2. Генезис и организационные формы ОИ

Таким образом, в случае ОИ речь идет о задаче всеобъемлющего исследования искусства, которая в начале XX в. была сформулирована философом Дессуаром (его spiritus rector) и Утицем как программно междисциплинарный проект. Его «основание» следует отнести к 1906 г. Дессуар и раньше выступал перед общественностью с программными работами, касающимися этого круга тем.[433] Однако в 1906 г. произошли два решающих для проекта события: первым изданием вышла книга Дессуара «Эстетика и общее искусствознание» (в 1923 г. последовало второе, «значительно переработанное» издание);[434] Дессуар основал «Журнал по эстетике и общему искусствознанию» («Zeitschrift f?r ?sthetik und allgemeine Kunstwissenschaft») – надо сказать, вообще первый специализированный журнал по эстетике, – который он будет издавать последующие тридцать лет.

Сам Дессуар рассматривает разработку ОИ – а точнее, плодотворное сотрудничество эстетики и ОИ – не в последнюю очередь и как требование в области организации науки.[435]

Работа ведется по трем направлениям:

1) создание вышеупомянутого журнала;

2) основание общества: сначала это «Объединение эстетического исследования» («Vereinigung f?r ?sthetische Forschung», 1908–1914), затем «Общество эстетики и общего искусствознания» («Gesellschaft f?r ?sthetik und allgemeine Kunstwissenschaft», 1925–1955);[436]

3) организация регулярных конгрессов, из которых проведены были пять. В Берлине в 1913 и 1924 гг. (под руководством Дессуара), в Галле в 1927 г. (под руководством Утица), в Гамбурге в 1930 г. (под руководством Эрнста Кассирера) и в Париже в 1937 г. (под руководством Виктора Баша).

Если оба первых конгресса, а также парижское мероприятие 1937 г. задумывались как обзорные искусствоведческие конгрессы, то третий и четвертый были посвящены конкретным темам: «Ритм и символ» (1927) и «Организация пространства и времени в искусстве» (1930).

Среди перечисленных конгрессов следует выделить первый, программа которого была посвящена теме «эстетика и общее искусствознание». Он привлек 526 участников из разных стран, прошел неожиданно с большим успехом и, по мнению самого Дессуара, одновременно стал кульминацией инициативы ОИ.[437] Правда, Шпет в своей работе «К вопросу о постановке научной работы в области искусствоведения»[438] опирается на 19-й том «Журнала по эстетике и ОИ», где приводятся материалы второго конгресса. При этом указанные конгрессы вовсе не мыслились лишь как внутренние мероприятия объединения, а были открыты для публики, вообще интересовавшейся вопросами искусствознания. Так, первый из конгрессов, хотя и планировался исключительно как германский, привлек многочисленных зарубежных ученых (в порядке уменьшения численности: из Австрии, Дании, Голландии, Румынии, Финляндии, Норвегии, Испании и Египта).[439] Последующие конгрессы задумывались как международные, но в связи с политической и экономической ситуацией это удалось повторно реализовать лишь при проведении конгресса в Париже.[440]

Заявленную в 1913 г. цель (Шпет ее особо подчеркивает) – создать учебные кафедры для нового поля исследований[441] – в Германии достичь не удалось. В отличие от Франции: в 1918 г. для Баша в Сорбонне была создана кафедра «science de l’art», причем ее название однозначно понималось как перевод немецкого термина «Kunstwissenschaft» («искусствознание»).[442] В более широком смысле, как реализацию этой цели можно рассматривать и организованные Шпетом искусствоведческие исследования в ГАХН, и преподавание.

Цель всех названных институциональных платформ состояла прежде всего в том, чтобы вывести вопросы искусства и эстетического, путем придания им научного характера, из того теневого состояния, в котором они пребывали в контексте тогдашнего понимания науки. Сторонники ОИ придерживались убеждения, которое высказывал уже Гегель в своих берлинских лекциях по эстетике: научно исследовать искусство как таковое не только возможно, но и необходимо, т. е. равным образом и как феномен, и как идею. Кроме того, эта цель должна была осуществляться посредством более энергичного сотрудничества и обмена между всеми дисциплинами, имеющими отношение к искусству (а в качестве таковых, пусть и на периферии, выступали даже медицина, юриспруденция, ботаника, химия и физика[443]), т. е. при последовательном подключении философии и конкретных наук в равной степени.[444]

