Конец истории?

Сегодняшние жители Запада, как кажется с первого взгляда, удовлетворили практически все свои потребности. Самые бедные 10 процентов, несомненно, с этим не согласятся, но не стоит и говорить, что самые бедные 10 процентов будут существовать в любой популяции, и они всегда будут чувствовать себя обделенными. Но даже эта сегодняшняя относительная бедность выглядит невероятно привилегированной в сравнении с беднейшими 10 процентами в 1900 г. Несправедливость и неравенство, сохраняющиеся сегодня, – это побочные продукты систем, с помощью которых мы удовлетворили потребности большинства населения. Но что дальше? Если столько социальных факторов дошли до апогея своих «кривых цивилизации» к 2000 г., останется ли XX в. столетием величайших перемен?

Этот вопрос похож на тот, что поставил историк Фрэнсис Фукуяма в книге «Конец истории и последний человек» (1992). Еще со времен эпохи Просвещения различные историки, экономисты и философы заявляли, что однажды общество добьется такой степени прогресса, после которой ему будет уже больше некуда развиваться. Рано или поздно все примут для себя наилучшую форму общества, будь то либеральная демократия или социалистическое государство, после чего политическое развитие мира замедлится и остановится. Этот прогресс от охоты и собирательства к последнему состоянию общества, которое, как считал Фукуяма, будет либеральной демократией, называется универсальной историей. По словам Фукуямы, даже после окончания универсальной истории все равно сохранится история событийная. Будут по-прежнему идти войны. Болезни и изобретения по-прежнему будут терзать человечество и помогать ему, но это – всего лишь небольшие волны в спокойном море. С политической точки зрения мир доберется до идеального, неизменного состояния. Все люди получат доступ к пище, образованию и здравоохранению. С идеологической точки зрения ни у кого не будет причины уходить в оппозицию правительству, при котором страна процветает. Фукуяма считал, что падение Берлинской стены 9 ноября 1989 г. означает, что западный либерализм – это политическая парадигма, которая победит все остальные, и написал «Конец истории», чтобы поддержать эту идею.

Поскольку «кривые цивилизации» указывают на то, что множество благоприятных факторов уже дошли до своей кульминации, вполне резонным будет вывод, что концовка этой книги (а может быть, и она вся) поддерживает концепцию «конца истории». Мы проложили путь к эгалитаристской либеральной демократии, более или менее соответствующей политической модели, которая, как считал Фукуяма, будет принята везде. Как может в любом будущем веке произойти больше перемен? Если вы уже дошли до конца пути, идти дальше некуда. Но, хотя подобный вывод и резонен, он неверен. Подобно Фукуяме и всем известным политическим экономистам до 1945 г. – за исключением одного только Мальтуса, – мы рассматривали лишь одну сторону огромного экономического обмена, который лежит в основе существования человечества: спрос. То есть, проще говоря, мы рассматривали то, что мы хотим: каковы наши потребности, как сделать себя и наши страны богатыми, как распределять богатства, как радовать себя. Но любая экономика состоит не только из спроса, но и из предложения. Фукуяма – равно как и Гегель, Маркс и другие, менее важные герои универсальной истории, – не уделяет внимания этой стороне экономического обмена между человечеством и окружающей средой.

«Предложением» в этой системе является доступность ресурсов – от воды, земли, воздуха и солнечного света до древесины, угля, металлических руд, нефти и природного газа. В прошлом мы неизменно считали, что земли и природных ресурсов всегда будет достаточно, и единственный вопрос заключается в том, кто их будет контролировать. Но опубликованная в 1968 г. фотография «Восход Земли» показала – прекрасным и очень простым образом, – насколько мала Земля и насколько ограничены наши ресурсы. Так уж получилось, что непосредственной угрозы жизни в тот момент не было, и пессимизму закрепиться не удалось. Внимание мира быстро перескочило на другие вещи. Лишь несколько энтузиастов пытались предупредить политических лидеров о грядущей избыточной эксплуатации ресурсов мира. Большинство людей, занимавших ответственные посты, решили, что беспокоиться о таких вещах пока еще рано, и это отвлекает от по-настоящему важных дел: стимулирования бизнеса, международной конкуренции и, прежде всего, экономического роста.

