Глава 11 Фонетика пираха и ее влияние на каналы дискурса

Общение с кабокло, переезды с места на место и прочие испытания, которым я подвергся в Амазонии, в конечном счете служили одной цели. Все время и силы, потраченные в тех краях, ушли на борьбу с грамматикой пираха, на попытки разгадать ее. Поскольку продвигался я мучительно медленно, то стал понимать, что столкнулся с чем-то весьма и весьма необычным. Впервые я почувствовал это, когда начал анализировать, каким образом звуки в языке пираха организованы в слова. Я пришел к своим выводам об исключительности их языка на основании полевых исследований языка цельталь в южной Мексике, а также общаясь в Оклахоме с индейцами команчи и чероки. Кроме того, все это время я помогал миссионерам осваивать некоторые языки Амазонии и много читал.

Над изучением языка пираха я неизменно работал на чердаке предоставленного мне дома. Он был выстроен над рекой и намеренно поставлен вдоль берега таким образом, чтобы внутри ощущалось даже малейшее дуновение ветерка. В доме имелась кладовка, а рубленый дощатый потолок нависал над тем местом, где мы спали (чтобы на нас не падала всяческая ползающая, прыгающая и лазящая живность, ну и чтобы сделать комнату немного прохладнее).

Треугольное пространство между соломенной крышей и потолком было открыто с обеих сторон, но мне для занятий лингвистикой вполне хватало такой комнаты, коль скоро в ней можно было разместить стол и поднять туда пару стульев. Я называл это место своим кабинетом. В этом относительно замкнутом пространстве было чудовищно Жарко, в соломе водились змеи, лягушки, тарантулы и прочие гады, но «кабинет» отчасти изолировал меня от обитателей деревни, благодаря чему и я, и мои учителя отвлекались гораздо меньше. Интерьер Дополняла самодельная лестница, прибитая к стене жилой комнаты Прямо под моим рабочим столом.

Жара стояла такая, что футболка прилипала к телу, а волосы липли к голове. На это я со временем перестал обращать внимание, однако копошение всяческого зверья заставляло быть осторожным и бдительным.

Время от времени приходилось прекращать работу, если из соломы в панике выпрыгивали мелкие лягушки, а вслед за ними плавно скользила змея. Змеи были небольшие, но среди них попадались и ядовитые. Они так и жили в соломе, которая, вероятно, служила им роскошными охотничьими угодьями. Я приучился держать у ног или рядом с собой на стуле деревянную дубинку. Заслышав шуршание соломы над головой, я стремительно отталкивал стул, хватал ее и замирал в ожидании. Сперва из соломы в панике выпрыгивали лягушки, которых мне так и не удалось выселить поголовно. Я пытался их уничтожать, но они были слишком мелкие и шустрые. Я уже знал, что лягушки, несмотря на испуг, не будут долго прятаться за моей спиной. Так что приходилось быть настороже. Несколько раз высовывала голову и змея. Я был наготове, и хищник почти всегда оказывался повержен. Удар! — и дубина расплющивает гадину о потолочные балки. Я выкидывал мертвых змей в джунгли, а затем возвращался к работе.

Находясь месяцами в деревне пираха, я буквально впитывал в себя язык этих людей, можно сказать, дышал им. Впрочем, первоначальный оптимизм угас, как только я начал осознавать, насколько объект моего исследования далек от всего, известного лингвистам. Все мы смотрели голливудские фильмы, в которых какой-нибудь ученый или первопроходец за поразительно короткий срок в совершенстве овладевает языком племени. Теперь, когда я бился над тем, чтобы побольше узнать о языке пираха и суметь изъясняться на нем, все эти истории казались мне неимоверной глупостью. Никаких учебников не было. Не было никого, кто мог бы перевести предложение с пираха на португальский — разве что пересказать с пятого на десятое. Даже через полгода я не был уверен, что понимаю что-либо из разговоров моих учителей. Временами это обескураживало. Но я видел, как язык выучивают трех-четырехлетние дети, и смел надеяться, что научусь в конце концов разговаривать не хуже трехлетнего ребенка.

Хотя во время пребывания среди пираха основным моим интеллектуальным занятием была лингвистика, я никогда не забывал, что церковь и частные жертвователи оплатили мне перевод Библии на язык этого этноса. Но для этого необходимо было глубокое знание структуры языка — а значит, лингвистические штудии и проповедь как минимум не мешали друг другу.

Язык пираха обладает одной из самых скудных фонологических систем в мире — всего тремя гласными (i, а, о) и восемью согласными (р, t, k, s, h, b, g и гортанная смычка [?], на письме выражаемая с помощью х) звуками (или фонемами) в речи мужчин. В женском варианте языка используются те же гласные, но согласных всего семь (р, t, k, h, b, g и х): дело в том, что женщины произносят h и там, где мужчина сказал бы s. Таким образом, у женщин набор согласных беднее, чем у мужчин. Подобное явление нельзя назвать уникальным и неизвестным науке, но оно необычно.

