7

Если изучение городов путем контрастного описания их различий позволит нам увидеть характерную городскую доксу – бездомность Оффенбаха vs. бездомность Штутгарта vs. бездомность Эрфурта, – то возникнет, естественно, вопрос, что с этим дальше делать. Без сомнения, тем, кто хочет знать что-то о Штутгарте или об Эрфурте, сравнение Штутгарта с Эрфуртом даст многое. Но можно ли ожидать от этого подхода чего-то еще? Или если мы будем работать индивидуализирующим, выявляющим характерные особенности каждого города методом, то мы обречены получать лишь локально релевантные выводы и результаты наши будут иметь лишь локальную применимость в самом простом смысле?

Изучение своеобразных черт “вот этого” города или “вот этих” городов можно осуществлять пуристически. Но парадигма собственной логики допускает и обобщения. Несомненно, хорошо было бы видеть второй или третий шаг анализа в построении некой конструкции более высокого порядка из результатов сравнений. В истории и в науках о культуре есть методологические образцы таких вторых и третьих шагов.

Например, вопрос о чем-то вроде веберовских идеальных типов – это пример размышления о характерных особенностях городов в контексте их качественного сравнения, последовательно ориентированного на “собственную логику”. Поскольку эмпирика здесь не традиционная, а другая, то и старую постановку проблемы можно таким способом обновить: вопрос о “европейском городе”, социалистическом городе, портовом городе и т. д.

Значительно более открытую рамку дает параллель (на которую уже указывает термин “индивидуализация”) с анализом дискурса фуколдианского типа. Историк знания Мишель Фуко (Foucault 1969 [рус. изд.: Фуко 1996 – прим. пер.]) имеет обыкновение давать дискурсам или “типам власти” имена: есть гетерогенные дискурсы определенных научных дисциплин или иных институциональных сфер (клиники, армии и т. д.), а есть гетерогенные формы власти – опирающаяся на символы “законная власть”, опирающаяся на техники тела “дисциплинарная власть”, основывающаяся на статистике “нормализующая власть” и т. д. В своих исторических исследованиях Фуко, таким образом, практикует своего рода плюрализм сравнений: построение типов подобно перечислению, причем перед нами всегда открытый ряд преходящих форм, среди которых ни одной не отдается предпочтения, – в том смысле, что ни одна не объявляется идеальным типом или архетипом.

Еще более широкие перспективы в изучении этих второго или третьего шагов сравнения городов открывало бы применение к ним концепции “семейного сходства”, намеченной в философии языка у Витгенштейна, но встречающейся также и в концепциях, связанных с понятием “прегнантности”, или “содержательности”, в теории гештальтов, а также в не вполне чуждой структуралистскому критерию концепции “значимости”. Как в дискуссии о языковых играх формальные (лингвистические) и эмпирические (прагматические) компоненты принято соотносить друг с другом для того, чтобы выявить родственные отношения между видами предложений, – точно так же можно фиксировать черты семейного сходства между городами, не выводя их из какой-то теории или структуры более высокого уровня. Собственные логики невозможно объединять в группы в соответствии с еще какой-то логикой. Описывать можно только сложную сеть сходств, которые взаимонакладываются и пересекаются друг с другом (ср. Wittgenstein 1984 [рус. изд. Витгенштейн 1985 – прим. пер.]). Возможно, города бывают “похожи” друг на друга, как бывают друг на друга похожи тексты или произведения искусства – или грамматики целых языков.

Наверное, трудно вывести действительно идеальнотипические формы или обозримые констелляции из нескольких феноменологических типов города (именно вопрос их количества не является методологически тривиальным: городов существует наверняка больше, чем, например, дискурсов или типов власти). Но и в этом случае концепция семейного сходства позволяет делать обобщения – причем абсолютно сознательно не поднимаясь на уровень, с которого возможен вид сверху.