Либерализм эпохи Просвещения

Иммануил Кант называл Просвещение способностью думать самостоятельно, не завися от условностей и догм. Учитывая такое широкое определение, трудно удивляться, что термин действительно использовали весьма широко. Часто Просвещение считают синонимом всех изменений, которые отличают беззаботный, элегантный мир романов Джейн Остин от темных глубин XVII в., в котором еще жгли ведьм. Это интеллектуальная «корзина», в которую без разбора бросают научные идеи и рационалистские теории, появление политической экономии и спад суеверий. Если пользоваться таким общим определением, то эпоха Просвещения началась с Фрэнсиса Бэкона и Галилея в начале XVII в., включила в себя всю Научную революцию и закончилась лишь после падения Наполеона в 1815 г. Но это определение явно слишком расплывчато, а временной период слишком длителен. Таким образом, для целей этой книги я рассматриваю две интеллектуальные перемены, часто считающиеся важными чертами эпохи Просвещения, – либерализм и экономическую теорию – по отдельности.

В сердце эпохи Просвещения лежала 28-томная «Энциклопедия», вышедшая в Париже под редакцией Дени Дидро и Жана Лерона д'Аламбера. Это произведение, печатавшееся почти двадцать лет (1752–1771), напоминало вечный огонь, вокруг которого, словно мотыльки, собирались гении – среди них Монтескьё, Вольтер, Жан-Жак Руссо, Тюрго и Луи де Жокур (который собственноручно написал четверть всей «Энциклопедии»). Но весь проект представлял собой нечто намного большее, чем просто сумму своих частей: то была попытка поставить отношения человечества с природой на чисто рациональные рельсы, без обращения к магии, суевериям или религии. Разделив все знания на три ветви – память, рассуждение и воображение, – редакторы создали таксономию, в которой не осталось места для таких вопросов, как божественная воля или духовное заступничество. Их цель можно описать одним термином, которому посвящался весь этот титанический труд, – понимание.

В основе стремлений редакторов и авторов лежала самовоспроизводящаяся концепция общественного прогресса. Тюрго объяснил это в своем «Философском обзоре последовательного развития человеческого разума» (1750). Он начал с предпосылки деизма – что Бог являлся «первым движущимся» во Вселенной; эту концепцию впервые предложил Фома Аквинский в XIII в. в качестве доказательства существования Бога. На языке Просвещения Бог – это великий часовщик, который однажды «завел» мир, а затем оставил его в покое. Человечество постепенно вышло из естественного состояния и прошло три этапа – охотников-собирателей, скотоводов и земледельцев, – прежде чем наконец добраться до четвертого и последнего этапа – торговцев. Переходы от одного этапа к другому осуществлялись благодаря возможности накапливать все больше сельскохозяйственных и производственных излишков. Для Тюрго доказательством того, что это именно «прогресс», стал тот факт, что человечество постоянно пополняет свои запасы знаний. Таким образом, человечество будет продвигаться дальше вечно, рассуждал он, потому что любопытство заложено в нашей природе.

Прогресс можно было применить и к политической теории. Монтескьё, Вольтер и Руссо были впечатлены конституционной монархией, установившейся в Англии в 1688–1689 гг. Вольтер провел три года в Англии в политической ссылке, за это время изучил английский язык и очень полюбил страну. «Как мне нравится английская смелость! – писал он в письме о “Сказке бочки” Джонатана Свифта (1704). – Как мне нравятся те, кто говорят то, что думают![133]» К сожалению для него, он еще и очень любил английскую теорию государственного устройства и был настолько против французской абсолютной монархии, что после его возвращения во Францию королевский палач сжег экземпляр его «Философских писем» (1734). Вольтер понял намек и снова покинул Париж. После этого он получил репутацию вольнодумца и бунтаря – несмотря на то, что в 1740-х гг. работал официальным королевским историографом. В 1760-х он стал интересоваться делами различных жертв государственного притеснения, публикуя эссе и трактаты в защиту тех, кого несправедливо пытало и убивало государство. Эти акты морального возмущения вкупе с феноменальным успехом его повести «Кандид» (1759), в которой он насмехался над оптимистической философией «Теодицеи» Лейбница и жестко критиковал церковь и правительство, превратили его в заступника свободы и знаменитость национального уровня.

