху’.

Я рассказывал им, что Отец Вверху сделал мою жизнь лучше. Однажды, говорил я, я тоже пил, как пираха. У меня было много женщин (тут я немного преувеличил), и я был несчастен. Потом Отец Вверху вошел мне в сердце, сделал меня счастливым и помог мне встать на ноги. Я не задумывался о том, понимают ли вообще индейцы все те новые понятия, метафоры и имена, которые я изобретал по ходу рассказа. Мне они были понятны. В тот вечер я решил рассказать им очень личную историю: я думал, что она поможет им уяснить, как много может значить для нас вера в Бога. И я рассказал индейцам о том, как моя приемная мать покончила с собой и как эта трагедия привела меня ко Христу; как моя жизнь наладилась, стоило только бросить выпивку и наркотики и обратиться к Иисусу. Я рассказывал очень серьезно.

Когда я окончил, индейцы расхохотались. Это было, мягко говоря, неожиданно. Я привык ожидать реакции вроде «Восславим Господа!», когда слушатели действительно поражены тем, через что мне пришлось пройти и как Господь Бог вывел меня на праведный путь.

— Почему вы смеетесь? — спросил я.

— Она убила себя? Ха-ха-ха, как глупо. Пираха себя не убивают, — ответили они.

Рассказ не произвел на них никакого впечатления. Для них было очевидно: то, что родной мне человек покончил с собой, вовсе не означает, что они должны поверить в моего Бога. Напротив, моя история имела прямо обратный эффект: она только подчеркнула различия между нами. Это был удар по моей миссии. Много дней после этого случая я долго и тщательно обдумывал, что же я делаю среди индейцев.

Я стал хотя бы частично осознавать трудность своей задачи. Сущность христианской веры я передал индейцам в основном верно: слушавшие меня поняли, что был такой человек, которого звали «Хисо» (Hiso) — Иисус, — и этот человек хотел, чтобы другие вели себя так, как он им говорит. Но потом они спросил:

— Эй, Дэн, а как выглядит Иисус? Он темный,-как мы, или светлый, как ты?

— Ну, я сам его не видел. Он жил давным-давно. Но у меня есть его слова, — ответил я.

— А откуда у тебя его слова, если ты его сам не слышал и не видел?

Затем они давали понять, что если я сам не видел этого парня (и не в переносном смысле, а буквально), то мои истории о нем им неинтересны. И точка. Как я сейчас понимаю, это связано с тем, что пираха верят только в то, что видели сами. Иногда они верят тому, что им рассказывают другие, но только если рассказчик сам видел то, о чем говорит.

Я решил, что отчасти эта трудность в восприятии Евангелия вызвана тем, что индейцы в селении Посту-Нову, где мы работали, слишком тесно контактируют с культурой кабокло и считают, что эта культура более совместима с их образом жизни, чем американская, откуда, как они думают, идет христианство. Поэтому я пришел к выводу, что если мы переедем в другое селение, куда не добираются речные торговцы, нашу весть встретят теплее. Таких селений я знал два — одно ближе к Трансамазонскому шоссе, а другое еще глубже в джунглях: в дне речного пути на моторке вниз от шоссе и в трех днях вверх от селения, где мы были сейчас.

Я обсудил это с Керен. Мы решили, что перед тем, как собраться в такое путешествие окончательно, мы съездим на «побывку» в США впервые за пять лет. Пришла пора отчитаться о затратах перед нашими донаторами, отдохнуть и понять, насколько продвинулась наша миссия.

На этом «отпуске» я снова обдумывал тяжелую задачу миссионера: убедить счастливое, всем довольное племя в том, что они — заблудшие овцы и нуждаются в Иисусе Христе, чтобы спасти душу, каждый свою. Мой учитель по предмету проповеди в университете Биола, доктор Кертис Митчелл, говорил обычно: «Чтобы они узрели спасение, сначала они должны узреть погибель». Если люди не осознают какого-то недостатка в своей жизни, они менее склонны перенять новые верования, особенно о Боге и спасении. Языковые и культурные барьеры здесь просто огромны. А я еще не вполне владел их языком и, безусловно, не понимал, что у него есть такие особенности, из-за которых весть из первого века нашей эры почти наверняка не будет услышана.