Термин «гортанная смычка» (glottal stop) мало что скажет большинству читателей, поскольку именуемый таким образом звук отсутствует среди фонем большинства европейских языков, включая английский. Но он чрезвычайно важен для языка пираха. В английском гортанная смычка иногда используется при произнесении междометия uh-uh, означающего отрицание[38]. В таких согласных, как [t], движение воздуха, выходящего через ротовую полость, останавливается перед зубами, а при звуке [k] поток воздуха останавливает язык, приподнятый к задней части неба. Звук же, порождаемый «гортанной смычкой», образуется благодаря плотному смыканию голосовых связок, за счет чего струя воздуха останавливается до того, как достигнет верхней части глотки.

Чтобы оценить, насколько мал перечень звуков пираха, представьте себе, что в английском языке около сорока фонем, число которых меняется в зависимости от диалекта. Впрочем, в английском их еще не так много. В языке мяо, на котором говорит часть населения Вьетнама, их более восьмидесяти. Другая редкая крайность — это языки ротокас (Новая Гвинея) и гавайский, которые могут соперничать с пираха по скудости фонетического инвентаря: в обоих по 11 фонем, как и у пираха.

Возникает вопрос: может ли язык передавать полноценную информацию с помощью одиннадцати фонем? Программисты скажут, что компьютер способен выполнять наши команды благодаря нами Же созданной программе, и делает он это с помощью всего двух «символов» — 1 и 0, которые можно представить себе в качестве фонем. Азбука Морзе тоже состоит из двух «букв» — короткого (точки) и длинного (тире) сигналов. Строго говоря, это все, что необходимо для любого языка. По сути, язык может функционировать даже с единственной фонемой. В таком языке слова могут выглядеть как а, аа, аааа и т. д. Неудивительно, что подобные языки с одним-двумя звуками нам неизвестны по причине их мизерного фонетического запаса. Более длинные слова вынуждены давать говорящим значительно больше информации для того, чтобы отличить одно слово от другого (в противном случае они звучали бы слишком схоже), и произносить их раздельно было бы задачей, трудной для нашего мозга. Слишком длинные слова, помимо прочих неудобств, связанных с ними, требуют для их распознавания повышенного напряжения памяти.

Таким образом, если бы человеческий язык был подобен бинарному коду компьютера, необходим был бы и компьютерный мозг, способный использовать и распознавать очень длинные слова. Представьте себе попытку отличить слово, состоящее из пятидесяти следующих друг за другом «а», от слова, содержащего пятьдесят одно «а».

В результате возникает противоречие между усвоением большого числа фонем для большей краткости слов и овладением небольшой группой фонем, за счет чего слова становятся немного длиннее. Впрочем, усложнение некоторых языков может идти обоими путями. Например, в немецком языке есть как длинные слова, так и большое количество фонем.

Пара примеров из английского языка может помочь нам увидеть, как мы используем фонемы для распознавания слов. Например, возьмем слова pin ‘булавка’ и bin ‘ящик’. Для большинства говорящих существует единственный способ различить, какое из этих слов означает маленький остроконечный предмет, а какое — деревянную емкость, и состоит он в том, чтобы понять, что одно из них содержит фонему р, а другое — b; в противном случае эти слова оказываются идентичными. Это означает, что p и b в английском языке представляют собой смыслоразличительные звуки, в отличие от двух типов самого звука р: в словах «булавка» (pin) и «вращать» (spin).

Звук р в слове «булавка» произносится с придыханием, то есть при его прбизношении происходит выброс порции воздуха изо рта, тогда как р в слове «вращать» произносится без придыхания. Это можно продемонстрировать, держа листок бумаги на расстоянии примерно трех дюймов ото рта и произнося эти слова нормальным голосом. Бумага согнется под «ветром» от выдоха в момент произнесения первого слова и останется неподвижной во втором случае.

По этой причине мы считаем значимыми в нашем алфавите различия между р и b, но не различаем звук р в словах pin и spin, поскольку мы распознаем эти слова совсем не потому, есть ли здесь выдох или же он отсутствует (Одри Хепберн под влиянием родного нидерландского языка часто произносила согласные без придыхания, но почти никто из англоговорящих этого не замечал).

Такое разделение звуков по их положению в слогах существенно для лингвистов, но не имеет значения в английском языке — любой англоговорящий поймет разницу в словах pin и spin независимо от того, произносится ли звук р с придыханием или без.