Еще жестче критиковал общественное неравенство современник Вольтера Жан-Жак Руссо. Как и у Гоббса и Локка в предыдущем столетии, отправной точкой для Руссо в его труде «О происхождении неравенства между людьми и о том, согласно ли оно с естественным законом» (1754) стало человечество в естественном состоянии. В отличие от Гоббса, который считал, что «естественный человек» не знал о морали и, соответственно, не мог не быть грешен, Руссо заявлял, что в естественном состоянии человек не является ни нравственным, ни безнравственным, но по сути своей добрым, потому что зла, порожденного обществом, не существовало, и оно не могло искушать его. У «естественного человека» Руссо не было языка, которым он мог выразить ненависть. «Дикаря» интересовало только самосохранение и обеспечение себя едой, сном и женским обществом. Он не понимал, что такое смерть. Соответственно, современному читателю «естественный человек» Руссо кажется довольно-таки беззаботным товарищем. Но ему приходилось бороться с плохой погодой и угрозой со стороны диких зверей – не только ради себя, но и ради других людей. Руссо сделал из этого следующий вывод:

Но с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, – исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью, и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета[134].

В своем самом влиятельном труде, «Общественный договор» (1762), Руссо попытался понять границы свободы внутри общества. Книга начинается со знаменитых слов: «Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах. Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они». Затем Руссо утверждает, что государство несправедливо, если неоправданно подавляет свободу личности. Чтобы государство было легитимным, оно должно состоять из двух элементов: суверенной власти, представляющей всех людей, выражающей их общее желание и составляющей законы, и правительства как отдельной организации, которая следит за выполнением этих законов и воли народа. Для Руссо было важно, чтобы люди участвовали в управлении страной, а не просто были в нем представлены. Все, что государство требует от человека, должно исполняться немедленно и без вопросов, но любое требование, не отвечающее воле народа, будет несправедливо. Государство обеспечивает владельцу собственности право владения. Книга оказала огромное влияние. Труды Руссо и Вольтера содержали интеллектуальную аргументацию в пользу либерализма и демократии и, таким образом, стали сильнейшим теоретическим обоснованием для Французской революции. Что интересно, оба философа умерли в 1778 г. буквально в течение нескольких недель: Вольтер – 30 мая, Руссо – 2 июля.

Неотъемлемой частью социальной теории Просвещения являлся вывод, что общество должно быть менее нетерпимым к несогласию. Не стоит забывать, что в начале этого столетия преследование религиозных меньшинств лишь усилилось. Нантский эдикт (1598), позволявший французским протестантам открыто проводить богослужения, был отменен Людовиком XIV в 1685 г. Все гугенотские церкви были разрушены, а школы закрыты; сотням тысяч людей пришлось отправиться в изгнание. За Актом о веротерпимости 1689 г., который позволял английским протестантам-нонконформистам проводить богослужения в своих часовнях, последовала целая серия жестких мер против католиков, запретившая им, в частности, селиться ближе десяти миль от Лондона. Дополнительные антикатолические меры были приняты в 1700 г. Но в середине XVIII в., когда аргументы Вольтера, Руссо и Тюрго получили поддержку во Франции и других странах, волна пошла на спад. Людовик XVI наконец даровал французам свободу вероисповедания в 1787 г. Через четыре года католикам позволили проводить богослужения в Великобритании. Им, конечно, все еще запрещали занимать государственные должности и поступать в университеты, но начало было положено.

Еще одним показателем того, что либерализм постепенно проникал в общество, стало меняющееся отношение к внебрачному сексу. Хотя после реставрации монархии в Англии в 1660 г. отменили закон, требовавший смертной казни за адюльтер, преследования за незаконные половые связи продолжались и в XVIII в. Прелюбодеев и проституток публично пороли в Лондоне, возили по городу на телегах и стыдили, расклеивая их имена на плакатах или внося в «черные списки» их приходских церквей. По воскресеньям священники читали имена «преступников» в церкви и заставляли их публично сознаться в сексуальных прегрешениях. Некоторых приговаривали к тяжкому физическому труду. В первом десятилетии XVIII в. общества, созданные для слежения за нравственностью города, выдвигали по тысяче обвинений в год[135]. Но постепенно ярость пошла на убыль. Лондонские общества не только не могли справиться с ростом столицы и ее все растущими сексуальными аппетитами: подобные преследования стали считаться несправедливыми, потому что за половые преступления наказывали только бедняков[136]. Идея свободы лишь подлила масла в огонь споров. Можно ли проститутку арестовать за поиск клиентов? Нет, поскольку предложение секса не является незаконным, ее арест противоречит Великой хартии вольностей. А как насчет адюльтера? Он противоречит естественному закону, и, соответственно, его нельзя терпеть ни в коем случае? Или же он всего лишь нарушает законы церкви и, соответственно, является тем, о чем просвещенные люди говорят lassez-faire («не вмешивайтесь»)? Сам Локк считал, что если у мужчины есть внебрачные дети от одной или нескольких женщин, это не противоречит естественному закону, но он был весьма осторожен и старался не говорить об этом на публике. Спор очень изящным образом разрешил шотландский философ Давид Юм в своем «Трактате о человеческой природе» (1739–1740): он отметил, что сексуальное желание является влечением, а «сдерживание влечения неестественно»[137]. Собственно, продолжение рода является самой основой любого общества.

