4. Урбанизационные процессы в Африке: макдональдизация городов или африканские пути урбанизации?

На самом деле существует уже целый ряд исследований, авторы которых если и не отводят эксплицитно центральное место робинсоновскому “обычному” городу, то все же стараются выработать такое понятие “городского” применительно к Африке, которое подразумевало бы фокусировку исследовательского интереса на повседневной жизни африканских городов и попытку очертить контуры теоретических репрезентаций городских пространств этого континента не прибегая к “дефицитарной модели”. Знание и мышление исследователей об африканских процессах урбанизации в последние годы необычайно расширились, особенно под влиянием постколониального дискурса (Jacobs 1996; Simon 1992; 1999; King 1976; 2005). Постколониальные дискуссии сделали “конец универсальных нарративов” (Feiermann 2002: 50) бесповоротно свершившимся фактом. Констатация этого обстоятельства привела в конечном счете и в африканской урбанистике к осознанию того, что следует отказаться от иллюзии, будто “происхождение реалий сегодняшнего дня можно установить, основываясь на концептуальных конструкциях, унаследованных от «европейской модели»” (Sanders 1992: 210). Тем самым и в постколониальной урбанистике был провозглашен “поворот в сторону афроцентричного мышления в вопросах города” (ibid.: 205). В конце концов в специфическом вопросе об “адекватном” теоретическом описании африканских путей урбанизации проявляется обозначенная в рамках дискуссии о постколониализме проблематика адекватной репрезентации социальных процессов, протекающих в чуждых культурах. Однако в этом пункте (если не раньше) обозначилось разногласие между исследователями, которое вплоть до сегодняшнего дня делит их на два лагеря. Для одних это был переход к “афроцентризму” (Myers 1994: 197), в ходе которого целый ряд авторов, прежде всего африканских, заявили, что единственно адекватным эпистемологическим подходом, позволяющим “аутентично” описывать городские темы, является представление городов Африки с точки зрения самих африканцев (пример – Asante 1988; 1989). Другие авторы, такие как Майерс, признают, что “эмические дискурсы открывают прекрасные возможности, но они не должны становиться такими же деструктивными или исключительными, как те дискурсы, которым они стремятся прийти на смену” (Myers 1994: 198). Поэтому представители данного лагеря скорее склонны считать, “что по-прежнему существует множество способов, которыми «неместные» могли бы участвовать в создании эмансипаторного знания об африканских городах” (ibid.).

Так, в последние годы наряду с весьма пессимистически окрашенными штудиями появился целый ряд работ, авторы которых не столько сосредоточивают внимание на якобы царящем в городах Африки хаосе, сколько пытаются выяснить, какие у континента есть возможности для эндогенного развития” (cp. Simon 1992; Kappel 1999; Falola/Salm 2004; Simone/Abdelghani 2005). C одной стороны, бесспорно, что африканские пути урбанизации связаны с многочисленными тяжелыми проблемами и эти проблемы требуют решения. С другой стороны, бесспорно и то, что надежды на улучшение ситуации приходится возлагать именно на города: во многих странах Африки голод и крайняя бедность – феномены прежде всего сельские, а в городских регионах доступ к образованию и медицинскому обслуживанию несравненно лучше; в ходе формирования индустриальных центров и расширения локальных рынков рост крупных городов в некоторых регионах породил слой мелких и средних предпринимателей; наконец, если в изучаемых странах наличествуют демократические структуры формирования общественного мнения, то наблюдаются они прежде всего в агломерациях, так что “городские территории во всем мире, возможно, дают самую большую надежду на устойчивое развитие в будущем” (Cities Alliance 2006: 3). Таким образом, изображать африканские города лишь как зоны хаоса, сотрясаемые кризисами, – значит рисовать слишком одностороннюю картину.