В словах sheet ‘простыня, лист’ и shit ‘говно’ разницу в произнесении звуков носитель английского языка установит по степени напряжения языка в момент произнесения гласного звука. Однако, хотя во втором слове используется гласный звук, отсутствующий в романских языках, подобных испанскому или португальскому, люди, для которых эти языки родные, испытывают затруднения при попытках дифференцировать такого рода слова. Ведь два звука, о которых идет речь, представляют собой отдельные фонемы в английском, но не в испанском и португальском.

Однако при фонологической системе такого размера, как у пираха, слова могут и не быть очень длинными, поскольку существуют два дополнительных фактора — контекст и упоминавшиеся ранее тоны.

Контекст помогает распознавать смысл сказанного на всех языках. Рассмотрим омонимы английского слова two ‘два’. Если я спрошу вас: How many did you say? ‘Простите, сколько?’ (букв. ‘Сколько вы сказали?’), — и вы ответите: tu (фонетическая запись), — то мы будем знать, что это было слово two, но никак не предлог to, неуместный в данном контексте. Фактически с помощью контекста устраняется большая часть неопределенностей.

Однажды мы с Ко’ои сидели за столом под моей соломенной крышей, пытаясь лучше понять структуру звуков в словах пираха. Вошла Керен с чашкой кофе. Она сделала движение рукой в сторону Ко’ои, словно спрашивая, не налить ли и ему кофе. Тот улыбнулся и сказал: Ti piai, — что я немедленно расшифровал как ‘я/мне тоже’.

Чтобы проверить, так ли это, я составил несколько тренировочных предложений, которые могли бы подтвердить мои догадки, и начал говорить: «Ко’ои пьет кофе, Дэн piai»; «Ко’ои пьет кофе, я piai» и тому подобное.

Я записал все примеры, выделил словосочетания типа «я тоже», «вы тоже», «она тоже» и так далее. Затем я попросил Ко’ои повторить их так, чтобы я мог проверить мое произношение. Его ответ удивил и даже обескуражил меня.

Он произнес: «Ti piai».

Я повторил сказанное вслед за ним.

Он сказал: «Верно, ki piai».

— Как ты сказал?! — спросил я с досадой и удивлением. Почему он изменил произношение? Может быть, есть более простые выражения, чем я думал?

— Ki kiai, — повторил он.

Теперь я усомнился в собственной вменяемости. Три разных произношения в трех повторах! Я был уверен, что звуки k, t, и р представляют собой значимые единицы речи — фонемы пираха. Фонемы не могут быть взаимозаменяемы! Замените, к примеру, в английском имени Tim один-два звука — Kim (уменьшительно-ласкательная форма женского имени Kimberly) или pin ‘катушка’, — и вы получите не разные произношения, а разные слова.

— Ki kiai — спросил я.

— Верно, pi piai, — последовал возмутивший меня ответ.

Продолжая повторять эту фразу, Ко’ои демонстрировал мне еще и дополнительные варианты произношения: xi piai, xi xiai. Как я упоминал выше, буква х отображает на письме гортанную смычку.

Меня заинтересовало, было ли произношение Ко’ои попросту «небрежным» по сравнению с говором других обитателей деревни, или же в этих вариациях таилось отражение каких-то более глубоких принципов строения этого языка. Могло быть и так, что эти слова изменяли свое значение каким-то иным способом, которого я не осознавал. Или же они могли служить примером так называемого свободного варьирования — незначительных отличий в произношении без явных и осознанных различий в значении слова: например, у нас в Северной Калифорнии по-разному произносят слово economics ‘экономика (как наука)’ — с долгим звуком [i:] («икэномикс») и с дифтонгом [ei] («эйкэномикс»). В конце концов я предположил, что это действительно свободное варьирование.

Я обнаружил, что подобные вариации нередки в речи жителей деревни. Некоторые из них предлагали мне множество примеров произношения одного и того же слова. Например, эквивалентами английского head ‘голова’ были xapapai, kapapai, papapai, xaxaxai и kakakai, а значение ‘жидкое топливо’ (керосин, бензин, бутан) передавалось так: xisiihoai, kisiihoai, pisiihoai, pihiihoai и kihiihoai.

Стало ясно, что диапазон варьирования согласных в языке пираха на удивление широк. Это казалось поразительным, особенно если принять во внимание столь малое количество фонем в их языке. Но в то же время до меня дошло, что в речи этих индейцев очень важную роль играют тон, длительность гласных и ударение, так что высказывания можно не проговаривать, а просвистеть, пропеть или промычать.

Например, предложение Kaixihi xaoxaaga, gaihi ‘Там пака’[39] имеет свой музыкальный облик. И эту мелодию можно передать свистом, мычанием, а можно спеть.