Так, при просмотре первых же томов «Журнала по эстетике и ОИ» видно, что в них опубликованы работы не только самых известных в то время представителей философской эстетики, таких как Теодор Липпс, Конрад Ланге, Йоганнес Фолькельт, Гуго Шпитцер, Йонас Кон, Георг Лукач, но и феноменологов: Морица Гейгера и Вальдемара Конрада. Кроме того, здесь напечатаны статьи историков искусства: Рихарда Гамана, Августа Шмарзова, Эрвина Панофски, Эдгара Винда, а также Вильгельма Воррингера, Вильгельма Ветцольдта, Эрнста Гейдриха и Ханса Янтцена, литературоведов, музыковедов, архитекторов, педагогов и т. д. Для обсуждений вопросов искусства в «Журнале по эстетике и ОИ» характерны неортодоксальный дух и зачастую нетрадиционный и многоплановый взгляд на искусство, наличие которого можно предположить, обратив внимание уже на совмещение разнообразных специальностей у протагонистов ОИ. К ним относятся не только Дессуар и Утиц с их квалификацией в областях философии и психологии, но и – если ограничиться лишь некоторыми примерами – ученые вроде психиатра и историка искусства Ханса Принцхорна или цитируемого Шпетом социолога, этнолога, социального психолога, а также социального философа и философа истории Альфреда Фиркандта.[445] Финский философ Каарле С. Лаурила в приветственном послании называет первый конгресс «протестом против оглупления, против специализации».[446] Понятно, что тогдашнее понимание науки было еще относительно далеко от позднейшей дифференциации по дисциплинам. Тем не менее уже к тому времени обнаружилась стремительно прогрессирующая специализация отдельных дисциплин, которую тогда постоянно проклинали как «кризис» наук о духе[447] и на которую ОИ – как часть зарождавшейся рефлексии об основах искусствознания – хотело реагировать своим универсалистским подходом.[448]

Кроме того, характерен небольшой средний возраст исследователей, которые подвизались в этой области (и которые значительно позднее, как Панофски или Винд, приобрели научный авторитет, оставив в далеком прошлом эту раннюю фазу). Ни журнал, ни конгрессы или объединение не были собраниями маститых ординарных профессоров. Напротив, в ОИ речь идет (как задумывалось Дессуаром вполне открыто) о попытке заложения основ или искусствоведческой реформы, которая исходит от молодых ученых и предлагает платформу как последующему поколению, так и «академическому среднему классу».

Ученых, которые выступали в защиту идеи ОИ, вообще нельзя четко идентифицировать – за исключением, пожалуй, Дессуара[449] и Утица,[450] на которого Дессуар смотрел несколько покровительственно, скорее как на прилежного, но несамостоятельного ученика (хотя исследователи сегодня единодушны в том, что подлинно конструктивный вклад в этой тематической области внес Утиц, а не Дессуар[451]). Следует также упомянуть историков искусства Рихарда Гамана[452] и Оскара Вульфа,[453] которые не раз выступали с программными работами. Учитывая общее целеполагание и совместные научно-организационные формы в окружении Дессуара, можно сказать, что ОИ не было случайной подборкой ученых. Напротив, здесь вполне можно говорить о междисциплинарном «исследовательском сообществе»[454] или, как сказал сам Дессуар под впечатлением первого конгресса, о научном «движении»,[455] к которому более или менее прочно и длительно принадлежали многие исследователи, представлявшие соответствующие дисциплины.

Что касается рецепции и истории влияния ОИ, то единая картина здесь не возникает. С одной стороны, говорят об «отсутствии влияния» ОИ.[456] Как отмечает Хенкманн, с «середины тридцатых годов» наблюдалось «содержательное обеднение журнала», что является показателем ослабления импульса к разработке ОИ в целом.[457] Да и постоянно уменьшающееся число участников конгрессов также отражало снижение интереса к их программе.[458] Кроме того, это движение по причине своей антитрадиционалистской направленности, а также еврейского происхождения многих представителей ОИ попало под прицел министерства пропаганды в национал-социалистической Германии. В 1933 г. Утиц был поначалу «временно освобожден от должности», а затем окончательно уволен «на пенсию».[459] Дессуар в 1936 г. был вынужден оставить пост главного редактора «Журнала по эстетике и ОИ», а его место занял философ и психолог Рихард Мюллер-Фрайенфельс. Уже ко времени парижского конгресса (1937 г.) Дессуар был лишен возможности туда поехать. В 1943 г. «Журнал…» окончательно запретили. В такой атмосфере деятельность исследовательской инициативы пришла в упадок. Но и в условиях советского режима, противоположного по политическим целям, но аналогичного по методам воздействия на науку, Шпет уже в январе 1930 г. в ходе начинающихся чисток был исключен из ГАХН. Это случилось еще до того, как Академию после долгого переструктурирования и введения жестких ограничений на исследовательскую работу окончательно закрыли в апреле 1931 г.[460]

После войны журнал, существующий до сих пор, продолжил выходить в качестве междисциплинарного форума искусствоведческих исследований. С 1951 по 1965 г. он выходил сначала как ежегодник (Jahrbuch), а с 1966 г., после возобновления под редакцией историка искусств Генриха Лютцелера, – снова под первоначальным названием «Zeitschrift f?r ?sthetik und allgemeine Kunstwissenschaft». Но обширные научные планы, связанные с первыми этапами деятельности журнала, не нашли никакого продолжения. Об этом свидетельствует и тот факт, что с 1936 по 2007 г. имя основателя журнала замалчивалось, и то, что даже в специальном – в связи со столетним юбилеем журнала – выпуске «Zeitschrift f?r ?sthetik und allgemeine Kunstwissenschaft» ни концепции его основателя Дессуара, ни концепции Утица не было уделено какого-либо серьезного места.[461]

С другой стороны, имеются различные признаки того, что идеи ОИ и после Второй мировой войны – как загадочно намекает Хенкманн, в настоящее время лучший знаток этого форума, – продолжали оказывать воздействие, оставаясь «инкогнито».[462] А то внимание, которое было приковано к работам по разработке ОИ не только в ГАХН, но и во Франции и США,[463] свидетельствует, что до прихода к власти национал-социалистов работы Дессуара и его коллег обладали серьезным инновационным потенциалом исследования искусства в Германии.