Если мы обратимся к исследованиям, посвященным поиску паттернов пространственной организации и развития городских агломераций южных регионов, то и там по-прежнему наблюдается своеобразное деление на лагеря в соответствии с дихотомией “теория vs. развитие”. В целом ряде работ пространственная реорганизация, происходящая в наше время на африканском континенте, подчеркнуто рассматривается в контексте глобализации. В дискуссии о том, к каким последствиям для процессов урбанизации на Юге приводит понимаемое как глобализация превращение товарных, финансовых и культурных рынков в международные, авторы этих штудий высказывают убеждение, “что «глобальное» представляет собой главную точку отсчета для анализа социально-пространственных форм образования общества” (Berking 2006a: 10). На этом фоне было сначала сформулировано важное для социологической урбанистики наблюдение, что города невозможно концептуально описывать и изучать просто как изолированные и четко очерченные единицы: их необходимо встраивать в более широкие процессуальные контексты. Затем, по мере того как становился все более динамичным и рыхлым процесс глобализации, включающий в себя, как утверждается, усиленную циркуляцию архитектурных стилей и связанных с ними строительных технологий и материалов, был сформулирован – преимущественно в интернациональных исследованиях – тезис о “конвергенции планов и структур африканских городов” (Simon 2001: 140). В качестве доказательств понимаемой таким образом “макдональдизации” (Ritzer 1993) городских пространств приводятся главным образом феномены разрастания городов (urban sprawl) и возникающей в связи с ним полицентрической городской структуры, а также строительство небоскребов в “интернациональном” стиле и появление стерильных на вид торговых центров американского образца. К числу подобных доказательств относят, впрочем, и сопоставимые экономические и экологические проблемы, возникающие перед городами (обзор см. в Smith 2001; Graham/Marvin 2005).

Зачастую, однако, оборотной стороной тезиса о “нарастании глобального” (Urry 2006: 87) в теории развития городов оказывается систематическая “тривиализация локального”, которая “заключает в себе соблазн забвения и недооценки мест и территориальных форм образования общества” (Berking 2006a: 11). Некоторые авторы в ответ на тезис о нарастающей гомогенности городских агломераций возражают, что развитие городов можно понять только как специфическое для каждого случая сочетание местных культур и исторических взаимосвязей, колониального наследия и постколониальных процессов; а потому исследователь непременно должен исходить из гетерогенности путей городского развития: “Отношения между социальным процессом и пространственной формой не являются ни статичными, ни единообразными, они специфичны для каждого хронологического и географического контекста” (Simon 1992: 23). При подобном подходе отрицается не столько факт глобализации – в смысле создания глобального “пространства потоков” (Castells 2003: 431), сколько зачастую выдвигаемый в связи с ним и гораздо более далеко идущий тезис о том, что локальные условия больше не играют значительной роли в социально-пространственной организации общественных связей и отношений и что это якобы позволяет рассматривать их в качестве величины, которой, в принципе, можно пренебречь. В основе этого подхода лежат концепции, которые посредством таких несхожих понятий, как “гибридизация” (Pieterse 1995) или “креолизация” (Hannerz 1996) обращают наше внимание на сложное взаимодействие и многообразные переплетения между локальными и глобальными контекстами. Соответственно, представление об однонаправленной конвергенции, идущей в социально-пространственной организации южных агломераций, оказывается слишком упрощенным, ведь и постколониальный дискурс заставил исследователей более внимательно относиться к тому факту, что сходство внешних форм проявления не дает права автоматически делать вывод о сходстве стоящих за ними процессов и динамик. Кроме того, простой тезис о гомогенизации вызывает подозрения в евроцентристском универсализме, грозящем скрыть диалектику глобального и локального в конструкциях “переплетенных современностей” (Randeria 1999b) или “множественных современностей” (Eisenstadt 2000).

Поэтому более убедительным мне кажется предположение, что объяснить развитие городских пространств Юга можно только рассматривая как силы конвергенции, так и силы дивергенции. Соответственно, теоретическая проблема, которую нужно решить, заключается в том, чтобы осмыслить глобальное и локальное не как простую бинарную оппозицию и не как просто внетерриториальное пространство потоков в первом случае и территориальную форму образования общества во втором (cp. Berking 1998; Berking/L?w 2005), а в интеграции “различных масштабов и уровней” (Simon 1992: xii). Правда, такой взгляд неизбежно влечет за собой сложный вопрос о “масштабировании – точнее, о значении социально-пространственных единиц измерения для построения социологической теории” (Berking 2006c: 68). Какие последствия имеет этот взгляд для таких социологических концептов, как инклюзия и эксклюзия, власть и господство, институциональные и организационные формы или проявления социального неравенства? Ясно одно: его теоретические подводные камни нельзя обойти за счет противопоставления глобального локальному, а внепространственного – пространственному.