Вертикальные черты в этом примере обозначают границы слов. Ноты внутри линий — мелодию одного слова. Значки акцента (л) под нотами указывают, что данный слог звучит громче, чем остальные слоги в этом слове. Целая нота (полый овал) обозначает тип слога, состоящий из наибольшего числа фонем (согласный + гласный + гласный), а четвертная нота (черный овал) — из наименьшего (согласный + гласный). Остальные ноты и точки указывают на длительность слогов, и по этому признаку можно выделить пять типов длительности.

На схеме относительная высота нот (и слогов, соответственно) указывает на их тональность. Значки, стоящие выше, — это слоги высокого тона, помещенные ниже — слоги низкой тональности. Соединительная линия между двумя такими значками — музыкальная «связка», которая показывает, происходит ли повышение или понижение тона без паузы. В музыкальной интерпретации первого слова фразы (kaixihi) в начальной паре нот идет понижение тона, за которым следует короткий низкий тон, перед которым происходит быстрое замыкание и размыкание гортани с резким выдохом (х в kaixihi). Далее следует короткая нота высокого тона и так далее.

Даже без произнесения согласных или гласных слово имеет ударение (за счет повышения громкости) соответственно длительности слога. Поэтому границы слогов отчетливо различаются в свисте, мурлыкающей или мычащей речи и выкриках, и все они складываются в мелодию, даже если сами фонемы утрачены.

В моей схеме нет нотной линейки, поскольку тоны здесь не обладают четко определенной высотой, подобно музыкальным нотам (например, нота до малой октавы на фортепианной клавиатуре дает звуковую волну с базовой частотой 256 герц), а лишь относительной — при сопоставлении их друг с другом. Высокий тон в языке пираха, как и в любом другом тоновом языке, нельзя оценить неким четким показателем в герцах. Он возникает попросту за счет усиления частоты вибраций голосовых связок, более интенсивной, чем при генерации низких тонов.

Я начал осознавать тесную связь между малым количеством фонем и ролью столь непривычных для нас «каналов языкового общения». Я предположил, что именно эти приемы могут быть самым важным ключом к пониманию такой особенности языка, как малое количество согласных и гласных, а также поразительной вариабельностью первых. Понятно, что такая передача языковой информации возможна лишь постольку, поскольку речь пираха обладает свойствами музыкальности. Так давайте попытаемся понять, на чем основана сама эта ее особенность.

Во-первых, на самом факте использования тональностей. Каждый гласный звук в каждом слове может быть либо высокого, либо низкого тона, подобно тому что мы видим в китайском и в других тоновых языках.

Языковые тоны встречаются в языках повсеместно. Речь идет о высоте звука, зависящей от частоты вибрации голосовых связок. Вообще высота звука используется для распознавания значений во всех языках. В английском, например, повышение тона в конце предложения обычно означает вопрос, тогда как в конце утвердительного предложения тон звука, напротив, понижается.

John is coming ‘Джон подходит’ (утверждение с понижением тона в конце фразы).

John is coming ‘Джон подходит?’ (вопрос с повышением высоты звука в конце фразы).

В английской пунктуации для обозначения понижения тона ставится точка, а повышение обозначается вопросительным знаком. Когда высоту звука используют для распознавания значений целых предложений, мы имеем дело с интонацией. Существует множество вариантов интонаций.

Чтобы лишь мельком затронуть тему сложного взаимодействия высоты звука и ударений в английском языке, приведу один из моих любимых примеров. Он известен среди лингвистов как ограничение контактной сочетаемости ударных слогов (англ, stress clash override, букв, ‘уход от конфликта ударений’). Когда слово thirteen ‘тринадцать’ произносится само по себе, высота звука повышается на последнем слоге — thirTEEN. В слове women ‘женщины’ более высоко звучит первый слог— WOmen. Но соедините эти два слова вместе и что же получится? Вам не удастся сказать thirTEEN WOmen, получится THIRteen WOmen. Почему? Английский, как и некоторые другие языки, «не любит», чтобы два слога повышенных тонов или два ударных слога шли друг за другом. Предпочтение отдается следующей схеме чередования слогов: ударный — безударный, ударный — безударный и так далее.

Таким образом, англоговорящие переставляют ударение в таких словах как thirteen, когда те оказываются в позиции первого слова в словосочетании. Тем самым удается удержать чередование ударений и одновременно сохранить ударение в главном слове словосочетания, как здесь в существительном «women» в именной группе «THIRteen WOmen» (тринадцать женщин). При всем при том, англоязычных детей этим премудростям учить не нужно: у них все получается само! Каким образом такое происходит — это один из ребусов, попытки разгадать который доставляют развлечение лингвистам.

Всем языкам, где бы на них ни говорили: в пустынях Австралии, на улицах Лос-Анджелеса или в джунглях Бразилии — присуща интонация. Но во многих из них изменение высоты тона используют не так, как в приведенном мной примере. В английском языке высота звука играет роль в изменении смысла предложения, но не используется для смены значений слов. Правда, и здесь возможны редкие исключения, которые отчасти позволяют разобраться в происходящем в таких тоновых языках, как, например, китайский или пираха.

