Пол и гендер: «А есть ли женщины?»

Современные феминистские концепции различают «пол», биологический феномен, и «гендер», социальный феномен. Отправной точкой является высказывание Симоны де Бовуар, сделанное в 1949 г.: вы можете родиться лицом женского пола, но вы становитесь тем социальным существом, которое ваше общество определяет как «женщину» (то же самое относится, конечно, и к лицам мужского пола / мужчинам). Позиция де Бовуар уже хорошо известна, но не всем еще ясно, что разграничение пола / гендера понимается феминистами по-разному и что некоторые из них ставят полезность этого разграничения под сомнение.

Именно Симона де Бовуар на первой странице введения к книге «Второй пол» поставила вопрос: «А есть ли женщины?» [Beauvoir 1972, 13]. Имеет ли категория «женщины», в терминах сегодняшних деконструктивистов, какой-либо «онтологический статус»? Спустя полвека после выхода в свет труда С. де Бовуар предметом большей части феминистской теории являются уже не просто «женщины», а гендерные отношения, которые создают как женщин, так и мужчин. Эти отношения могут быть осмыслены по-разному; при этом явно или неявно главный дискуссионный момент состоит в следующем: в какой мере верно, что гендерные отношения базируются на неустранимых половых различиях?

Антрополог Николь-Клод Мэтью [Nicole-Claude Mathieu 1989], которую относят к теоретическому направлению в феминизме, представленному Симоной де Бовуар, выдвинула предположение, что существуют три основные парадигмы для концептуализации половых/гендерных отношений. Она не имеет в виду, что каждое общество или каждый социолог открыто демонстрирует свою приверженность той или иной парадигме. Напротив, в большинстве случаев они (парадигмы) действуют как имплицитные фоновые допущения. Цель работы Мэтью – сформулировать эти положения так, чтобы можно было разъяснить противоречие между полом и гендером (как внутри феминизма, так и за его пределами).

Первую парадигму Мэтью называет «гомология» («homology»): гендер понимается как социально опосредованное выражение биологической данности – пола. Индивидуумы усваивают «женственное» и «мужественное» поведение в зависимости от их первичной категоризации как лиц мужского или женского пола, социально развивая биологическое. Данное положение не означает, что все аспекты нашего поведения непосредственно обусловлены биологией, но оно все же предполагает, что пол – это основа, на которой строится гендерное поведение (например, большая степень агрессии, проявляемой мальчиками в сравнении с девочками, может быть социально усвоенной, но она развивает существующую биологическую тенденцию признавать мужчин более агрессивными). В этой парадигме пол «переводится на язык» социального поведения, которое и называется гендером.

Вторая парадигма – «аналогия» («analogy»): гендер символизирует пол. Гендерная идентичность в этой парадигме основывается на коллективном общественном опыте: жить как член группы «женщин» или «мужчин» – значит принимать определенные «гендерные роли», чтобы соответствовать культурным ожиданиям. Эти роли и ожидания могут значительно различаться в разных обществах и в разные исторические периоды, даже если мужская и женская биология сама по себе (per se) не обнаруживает такой вариативности. Из-за подобной изменчивости подход «аналогии» отвергает положение первой парадигмы о существовании прямой и непосредственной связи между полом и гендером, подчеркивая, что гендер является скорее символической маркировкой половых различий, а не развитием биологических особенностей. В поддержку этого утверждения указывается также, что люди могут успешно жить с гендерной идентичностью, не совпадающей с их анатомическим полом. В истории описаны случаи, когда женщин «принимали за» мужчин. В настоящее время индивидуумы обоих полов могу прибегнуть к операции, чтобы привести свои тела в соответствие с социальной ролью, с которой они себя отождествляют. Мэтью отмечает, что примат социальных ролей над биологическими особенностями является классическим подходом общественных наук. В некоторых теориях (как, например, в структурном функционализме) роли трактуются как комплементарные. В феминистских теориях они чаще рассматриваются как иерархические, предполагающие доминирование мужчин и подчинение женщин, а также некоторую степень конфликта между этими двумя группами.