«Неудачу» проекта ОИ Хенкманн объясняет, помимо неблагоприятных внешних условий того времени, двумя объективными причинами. Во-первых, ОИ не выработало единой теории или единого метода; оно представляет собой некое с трудом просматриваемое сплетение вопросов, тем и субтеорий, иногда абсолютно разнородных. И это неслучайно, ведь сам Дессуар открыто пропагандировал плюрализм методов: «Система и метод означают для нас следующее: быть свободными от единственной системы и единственного метода».[464] Отрицая любую попытку привязать исследования искусства к философской систематике, которая базировалась бы на спекулятивной эстетике очередного Гегеля или в духе неокантианства ссылалась бы на «сущностно необходимое» в противовес «эмпирически данному»,[465] он настаивает на «игровом эклектизме»,[466] который избегает нивелирующих абстракций «эстетики сверху» и вместо этого исходит из многообразия произведений искусств и результатов наук об искусстве, чтобы таким путем действительно учитывать пространство опыта современной художественной жизни.[467]

Этот многоплановый характер исследований сближает стремления ОИ со стремлениями ГАХН. Перед лицом гетерогенности проводимых исследовательских работ и растущего количества возникающих субдисциплин в Академии также задавались вопросом: реализуется ли в ГАХН, собственно говоря, первоначальная идея основания нового искусствознания, или же речь de facto идет скорее об исследовательском центре в смысле сообщества ученых, т. е. о некой «академии» в старом значении слова?[468] Шпет в качестве руководителя Философского отделения и затем вице-президента ГАХН пытался вместе с кругом своих единомышленников сопротивляться процессу дробления исследовательской деятельности. Но при этом он задумывал искусствознание вовсе не как единую науку, а как «синехологическое искусствознание», и речь здесь могла идти – не больше, но и не меньше – о разработке философско-методических рамок для работы отдельных наук. А точнее – о различных аспектах корреляции между предметом «искусство» и теми способами, какими он конституируется для научного сознания.[469]

Неслучайно Шпет именно в работах Утица находит важные источники для разработки своей концепции. Как «подлинный теоретик»[470] ОИ, Утиц уважительно, но упорно боролся с импровизационными решениями ad hoc, которые были возведены Дессуаром в принцип. Им он противопоставлял концепцию ОИ как незавершенный проект (work in progress), базирующийся на философски разработанном методологическом фундаменте.[471] Однако Утицу удалось последовательно проработать свою научную идею лишь отчасти.

Еще одна причина «отсутствия влияния» ОИ, согласно Хенкманну, – его стремление к институционализации, из-за чего ОИ попадало между фронтов не только научных понятий, но и академической жизни. Специализация в различных эмпирических науках об искусстве неудержимо прогрессирует, и у представителей этих наук возникают опасения снова угодить – из-за связывания отдельных наук в одну междисциплинарную систематическую науку, которую отстаивает ОИ, – в подчиненный философии фарватер, который лишь недавно с большим трудом удалось покинуть.[472] К тому же оба главных направления ОИ, т. е. научно-теоретическое и методологическое обоснование новой дисциплины, с одной стороны, и научно-прагматическое сведение воедино всех релевантных искусству наук – с другой, оказываются de facto «относительно слабо» связанными между собой.[473]

И, наконец, равнодушное отношение к ОИ в искусствоведческой саморефлексии усугублялось, видимо, тем обстоятельством, что таким художественным направлениям, как экспрессионизм, сюрреализм или дадаизм, позднее оказавшимся в центре внимания, не уделялось в ОИ никакого внимания, а если и уделялось, то лишь негативное.[474] Нечто похожее произошло и с ГАХН: в свое время там практически не велись гуманитарно-научные дебаты о литературоведческой теории или русском авангарде, и потому Академию забыли. Да и вообще, ОИ – подобно искусствознанию в ГАХН – не было авангардистской инициативой, которая могла бы привлечь к себе внимание как таковая. Здесь не шла речь о радикальном разрыве со старыми парадигмами. Напротив, в обоих случаях делались попытки установить теоретическую связь между старой и новой культурой. В завершение следует все же отметить, что рецепция ОИ – будь то в форме ее отвержения или, наоборот, ее продолжения «инкогнито» – нуждается в более подробном исследовании.