Посмотрим, к примеру, в чем суть различий между существительными и глаголами в следующих их парах: CONtract (существительное) и conTRACT (глагол); PERmit (существительное) и perMIT (глагол); CONstruct (существительное) и conSTRUCT (глагол). Во всех случаях для существительного характерно повышение тона на первом слоге, а для глагола — на втором.

Но если в английском высота звука используются для распознавания значений лишь в немногих парах слов (как названные существительные и глаголы), то в тоновых языках каждый слог, гласный звук или слово в Целом характеризуются особой высотой звучания, именуемой тонам.

Я обнаружил этот факт, как и многие другие особенности языка пираха, только совершив чудовищную ошибку. Мы с Ко’ои пытались разобраться с несколькими словами, которые, как мне казалось, пригодятся для перевода Библии и не только.

Я спросил его: «Когда ты кого-то очень любишь, как ты его называешь?»

— Bagiai, — ответил Ко’ои. Я попытался сразу же использовать это слово.

— Ты мой bagiai, — сказал я, улыбаясь.

— Нет, — ответил он, смеясь.

— Что, — спросил я, — ты меня не любишь?

— Я тебя люблю, — объяснил он, подхихикивая. — Я тебя люблю. Ты — мой bagiai. Но еще есть bagiai, и их мы не любим.

Чтобы помочь мне понять, Ко’ои медленно просвистел мне мелодию этих слов. И тут я впервые понял, в чем дело! Слово «друг» произносится с однократным повышением тона на последнем а: — ba-gi-Ai. Но в слове «враг» тон повышается дважды, на каждой букве a: bA-gi-Ai. Вот такое небольшое отличие отделяет понятия «друг» и «враг» в языке пираха. Эти слова тесно связаны в сознании индейцев пираха, поскольку bagiai ‘друг’ означает буквально «прикасаться» — т. е. это человек, к которому вы нежно прикасаетесь, — a bagiai ‘враг’ истолковывается как «заставлять сходиться, собирать». Впрочем, у bagiai есть обусловленное культурой идиоматическое значение: враг — это тот, кто своим поведением собирает вместе то, что ему не принадлежит. Значение подобных идиом не может быть выведено из одних лишь значений компонентов; более того, сами эти значения могут и не играть особой роли. Такова, например, английская идиома kick the bucket ‘умереть’ (букв, «пнуть ведро» или «бить ногами по балке, к которой привязаны ноги [животного на бойне]»)[40]: ее смысл не имеет связи со значением отдельных компонентов[41].

Итак, теперь я вынужден был рассматривать тоны в качестве составной части языка. При записи слов я стал применять простейший лингвистический прием: ставить знак ударения для обозначения высоких тонов. Если над гласной не было знака, то тон был низким.

Вот еще несколько слов из языка пираха, каждое из которых отличается от остальных относительной высотой тона гласных звуков.

xaooi (aoOI) ‘шкура’

xaooi (aoOi) ‘чужеземец’

xaooi (AoOi) ‘ухо’

xaooi (aOol) ‘скорлупа бразильского ореха’

Поскольку пираха используют высоту тона столь систематически, у них в распоряжении оказываются такие каналы коммуникации, которых мы не найдем в большинстве европейских языков. Вслед за новаторскими работами социолингвиста Делла Хаймса[42] я назвал эти формы языка каналами дискурса. В языке пираха существуют пять таких каналов, каждый из которых выполняет уникальную функцию в культуре этого этноса. Таковы свист, мычание, музыкальная речь, выкрики и, наконец, стандартная речь — с использованием согласных и гласных.

Чтобы знать и понимать пираха, необходимо иметь представление об этих пяти каналах связи и их функциях. Я слышал о таком еще до того, как отправился изучать язык пираха. И мне было известно, что у ряда этносов существуют схожие способы передачи информации (таковы, например, «языки барабанов», описанные у африканских племен, или же свистовая речь жителей Канарских островов). Но когда я впервые услышал нечто подобное в исполнении людей пираха, я был поражен.

Это произошло как-то в середине дня. Я выложил для жителей деревни несколько старых журналов National Geographic, чтобы те их полистали. Они любят рассматривать картинки с изображением животных и людей, и не только тех, что запечатлены в Амазонии, но и сфотографированных в других частях света. Женщина по имени Иооитаохоаги (Xiooitaohoagi) присела на полу, разглядывая журналы, а ее ребенок в это время не отрывался от материнской груди. Она вытянула ноги вперед, платье натянула на колени в обычной манере пираха. Женщина издавала ритмичное мычание, адресуя эти звуки ребенку, лежащему у нее на коленях, а тот не переставал энергично сосать молоко. Я наблюдал за этой сценой и лишь спустя некоторое время понял, что мычание — это не что иное, как описание кита и эскимоса, изображенных на страницах журнала. Ребенок время от времени отвлекался от груди и посматривал на картинки, а мать старалась показать их ему и начинала при этом мычать громче.