Третья парадигма Мэтью – «гетерогенность» («heterogeneity»): пол и гендер в сущности различны. Мысль о том, что их соотношение является или гомологичным, или аналогичным, – другими словами, что пол в некотором смысле является основой для гендера, – считается в этом подходе идеологическим вымыслом. Нам не следует считать само собою разумеющимся, что мир «естественно» делится на две группы – «женщин» и «мужчин», но надо понимать это деление как нечто создаваемое исторически с целью сохранить власть одной группы над другой. В этой парадигме гендер конструирует пол, а не наоборот.

Возможно, этот довод будет понятнее, если провести аналогию с социальным классом. Только крайние экстремисты считают предварительно заданные (генетические) особенности определяющими то, к какому классу – эксплуататорам или эксплуатируемым – принадлежит человек. Богатство и бедность, конечно, могут наследоваться, но это вопрос культуры. Деление на классы возникает прежде всего из актов эксплуатации: одна группа порабощает другую или ей удается аккумулировать большую долю имеющихся ресурсов (земля, собственность, деньги) и поэтому люди, оставшиеся без этих ресурсов, вынуждены работать на более привилегированных людей на невыгодных условиях (как, например, крепостные работали на феодалов или наемные рабочие – на капиталиста). Подобный анализ может быть применим к тому, что на первый взгляд выглядит как более правдоподобный пример биологического разделения, а именно к «расе». Хотя физические маркеры расы, такие как цвет кожи, передаются генетически, убедительно доказано, что расовые группы не отражают биологически различные популяции. Они, скорее, отражают разделение, вызванное исторической эксплуатацией некоторых групп другими в результате порабощения, колонизации, а также кабального и сезонного труда.

Некоторые феминисты, включая не только французских материалистов в традиции де Бовуар, таких как Мэтью, Моника Уиттиг и Кристина Делфи, но и (в несколько ином аспекте) таких теоретиков постмодернизма, как американский философ Джудит Батлер, утверждают: если бы не наши гендеризованные общественные соглашения, «пол», как мы его понимаем, – строгая бинарная классификация людей (обычно на основе строения их гениталий) – не имел бы сегодня такой значимости. Это положение не отрицает полового диморфизма. Его смысл скорее в том, что (как и в случае с расами) биологические разновидности человека приобретают для нас важность, когда по общественным, экономическим и политическим соображениям они становятся основой для классификации людей и их распределения в иерархии. Ни одно общество не строится на основе различий по группе крови, и поэтому мы не считаем «людей с разными группами крови» разными естественными видами, хотя в чисто биологических терминах было бы легче определить этот вид, чем определить классы или расы. Пол легче идентифицировать, но сомнительно, что значимость, которую мы придаем этой идентификации, вытекает из значимости гендерного разделения в организации наших обществ.

Для представителей материалистического феминизма гендер, как и раса и класс, конституируется эксплуатацией (домашнего и других видов женского труда, сексуальности и репродуктивной способности). Следовательно, для этих феминистов конечной политической задачей является не достижение «большего равенства» между мужчинами и женщинами, а устранение гендерного разделения. Как замечает Сусанна Каппелер [Susanne Kappeler 1995], равенство между группами, которые конституируются доминированием одних над другими, по определению невозможно. Вы не можете, например, устранить классовое неравенство, предложив сделать капиталистами всех, так как без труда рабочих, в результате которого создается прибавочная стоимость, нет и капиталистов. Другие феминисты тем не менее не согласны с исследованием материалистов: некоторые понимают половое различие как, в конечном счете, непреодолимое, а многие другие оспаривают мысль, что различие должно означать иерархию, и считают, что его можно и должно оценивать положительно.

Ответ на вопрос де Бовуар «А есть ли женщины?», следовательно, не так однозначен, как может показаться. Если вопрос означает: «Существуют ли женщины как естественный вид?», то феминисты разойдутся во мнениях. Одни ответят: «Да, и к ним нужно относиться лучше», другие: «Да, но надо изменить понимание того, что значит быть женщиной», остальные тем не менее скажут: «Нет, и чем скорее мы избавимся от “женщин”, тем лучше!» Однако какое отношение это имеет к языку и лингвистике? Я бы ответила так: все самые важные теоретические дискуссии в рамках феминистской лингвистики произрастают из различия во взглядах на гендер и отношение к нему языка.