Мы решили переехать в другое селение, самое дальнее. Для этого надо было пройти около 250 километров вверх по реке. Там, в шести часах от Трансамазонского шоссе, находилось селение Агиопаи. Индейцы в этом новом селении приняли нас тепло. Первые несколько лет мы спали в палатках, а приезжали туда по шоссе: автостопом, на машине миссии или на собственном маленьком мотоцикле для бездорожья, — а затем на моторной лодке вниз по реке Майей до селения. Припасы к реке подвозил пикап из миссионерского комплекса ЛИЛ.

Этим индейцам мы предложили кое-что новое: только что переведенное на их язык Евангелие от Марка. Я вложил в эту работу много сил и закончил за несколько недель до окончательного переезда в дальнее селение.

Однако перед тем, как начать распространять этот перевод в племени, ЛИЛ потребовал организовать так называемую «апробацию» перевода. Для этого я убедил Исао’ои (Xiasaoxoi; его португальское имя — Доутор — от doutor ‘доктор’) приехать в Порту-Велью и провести пару недель в миссионерском комплексе, чтобы вместе со мной отредактировать перевод. Директор Общества переводчиков Библии имени Уиклифа[86] Джон Тейлор, изучавший древние языки в Оксфорде, согласился проверить точность перевода.

На первой рабочей встрече Джон раскрыл греческий оригинал Нового Завета и велел мне спрашивать Доутора на языке пираха, как он понимает некоторые пассажи в переведенном Евангелии. Доутор выслушал первый вопрос, почти не глядя на меня и сосредоточенно ощупывая мозоль на пятке. В комнате работал кондиционер; потеряв интерес к пятке, Доутор указал подбородком на кондиционер и спросил: «Это что?» Потом он повторил этот вопрос о дверных ручках, столе и так далее — почти обо всем, что было в комнате. Джон заволновался, что Доутор просто не понимает мой перевод.

Я тоже волновался, потому что хотел, чтобы проверка прошла хорошо. Я снова и снова спрашивал Доутора, и он наконец стал отвечать на вопросы прямо. Мы быстро установили режим работы — пару часов в день. Через две недели Джон убедился, что Доутор понимает текст Евангелия от Марка. Одним из требований Общества переводчиков было, чтобы ассистент при апробации не участвовал в самой переводческой работе, а значит, слышал бы этот текст впервые и не был заинтересован в удачном исходе проверки.

Однако уровень понимания Доутора меня больше беспокоил, чем радовал. Если он действительно так хорошо воспринимал текст, как нам казалось, то почему библейская история так мало его волновала? Доутора вообще не интересовал и не трогал смысл Евангелия. Когда мы вернулись в селение, я зачитал Евангелие под запись, чтобы индейцы могли его слушать. Потом я привез кассетный магнитофон с ручной динамо-машиной и научил индейцев им пользоваться; к моему удивлению, некоторые дети сразу стали вертеть ручку. Мы с Керен уехали на несколько недель. Когда мы вернулись, индейцы все еще иногда слушали Евангелие; ручку крутили дети. Сначала я был очень этому рад, но вскоре стало ясно, что им было интересна только казнь Иоанна Предтечи: «Ух ты, голову отрубили! Давай еще раз послушаем!»

Может быть, они не слушают запись целиком из-за моего акцента, подумал я. Чтобы решить эту проблему, мы попросили одного мужчину из племени надиктовать перевод на пленку: я читал перевод по строчке, а он повторял за мной по возможности с естественной интонацией. Когда мы сделали эту версию, мы наложили на нее в студии музыку и звуковые эффекты и сделали профессиональную обработку звука. Нам казалось, что вышло просто замечательно.

Мы сделали несколько экземпляров и купили еще аппаратов с динамо-машиной. Через несколько дней индейцы стали слушать перевод часами. Мы были уверены, что с помощью этого средства сможем наконец обратить племя пираха в христианство.

Магнитофоны были зеленые, пластиковые, с желтой ручкой. Когда я показывал, как это работает, впервые я сел рядом с Аооописи (Xaooopisi), с которым только недавно познакомился, и показал ему, как надо крутить ручку — медленно, чтобы машина вырабатывала ток непрерывно. Мы стали слушать; он улыбнулся и сказал, что ему нравится. Я был рад этому и оставил его слушать Библию в одиночестве.