Как и любой другой подлинный канал коммуникации, мычащая или мурлыкающая речь способна передать абсолютно все, что можно сказать и с использованием согласных и гласных звуков. Но опять же, как и другие каналы связи, она обладает рядом специфических функций. К мычанию прибегают с целью замаскировать смысл сказанного либо личность говорящего, ведь даже местному жителю понять такую речь тяжело, если не прислушиваться. Мычание звучит очень тихо, подобно тому как мы шепчем, и поэтому его всегда используют в частных конфиденциальных разговорах. Вообще пираха не шепчут, они вместо этого мычат. Я поражался этому до тех пор, пока немецкий лингвист Манфред Крифка[43] не пояснил мне очевидную причину такого поведения. Во время шепота голосовые связки не могут производить звуки разной высоты, поэтому шепот на языке пираха окажется неразборчивым. Мычание используется также при разговорах с набитым ртом. И, наконец, с его помощью мать нередко общается со своим ребенком.

Что касается другого типа сообщений, построенных из выкриков, то здесь чаще всего используется один-два согласных (k или гортанная смычка х) и гласный а (иногда — те гласные, которые в норме присутствуют в данном слове). В этом варианте речи сохраняется музыкальный аспект, то есть тональность и ударность слогов.

Выкриками обычно пользуются в дождливые дни, когда шум падающей воды и раскаты грома гасят все прочие звуки. Пираха общаются посредством выкриков на больших расстояниях. При этом они кричат как можно громче, переходя подчас на фальцет.

Кообио (Кооbiо) живет в Агиопаи, что в двух неделях пути от Посту-Нову вверх по реке на каноэ. В один из дождливых дней, когда я был там, Кообио находился на другом берегу реки, в доме своего отца Тоитои (Toitoi). Его жена Иаисо’аи (Xiaisoxai) намеревалась перебраться туда, а Кобио давал указания, что ей следует захватить с собой. Его крики звучали так: Ka, kaaakakaa, kaakaa. В чисто вербальной форме эта тирада выглядела бы так: Кo Xiaisoxai. Baosai ‘Эй, Иаисо’аи! Одежда!’

Поразительным образом, наперекор сильному шуму дождя «слова» Кообио доносились до нас совершенно отчетливо. Затем Иаисо’аи закричала в ответ: «Хорошо, когда приеду — привезу тебе твою рубашку».

Существует также «музыкальная речь» — один из тех двух каналов коммуникации, для которых у самих пираха есть специальные наименования. Они определяют музыкальную речь как «челюсть ходит» или «челюсть двигается». При такой речи индейцы преувеличивают звуковые различия между высокими и низкими тонами и меняют ритм слов и предложений, создавая подобие мелодии. Этот вариант речи, как кажется, нагружен наиболее разнообразным набором функций. Он служит для сообщения новой важной информации. К нему прибегают для общения с духами (а зачастую и сами духи, kaoaibogi, пользуются им). Но чаще всего музыкальная речь звучит во время танцев. Интересно, что на мои просьбы повторить тот или иной фрагмент музыкальной речи женщины соглашались куда менее сконфуженно, нежели мужчины. Я до сих пор так и не понял почему.

Еще один вариант речи — свист — индейцы пираха называют «разговором с кислым или сморщенным ртом». Имеется в виду мина человека, высасывающего лимон. Этим способом связи пользуются только мужчины. Почему-то свист как средство передачи информации в ходу только у мужчин и в других языках. Мужчины обмениваются такими сигналами на охоте, а мальчики пользуются свистовой речью в агрессивных играх друг с другом.

Я впервые познакомился с этим каналом общения в тот день, когда пираха разрешили мне пойти с ними на охоту. Примерно через час после выхода они сочли, что дичь не попадается им на пути из-за того, что моя врожденная неповоротливость вкупе со звоном фляжек и мачете, которые я взял с собой, производят слишком много шума.

«Оставайся здесь, мы за тобой вернемся позже», — сказал Аикаибаи без раздражения, но непреклонным тоном. Я смотрел вслед уходившим в джунгли индейцам, стоя под большим деревом. У меня не было ни малейшего представления о том, где именно я Нахожусь и когда они вернутся за мной. Из-за тени, которую отбрасывали верхушки деревьев, вокруг меня царил полумрак, противно гудели комары. Я достал мачете на случай, если вокруг начнет рыскать какое-нибудь крупное животное. Я размышлял о том, вернутся ли вообще мои спутники, чтобы вызволить меня отсюда. (Если бы они не вернулись, мой скелет, скорее всего, там и оставался бы по сей день.)