К 1750 г. идея, что мужчины и женщины в приватной обстановке имеют право делать со своими телами что угодно, начала приобретать широкую поддержку. Литературное выражение этого принципа видно в романах, вышедших в Англии в 1748 и 1749 гг. Среди них – «Кларисса» Сэмюэла Ричардсона и «Том Джонс» Генри Филдинга, которые заигрывают с темой внебрачного секса. В том же году вышла «Фанни Хилл» Джона Клеланда, открыто порнографический роман, в котором описываются практически все сексуальные пороки, кроме скотоложства. Эквивалентные визуальные стимулы появились во Франции после 1740 г. на картинах Буше: он писал бесстыдно эротичные изображения обнаженных красивых молодых женщин в провокационных позах. Для тех, кто хотел непосредственно принять участие в увеселениях плоти, проституция стала намного более заметной, чем в предыдущие два столетия. С 1757 г. имена и услуги всех хороших, плохих и очень плохих проституток в модном лондонском Уэст-Энде стали указывать в справочнике – «Списке дам из Ковент-Гардена от Харриса». Королевская традиция брать фавориток, которой с таким усердием следовали Карл II и Людовик XIV, а также многие аристократы по обе стороны Ла-Манша, распространилась и среди растущего среднего класса, для которого секс был просто еще одним товаром. Южноевропейские страны всегда были немного более утонченными с точки зрения сексуального поведения. Католический город-государство Венеция всегда был сравнительно терпим к тайным любовным романам, но в XVIII в. он, пожалуй, стал даже слишком либеральным, породив Джакомо Казанову.

Либеральные идеи поспособствовали и распространению гуманизма. Елизавета, императрица России, отменила смертную казнь в 1744 г. к вящему неудовольствию большинства подданных[138]. В Италии Чезаре Беккариа издал трактат «О преступлениях и наказаниях» (1764), в котором заявил, что никаких оправданий для государства, решившего лишить своего подданного жизни, не существует; куда более эффективным сдерживающим фактором является пожизненное заключение, потому что оно длится долго. Император Леопольд II Тосканский, следуя этому совету, отменил смертную казнь в 1786 г. Вольтер перевел трактат Беккариа на французский язык в 1766 г., а английский перевод появился в 1767. Даже в тех странах, где смертная казнь сохранилась, казнить стали реже. В Амстердаме количество казней уменьшилось на одну шестую часть, а в Лондоне – на треть[139].

Влияние либерализма эпохи Просвещения еще заметнее, если посмотреть на легализованную жестокость. Мучительные наказания и официально одобренные пытки теперь больше говорили о тирании государства, чем о злокозненности преступника. В Англии запрет на «жестокие и необычные наказания» в Билле о правах 1689 г. привел к тому, что традиционные наказания вроде отрубания руки или ноги вышли из употребления. В колодки стали сажать куда реже после 1775 г., публичные порки женщин отменили примерно в то же время, а клеймение заменили штрафом в 1779 г. Последнее сожжение женщины за «малую измену» (убийство мужа или работодателя) состоялось в 1784 г., а за «большую» (государственную) измену – в 1789. Задолго до того, как сожжение на костре окончательно отменили в 1791 г., из соображений гуманности появилась неофициальная договоренность, что палач сразу после того, как разжигали костер, быстро душил казнимых женщин гарротой. Некоторых женщин оправдывали просто потому, что присяжным казалось, что такое ужасное наказание несопоставимо с их преступлением. То же самое можно сказать и о многих мужчинах, которых в ином случае повесили бы. Англичан все чаще стали депортировать в Америку (до 1776 г.) или Австралию (после 1787 г.) вместо того, чтобы вешать. В 1770 г. Джон Говард выступал за реформу британских тюрем, считая само по себе тюремное заключение жестоким и унизительным обращением. Во Франции жестокость тоже постепенно уменьшилась. Последнего француза сожгли за содомию по взаимному согласию в 1750 г., а за изнасилование мужчины – в 1783. Была даже попытка полностью отменить во Франции смертную казнь в 1791 г. К сожалению, все попытки революционной Франции стать гуманнее очень быстро сошли на нет. Впрочем, если рассматривать все в комплексе, то жестокость Французской революции была скорее исключением из общих тенденций гуманизма – она вовсе не покончила с ним.