На следующий вечер я увидел, что на другом берегу вокруг костра собралась группа мужчин; они ели рыбу и смеялись. Я переправился к ним на своей лодке, захватив с собой магнитофон, и спросил, не хотят ли они послушать. «Конечно», — ответили все как один. Я знал, что им нравится все новое, чтобы развеять скуку. И они меня не подвели.

Я покрутил ручку, и мы стали слушать начало Евангелия от Марка. Я спросил их, понятно ли им. Они ответили, что понятно, и пересказали мне услышанное, так что я убедился, что им действительно было все ясно. Уже спустилась ночь, а мы сидели на песке при свете костра и разговаривали о Евангелии. Моя мечта сбылась.

— Слушай, Дэн, а кто это говорит на пленке? Похоже на Пиихоатаи (Piihoatai).

— Это и есть Пиихоатаи, — ответил я.

— Ну он же не видел Иисуса. Он нам говорил, что не знает Иисуса и не хочет знать.

Этим простым наблюдением пираха показали мне, что наша запись никак не скажется на их духовных чаяниях. Эти слова не могли прочно закрепиться в их сознании.

Но мы не сдавались и добавили к аудиозаписи Евангелия купленные слайды со сценами из Нового Завета: Иисус, апостолы и так далее.

Наутро после одного такого показа слайдов заниматься со мной языком пришел один из стариков, Каа’аоои (Kaaxaooi). Мы стали работать, и тут он вдруг сказал, совершенно неожиданно:

— Женщины боятся Иисуса. Мы его не хотим.

— Почему? — спросил я, недоумевая, отчего это он так сказал.

— Потому что прошлой ночью он пришел в селение и хотел поиметь наших женщин. Он гонял их по селению и пытался засунуть в них свой большой член. — И Каа’аоои развел руки в стороны, чтобы показать, какой большой у Иисуса член — почти метр.

Я не знал, что ответить, и совершенно не мог понять, то ли это кто-то из мужчин племени притворился, что он Иисус и что у него большой половой член, то ли за этим рассказом кроется что-то мне неизвестное. Каа’аоои, очевидно, не выдумывал: он рассказывал о событии, которое его обеспокоило. И позже, когда я спросил об этом еще двух мужчин в селении, они подтвердили его рассказ.

В самой сущности моей миссии в племени пираха была заключена трудность: весть, служению которой была посвящена моя жизнь и весь мой труд, не укладывалась в их культуру. По крайней мере один урок из этого можно было извлечь: я зря был так уверен, что духовное послание, которое я им нес, абсолютно универсально. Пираха ни к чему было новое мировоззрение, а свое собственное они были в состоянии защитить. Если бы я нашел немного времени перед первой поездкой и прочитал, что пишут о пираха, я бы узнал, что миссионеры пытаются обратить их в христианство уже больше двухсот лет. С самого первого описанного контакта с племенем пираха и родственным племенем мура, в восемнадцатом веке, у них сложилась репутация «упорствующих в заблуждении своем»: за всю историю не известно ни одного индейца пираха, который перешел бы в христианство. Конечно, это знание вряд ли остановило бы меня: как любой начинающий миссионер, я был склонен не обращать внимания на факты и был свято убежден, что моя вера преодолеет любое препятствие. Однако пираха не чувствовали, что им грозит погибель и, значит, не ощущали потребность в «спасении».

Принцип непосредственного восприятия означает, что если вы чего-то не видели сами, ваши рассказы об этом никому не интересны. Из-за этого индейцы пираха практически неуязвимы для проповеди, основанной на историях из далекого прошлого, которое не застал никто из живущих. И это объясняет, почему они так долго сопротивлялись миссионерам. Мифы о сотворении мира не выдерживают проверки доказательством.

Удивительным образом я стал их понимать. В общем-то, так и стоило ожидать, что они откажутся верить во что-то просто потому, что я так сказал. Я и не думал, что труд миссионера будет прост. Однако во мне зашевелилось что-то еще. То, как они отвергли евангельскую весть, заставило меня подвергнуть сомнению собственную веру. Это меня удивило. В конце концов, я же не новообращенный. Я закончил Библейский институт имени Моуди с отличием. Я проповедовал на улицах Чикаго, вел беседы с наркоманами и преступниками, ходил по домам с проповедью и дискутировал с атеистами и агностиками у себя на родине. Я был хорошо подготовлен в апологетике и миссионерской работе с отдельными людьми.