Пока я пытался извлечь хоть какую-то пользу из своего пребывания в одиночестве, раздались посвистывания охотников. Это были простые команды: «Я пойду вон туда, а ты — туда» и так далее, но индейцы подавали их свистом на своем языке! Сигналы разносились по джунглям на редкость отчетливо. Впечатление было потрясающее, поскольку эти разговоры звучали совершенно иначе, чем все, что мне приходилось слышать до сих пор. Я моментально осознал всю важность и достоинства этого способа общения, который, как нетрудно было догадаться, куда меньше распугивал дичь, чем более низкие частоты обычного человеческого голоса.

Разнообразие вариантов речевого общения дает указание на роль культуры в ее влиянии на язык. Не зная об их существовании, я бы не смог понять, как именно происходит обмен разными категориями информации и какими средствами пользуются пираха в тех или иных культурных контекстах. Полное описание культуры пираха невозможно без ясного представления о том, как передаются сообщения духовного, интимного и прочего содержания. Все эти каналы дискурса укоренены в культурных традициях этноса. Оказалось, что особенности языка пираха, такие как ограниченный набор фонем и более или менее свободная вариативность согласных, которые в начале работы почти свели меня с ума, невозможно объяснить без знаний о культуре пираха.

Попросту говоря, пираха могут обходиться предельно малым количеством звуков, потому что не нуждаются в большем. Тот факт, что разнообразие вариантов речи занимает в их жизни столь важное место, хорошо объясняет, почему роль согласных и гласных менее существенна в языке пираха, чем в английском, французском, навахо, хауса, вьетнамском и в других языках. Здесь таится вызов современным теориям языка, поскольку они не готовы рассматривать вмешательство в фонологические системы культурных факторов.

Некоторые исследователи предлагали альтернативу этой моей точке зрения. Говорилось, что, напротив, это скудость согласных и гласных требует возникновения экзотических вариантов речи (мурлыкающей, музыкальной и других). Если согласиться с такой трактовкой, мои объяснения были бы поставлены с ног на голову. Иными словами, следовало бы прийти к выводу, что в данном случае язык влияет на культуру, а не наоборот. На это можно возразить, напомнив, что существуют несколько языков, в которых используется, скажем, свистовой канал, но при этом количество гласных и согласных в них не сведено до минимума.

Возьмем для примера два таких языка. Это лаланский диалект чинантекского языка на севере Мексики и йоруба в Западной Африке (в частности в Нигерии). Оба они располагают значительным числом фонем (гласных и согласных). Но этому противоречию есть объяснение. Возможно, дело в том, что в них согласные и гласные звуки языка используются при свисте более интенсивно[44]. Отсюда следует, что согласные и гласные несут там более высокую коммуникативную нагрузку по сравнению с тем, что мы видим у пираха. Кроме того, в этих двух языках используется меньшее количество просодических средств (есть свист, но отсутствуют мычание и выкрики), чем у пираха, и носители этих языков пользуются свистом не столь регулярно.

Выполнено множество исследований, целью которых было уяснить взаимосвязи между культурой и звуковыми системами речи. Я не беру на себя смелость утверждать, что предлагаемые мной объяснения можно считать сегодня исчерпывающими. Однако, на мой взгляд, моя теория не просто имеет перед собой некие перспективы; скорее, она обращается к таким явлениям, которые лингвистика Хомского, например, игнорирует полностью.

В 1984 г. я опубликовал первую статью о звуковой структуре языка пираха. Это была сравнительно короткая заметка в журнале «Linguistic Inquiry», посвященном теоретической лингвистике[45]. В ней содержались указания на характерную для тогдашней научной литературы ошибку, связанную с пониманием природы систем ударений и теории слоговых структур. Тогда мне казалось, что это очень узкая проблема. Когда статья вышла в свет, я работал приглашенным экспертом-консультантом в Массачусетском технологическом институте, а мой кабинет располагался напротив кабинета Хомского. Я тогда получал гранты от Национального фонда научных исследований (National Science Foundation) и Американского совета научных обществ (American Council of Learned Societies). Так что мне казалось, что я «созрел» как исследователь.

Вскоре после выхода статьи я стал получать немало писем (электронной почты тогда еще не было), причем неожиданно эмоционального характера. Эллен Кэсс[46], профессор Вашингтонского университета, прислала открытку, в которой было сказано, что статья произвела на нее впечатление разорвавшейся бомбы. Она даже отложила на потом какую-то тему в программе своего курса и вместо этого обсуждала со студентами звуковой строй языка пираха.