Всем должно быть очевидно, что бесконечный рост производства товаров и пищевых продуктов на планете ограниченных размеров невозможен. Некоторые оптимистичные экономисты, впрочем, утверждают, что бесконечный экономический рост возможен, несмотря на ограниченные ресурсы. Все потому, что экономический рост измеряется валовым внутренним продуктом: бесконечный рост ВВП в теории возможен благодаря потенциально бесконечному повторному использованию ресурсов с добавлением стоимости на каждом этапе. Эти экономисты-оптимисты часто приводят в пример медь: если медь из старых электроприборов заново использовать в новейших технологических устройствах, ее ценность возрастет, и она поспособствует росту экономики. Когда новая электроника устаревает и ломается, ее тоже заново перерабатывают и используют компоненты в новых, еще более ценных продуктах, и цикл роста продолжается, не требуя новых объемов меди. Однако большинство ресурсов, необходимых миру, не подчиняются подобной модели. Как мы уже показали на примере «объемного» подхода к истории, который обсуждался в начале главы о XIX в., в Европе почти половина последней тысячи человеко-лет была прожита в последние два века. Это означает, что потребление минеральных ресурсов на душу населения стало намного выше, чем до 1800 г. Если бы мы нарисовали круговую диаграмму потребления, допустим, металла в последнюю тысячу лет, то увидели бы, что почти весь металл был потреблен уже после 1800 г. А что касается любимого примера оптимистов, считающих, что вечный экономический рост возможен, то более 95 процентов всей когда-либо добытой меди – начиная еще с бронзового века – было использовано в XX столетии[206]. Практически вся нефть, произведенная в последнем тысячелетии, была добыта и сожжена в XX в. Что же касается угля, то в XX в. его потребляли намного больше, чем в XIX, а уровень потребления до 1800 г. в сравнении с этими цифрами вообще пренебрежимо мал. Даже использование железа – и то, по большому счету, современное явление. Современное ежегодное потребление стали в Европе составляет примерно 400–450 килограммов на человека, а в некоторых промышленных странах – чуть ли не вдвое больше. До 1800 г. этот показатель вряд ли превышал 10 килограммов на человека. Соответственно, если пользоваться этими цифрами, получается, что 95 процентов всего железа было использовано после Промышленной революции. Запасы железа в мире велики, но для производства стали нужен уголь – от 0,15 до 0,77 тонны на тонну стали, в зависимости от метода производства[207]. Сталь и железо можно использовать повторно, а вот уголь – нет. И природный газ – тоже нет. И нефть. Таким образом, из-за того, что благодаря потреблению мировых ресурсов население мира становится все больше, аргумент «мы можем достичь бесконечного экономического роста, повторно используя медь и сталь» совершенно нереалистичен.

Таким образом, предложение Земли в этом отношении полностью соответствует спросу человечества. В XX в. мы не только удовлетворили больше потребностей, чем когда-либо в истории, но и эксплуатировали невозобновляемые ресурсы Земли с беспрецедентной скоростью. Соответственно, он не похож на любой другой предыдущий период. С социально-экономической точки зрения, мы жили на новооткрытой планете.

Проблема, естественно, здесь в том, что планета у нас всего одна, и использовать бо?льшую часть ее самых ценных ресурсов в одном столетии – это не очень умно, если мы хотим и дальше удовлетворять наши потребности и жить с комфортом. Политические мыслители прошлого – гегельянцы, марксисты, либералы XIX в. – даже не рассматривали важность предложения в экономической системе «человечество – Земля». Их интересовало только то, чего хочет человечество – или, если точнее, то, чего они хотели для человечества. Для Маркса социализм был вопросом контроля над ресурсами, средствами производства и рынками: если их все будет контролировать пролетариат, это будет выгодно пролетариату. Но если количество жителей на планете удвоится, то после распределения ресурсов пролетариату останется вдвое меньше ресурсов, так что рост населения приведет к обеднению пролетариата вне зависимости от того, контролирует ли он средства производства. Более того, даже если население останется прежним, не все принадлежащие пролетариату ресурсы продержатся одинаково долго. В некоторых нефтепроизводящих странах запасы закончатся раньше, чем в других, уничтожив экономическое и общественное благополучие тех, кто от них зависел. В конце концов, выйдет так, что несколько стран будут контролировать единственные оставшиеся доходные источники нефти, и они займут доминирующее положение в сравнении с теми странами, у которых ресурсы закончились. Представления Маркса, как и любая утопия, были некоей «полуночной точкой»: даже если часовая стрелка когда-нибудь до нее дойдет, затем она без всякого сожаления продолжит свое движение.