Но теперь я был еще и ученым; в науке доказательство превыше всего, и как исследователь я все подвергал проверке фактами подобно тому, как пираха сейчас просили доказательств у меня. И у меня таких доказательств не было. Я мог подкрепить свои слова только своими убеждениями, субъективно.

Их сомнения передавались мне еще и потому, что я стал их уважать. Многое в них заслуживало восхищения. Это был самостоятельный народ, и сейчас они, по сути, сказали мне, что я могу пойти и вешать лапшу на уши кому-нибудь еще, а у них моя вера не приживется.

Христианская религия со всеми ее утверждениями, столь близкими моему сердцу, в этой культуре оборачивалась полнейшей бессмыслицей. Для пираха это было лишь суеверие. И постепенно я и сам начинал смотреть на нее как на суеверие.

Я стал серьезно сомневаться в природе веры, в самом акте веры в нечто неосязаемое. Священные книги — Библия, Коран — прославляли именно такую веру в объективно непознаваемое, в противное здравому смыслу: жизнь после смерти, непорочное зачатие, ангелы, чудеса и тому подобное. Ценности культуры пираха — непосредственность восприятия, подтверждение слов делом — бросали сомнение на все это. Их собственные верования исключали фантастическое и чудесное; они верили в духов, являвшихся по сути частью природы и действовавших согласно природе (здесь не важно, верю ли в них я или нет). У пираха не было чувства «греха», не было потребности «исправить» род людской или даже только самих себя. Они принимали вещи такими, как они есть. Не боялись смерти. Верили в самих себя.

Я не в первый раз ставил под сомнение свою веру. Встречи с бразильскими интеллектуалами, мое собственное прошлое в рядах хиппи, чтение — все это уже заронило в меня сомнения. Однако пираха стали последней каплей.

И вот, примерно в конце 80-х, я признался — пока только себе, — что больше не верю ни в одно утверждение христианской религии и вообще не верю в сверхъестественное. Я стал тайным атеистом. И я не мог этим гордиться: меня страшило, что об этом узнает кто-то из близких. Я знал, что рано или поздно должен буду сознаться, но боялся последствий.

Среди миссионеров и помогающих им донаторов есть общее понимание того, что миссионерство — это благородная задача. Они уверены, что поехать волонтером в дальние и опасные края, чтобы служить Господу, означает жить по своим убеждениям. И когда миссионер приезжает на место назначения, он обычно сразу же начинает жить жизнью, в которой сочетаются поиски приключений и альтруистическое служение. Конечно, к этому добавляется и желание обратить людей в свою версию истины, однако бывают вещи и похуже, да и действенность проповеди зависит от человека.

Когда я окончательно осознал, что готов, не страшась последствий, признаться кому-нибудь о своем «обращении в неверие», со дня моих первых сомнений прошло целых двадцать лет. И, как я и полагал, когда я наконец объявил о том, что мои взгляды изменились, последствия для меня лично были огромны. Это тяжело — сказать своим родным и друзьям, что ты отошел от взглядов, которые вас всех объединяли и благодаря которым вы стали теми, кто вы есть. Наверно, это похоже на то, как объявляют ничего не подозревающим друзьям и родным о своей гомосексуальности.

В конце концов потеря веры и душевный кризис, который ее сопровождал, привели к распаду моей семьи, а этого я больше всего и боялся.

Джим Эллиот, миссионер-мученик, проповедовавший в племени ваорани, однажды сказал слова, которые надолго врезались в мою память: «Разве глупо — отдать то, что тебе не удержать, в обмен на то, чего уже не лишишься?» Он, конечно, имел в виду, что уход из этого мира, который мы с собой не унесем, — это малая цена за то, чтобы познать Бога и пребывать вечно в раю.

Я же отдал то, что не мог удержать, — свою веру, чтобы обрести то, чего уже не лишусь, — свободу от того, что Томас Джефферсон назвал «тиранией чужого ума», то есть от следования авторитетам в ущерб собственному разумению.