Пришли письма и еще от нескольких лингвистов. В двух-трех из них корреспонденты писали, что я, очевидно, не понимаю, о чем говорю: ведь ни одна звуковая система не может работать подобным образом. Еще в паре содержались одобрительные отзывы. Поскольку эта была моя первая статья в международном журнале, я совершенно не был готов к таким откликам. Ведь я был почти уверен, что эту маленькую заметку никто не станет читать и она просто украсит мое резюме.

К 1995 г. я опубликовал много работ по вопросам фонологии пираха. В результате этот язык стал широко известен и послужил объектом целого ряда теоретических дискуссий о природе звуковой структуры речи. Ядром возникших разногласий оказался конфликт между дедуктивным и индуктивным подходами в науке. Лингвисты-теоретики были убеждены в существовании определенных параметров, в пределах которых только и могут варьировать звуковые системы человеческого языка. За пределами этих параметров какие-либо значимые вариации исключены. Что касается самих этих параметров, то они, в свою очередь, были выведены путем умозаключений из более общих теоретических постулатов и с тех пор признаны логически безупречными и, почти наверняка, абсолютно истинными. Что же касается моих полевых исследований по фонологии языка пираха, то здесь обнаружилась система, выходящая за рамки этих догм.

Эта полемика привлекла внимание самого желанного гостя, которого мне когда-либо приходилось принимать в Бразилии. Я имею в виду профессора Питера Ладефогеда[47] из Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе. Питер получил крупный грант от Национального фонда научных исследований, чтобы по всему миру документировать в магнитофонных записях звуки исчезающих языков. Он заранее осведомился, нельзя ли ему поехать со мной к пираха, чтобы самому познакомиться на месте с той системой ударений, которую я описал в своих публикациях.

Я ждал его в Бразилии; в аэропорт Порту-Велью, где должен был встретить самолет Питера, я поехал на автомобиле. Ведя машину, я все время чувствовал себя так, словно меня ожидает аудит налогового управления. Я высказал спорное утверждение по поводу звуковой структуры пираха, и теперь ученый-фонетист мировой величины приезжает проверить эти утверждения. Я знал, что вел свои исследования настолько хорошо, насколько был способен, был честен и уверен в своей правоте. Но все равносильно нервничал.

Питер (его не стало в 2006 г.) был высокого роста, с внешностью подлинного аристократа. У него был низкий голос в сочетании с характерным выговором британских правящих классов, известным как Received Pronunciation ‘приобретенное произношение’ или Queen's English ‘английский язык королевы’. Питер был консультантом фильма «Моя прекрасная леди», того самого, благодаря которому я твердо решил стать лингвистом, после того как я посмотрел его в одном из голливудских кинотеатров в год его выхода на экраны (1962). Именно голос Питера льется из граммофонов в кабинете Генри Хиггинса (Рекс Харрисон), и именно его рукой исписаны блокноты, которые Хиггинс показывает в первых сценах фильма Элизе Дулитл (Одри Хепберн) на фоне лондонского Ковент-Гардена.

Получив багаж, Питер вышел из здания аэропорта и помахал мне. Я подошел к нему и, пытаясь скрыть дрожь в голосе, начал рассказывать, как я рад его приезду.

Первыми его словами были: «Я скептически отношусь к вашим утверждениям по поводу фонологии пираха». Он добавил: «Брюс[48] и Донка тоже настроены скептически и просили меня внимательно все проверить», — ссылаясь на двух хорошо известных его коллег из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Все те дни, что мы провели в деревне, Питер делал высококачественные записи Речи пираха, которые в конечном счете подтвердили сделанные мною выводы и помогли языку пираха занять свое место в исследованиях и теориях Питера.

Эксперименты порой требовали от индейцев невероятного терпения. Чтобы провести детальные измерения фонетических параметров, нам пришлось выстроить акустическую лабораторию, работавшую от солнечной энергии. Пираха должны были надевать наушники с микрофонами перед самым ртом, а иногда даже давали поставить себе трубки в нос для измерения силы воздушных потоков, генерируемых над голосовыми связками[49]. Все это обитатели деревни воспринимали, к немалому нашему удивлению, без какого-либо раздражения и всячески старались помочь нам своим полным послушанием. И снова наука оказалась в долгу перед ними.

Сделанные нами записи хранятся в архивах фонетической лаборатории Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе. Ими позже пользовались лингвисты, в частности, Мэтью Гордон[50] из Санта-Барбары (Калифорния). Фонограммы помогли ему в деле дальнейшего развития теорий, касающихся принципов построения звуковых систем в языках мира. В рамках такого рода исследований данные по пираха оказались доступными каждому лингвисту. Они получили возможность не только проверить мои гипотезы, но и использовать эти данные для более углубленного понимания сходных феноменов на материале великого множества других языков, как это удалось сделать М. Гордону.