Некоторые люди все еще верят, что мы никогда не израсходуем наши ресурсы. Когда в 1492 г. завершилась Реконкиста и христианский мир достиг пределов возможной экспансии, Колумб пересек океан и открыл Эспаньолу. Через пять лет Кэбот добрался до Ньюфаундленда. Дух приключений никуда не делся, скажут эти люди, и он поможет нам долететь до звезд. К сожалению, XX в. покончил с этой мечтой. Как показала эта книга, «дух приключений» – на самом деле всего лишь эвфемизм для охоты за богатством или стремления к прибыли. Колумба и Кэбота вдохновляли мечты о богатстве, равно как и королей, финансировавших их экспедиции. Исследование побережья Африки за пределами мыса Бохадор продолжилось только потому, что Жил Эанеш нашел там золото и рабов. В XVIII в. люди начали разрабатывать новые методики земледелия не потому, что надеялись накормить весь мир, а ради прибыли. Но в XX в. мы осознали ограничения нашей экспансии: мы обнаружили, что путешествие за пределы Солнечной системы никогда не принесет прибыли. Возможно, когда-нибудь для нас будет экономически выгодно добывать на Марсе металлы, которых мало на Земле, однако я сильно подозреваю, что из-за того, что любая миссия на бесплодный, холодный, безвоздушный Марс будет стоить миллиарды долларов, державам всегда будет легче и выгоднее заключить союз с государством, богатым ресурсами, или напасть на страну, которая слабее в экономическом или военном отношении. А за пределами Марса какая-либо прибыльная экспансия невозможна в принципе. Оставшиеся планеты Солнечной системы не подходят для заселения и разработки людьми. Ближайшая к нам звезда, имеющая планеты, – Эпсилон Эридана, находится в 10,5 световых годах от нас, но ее планеты находятся вне зоны обитаемости. Самая близкая к нам планета после Марса, которую мы, вероятно, сможем освоить, – Глизе 667 C, которая находится в 22 световых годах от нас. Даже добраться туда – уже огромная проблема. Самая большая скорость, до которой нам удалось разогнать космический корабль с людьми на борту, – около 40 тысяч километров в час; на такой скорости нам потребуется 589 248 лет, чтобы добраться до этой планеты, а потом нам придется еще и возвращаться назад – получается, путешествие займет у нас более миллиона лет. Подобные временны?е сроки не привлекут никаких инвесторов, какие бы проценты с инвестиций им ни обещали. Не говоря уж о том, что гарантии возвращения экспедиции нет в принципе.

Дальше уже начинаются научные теории, граничащие с научной фантастикой. В апреле 2010 г. Стивен Хокинг заявил, что гигантский космический корабль с запасом топлива, чтобы сжигать его два года без перерыва, сможет достичь половины скорости света (540 000 000 км/ч)[208]. А если у него будет достаточно топлива на четыре года, то он разгонится даже до 90 процентов скорости света (972 000 000 км/ч). В этом случае мы сможем слетать на Глизе 667 C и обратно всего за 58,6 года[209]. Я с удовольствием соглашусь с заверениями профессора Хокинга, что благодаря свойствам пространства-времени люди на борту корабля, движущегося со скоростью 90 процентов от световой, проживут немногим больше половины времени, которое пройдет на самом деле, – 37,3 года вместо 58,6. Однако я не могу не задаться вопросом, куда можно будет поместить топливный бак, содержащий более полумиллиона тонн жидкого кислорода и жидкого водорода (чтобы хватило на путешествие туда и обратно). Собственно, сможет ли настолько тяжелый корабль вообще взлететь? Можно ли его будет заправить в космосе? Да, вот поэтому я и не ракетостроитель. И, если подумать, Стивен Хокинг – тоже. Но я точно знаю одно: прибыли от путешествия в другую звездную систему мы не получим никогда. Меня в этом убеждают даже не технологические ограничения, а совокупность других факторов: огромного расстояния, недостижимости скорости света и огромных затрат. С коммерческой точки зрения, всегда будет выгоднее торговать, вести переговоры или воевать за ресурсы Земли, чем тратить триллионы долларов на отчаянную попытку отправить нескольких людей в очень, очень далекое путешествие в другую звездную систему.

Так что космос, наша «последняя граница», не даст решения проблемы. Однако он все же направляет наше внимание на силы, которые, скорее всего, повлияют на природу человечества в будущем. Многие перемены, которые мы обсуждали в этой книге, сходны в одном: они связаны с разрушением границ. Географические границы были разрушены Колумбом, Кэботом и другими путешественниками той эпохи. Границы восприятия были уничтожены сверхновой звездой 1572 г., микроскопом и телескопом. Социальные границы разрушила Французская революция, а затем на Западе их добили реформаторы XIX в. За пределы атмосферы Земли человечество вышло в XX в. Многие эти явления укладываются в рамки парадигмы «иди на Запад, молодой человек». Вы идете на запад, находите границу, пересекаете ее, что-то там находите, приобретаете и благодаря этому богатеете. Эта парадигма лежала в основе экспансии викингов, норманнов, крестоносцев и исследователей Нового Света. Она способствовала научным открытиям, исследованию мира, экономическому росту. Но сейчас, когда ископаемые ресурсы Земли медленно подходят к концу, эта парадигма начинает устаревать. Новая задача для нас – не экспансия, а сдерживание себя: серия проблем, к борьбе с которыми мужчина-завоеватель подготовлен не очень хорошо. Мы, Homo sapiens, никогда в жизни еще не сталкивались с тем, что наши собственные инстинкты угрожают нашему существованию: они всегда приносили нам выгоду, способствуя выживанию генов. Границы, с которыми нам приходится иметь дело сейчас, лежат не на горизонте и даже не в космосе, а внутри наших разумов.