Индейцы пираха заставили меня сомневаться в представлении об истине, которым я жил очень долгое время. Сомнение в вере в Бога вместе с жизнью среди пираха заставили меня поставить под вопрос и еще более глубинную основу современной мысли — само понятие истины. Более того, я пришел к выводу, что жил под властью иллюзии — иллюзии истины. Бог и истина — две стороны одной медали. Жизнь и душевное равновесие страдают от обеих, по крайней мере если индейцы пираха правы. А качество их внутренней жизни, их веселость и довольство очень убедительно подтверждают их мнение.

С самого рождения мы пытаемся упростить окружающий мир. Ведь он чересчур сложен, чтобы в нем разобраться: слишком много звуков, слишком много происходит на глазах, слишком много стимулов; мы и шагу ступить не можем, не выбирая, на чем сосредоточить внимание, а что пропустить. В узких сферах умственного труда мы называем такие попытки упрощения «гипотезами» и «теориями». Ученые вкладывают силы и годы жизни в такие попытки. Они запрашивают у спонсоров деньги на экспедиции или на постройку экспериментальной среды, в которой будут проверять свою схему упрощения мира.

Однако этот вид «элегантного теоретизирования» (поиск результатов скорее «красивых», чем практически полезных[87]) нравился мне все меньше и меньше. Люди, участвующие в таких исследованиях, обычно считают, что трудятся ради приближения к истине. Однако, как говорил американский философ-прагматик и психолог Уильям Джемс, не следует зазнаваться. Мы просто развитые приматы, не больше и не меньше. Довольно смешно представлять себе, будто вселенная, словно робкая дева, хранит свои тайны для нас одних. Мы чаще оказываемся в роли трех слепцов, рассуждающих об облике слона, или человека, который ищет ключи под фонарем, потому что там светло.

Индейцы пираха твердо привержены прагматическому представлению о пользе. Они не верят ни в рай на небесах, ни в ад под землею, ни в то, что ради какой-нибудь отвлеченной идеи стоит идти на смерть. Они дают нам возможность вообразить себе жизнь без абсолютных координат — праведность, святость, грех. И эта жизнь очень привлекательна.

Можно ли жить, не опираясь на подпорки религии и истины? Пираха живут именно так. Конечно, некоторые заботы у них такие же, как и у нас, поскольку многие наши проблемы определяет биология, а не культура (наши культуры приписывают смысл проблемам, которые глубинного смысла не имеют, но оттого не менее реальны).

Однако они проводят большую часть жизни, не заботясь этими трудностями, так как сами дошли до осознания того, как полезно жить сегодняшним днем. Пираха просто концентрируются на том, что непосредственно их окружает, и тем самым одним махом избавляются от всех источников беспокойства, страха и отчаяния, которые не дают вздохнуть столь многим в нашей западной культуре.

Им не нужна истина как некая извечная реальность. Эта идея не имеет никакой ценности для них. Истина для них — это поймать рыбу, грести в лодке, смеяться вместе с детьми, любить своего брата, умереть от малярии. Значит ли это, что они примитивнее нас? Многие антропологи думали, что да, и поэтому им так хочется выяснить, каковы представления пираха о Боге, вселенной и сотворении мира.

Однако существует интересная альтернатива такому мышлению. Возможно, именно забота о подобных вещах есть знак более примитивной культуры, а их отсутствие — более развитой? Если так, то пираха — очень развитый народ. Звучит неправдоподобно? Но давайте спросим себя, что более разумно: смотреть на мир с беспокойством, заботой и считать, будто нам под силу охватить его весь, или наслаждаться жизнью день ото дня, принимая как должное, что поиски истины или Бога наверняка бесплодны?

Пираха строят свою культуру вокруг того, что нужно для выживания. Они не беспокоятся о том, чего не знают, и не думают, будто смогут все знать или уже все знают. Таким же образом им не нужны чужие знания и чужие ответы на вопросы. Их взгляды — не в моем сухом пересказе, но в своем живом воплощении в повседневной жизни — очень мне помогли и оказались убедительными, когда я взглянул на собственную жизнь и собственные убеждения, часто ничем не подкрепленные. Многим в своей теперешней личности, и в том числе нетеистическим взглядом на мир, я хотя бы частично обязан племени пираха.