Промышленная революция

Сейчас общепринятым считается мнение, что Промышленная революция началась в Англии в XVIII в. Так что вы наверняка удивитесь, узнав, что термин впервые был сформулирован в 1799 г. французским дипломатом в Берлине, чтобы описать процессы, происходящие во Франции. Объяснение этого парадокса простое: «революция» на самом деле была очень медленным процессом. Поначалу ее вообще не замечали; она медленно распространялась из множества разрозненных мест в Англии и не скоро еще оказала заметное влияние на Европу. Лишь в конце века ее революционный характер был признан. Как выразился историк Эрик Хобсбоун, Промышленная революция «не была эпизодом, у которого можно выделить начало и конец… ибо с этого самого времени революционные перемены превратились в норму»[143].

Сегодня мы обычно связываем Промышленную революцию с паровой энергией. Поначалу использование пара было лишь одним из многих изменений, причем далеко не самым важным. К 1800 г. в промышленности и горном деле использовалось всего около 1200 паровых машин; водяных колес было намного больше, и энергии они вырабатывали тоже значительно больше. Собственно, еще в 1838 г. вода обеспечивала энергией более трети всех промышленных мощностей Великобритании[144]. Настоящей причиной индустриализации стала коммерческая конкуренция. Если у вас есть фабрика, и вы хотите обойти конкурентов, то вам нужно уменьшить затраты на производство и сполна воспользоваться всеми доступными вам ресурсами. Вам нужно изменить методы работы, адаптироваться к новым задачам и инвестировать в людей, машины и здания, чтобы добиться максимальной прибыли. В этом отношении Промышленная и Сельскохозяйственная революции были двумя сторонами одной медали – желания обогатиться благодаря повышению эффективности методов работы.

В поисках первопричин Промышленной революции мы находим два отдельных развивающихся рынка. Первый появился из-за роста спроса на хлопковую и шерстяную ткани, а второй – на уголь и металлургию. То, что поначалу это были две отдельные «промышленные революции», позже поглощенные одной, более крупной, становится очевидно, если посмотреть на источники энергии. Первые фабрики по обработке хлопка были построены в 1740-х гг. и работали на конной или водяной тяге; паровые машины появились на них лишь в 1780 г. Почему же тогда в этом веке так выросло производство угля? Зачем потребовались паровые машины, чтобы откачивать воду из самых глубоких шахт, которые в 1730 г. достигли глубины 90 метров, а еще через тридцать лет – 180 метров?[145] Почему первый в мире железнодорожный мост (Коси-Арк) был построен для перевозки угля из графства Дарем в Тайнсайд уже в 1726 г.?

Ответ на эти вопросы состоит в том, что до 1780 г. на уголь был спрос не только в текстильной промышленности, пусть и в небольших масштабах. Кузнецам и литейщикам требовался уголь. Нужен он был и пивоварам, производителям джина и виски, соли, кирпичей, черепицы, стекла. Для всех этих ремесел требовались более высокие температуры, чем те, которые можно было получить с помощью дров. Традиционно там использовался древесный уголь, но высококачественный уголь подходил куда лучше. К тому же он был еще и дешевле: начиная с XVI в., Англия страдала от недостатка древесного топлива. Древесина требовалась для строительства домов и кораблей, производства мебели и большинства кухонной утвари, но немало лесов было вырублено в Средние века, а еще больше расчистили в XVI в., потому что для размещения стремительно растущего населения требовалась земля. Из-за недостатка древесины люди, что естественно, стали использовать в качестве топлива уголь. В домах с кирпичными дымоходами можно было жечь уголь вместо дров, чтобы подогревать воду для стирки и мытья. Задолго до 1700 г. уголь стал основным топливом в Лондоне, население которого в течение XVII в. выросло с 200 000 до 700 000. Бо?льшую часть столичного угля – 443 875 тонн – везли из Ньюкасла вдоль восточного побережья Англии; этот морской путь удовлетворял казавшиеся ненасытными потребности Лондона в топливе. К 1770 г. спрос увеличился еще вдвое. Город и его пригороды продолжали расти: к 1800 г. население превысило миллион человек. В то же время на уголь переходила и остальная страна. В 1700 г. в английских шахтах добывали около 2,6 миллиона тонн в год, а к 1800 г. – уже в четыре раза больше. Уголь еще и подешевел, потому что затраты снизились, когда добычей стали заниматься не во множестве маленьких шахт, а в нескольких крупных и глубоких. Собственники этих больших шахт сумели организовать эффективную систему поставок: стоимость доставки угля по морю, рекам и каналам составляла всего фартинг на тонно-милю[146]. Низкая стоимость стала дополнительным стимулом для использования угля, и цикл продолжился. К 1850 г. в Великобритании уже добывали более 50 миллионов тонн угля в год.

Причиной экспоненциального роста спроса на уголь в XIX в. стало широкомасштабное применение паровых машин, из-за которых он стал необходим в самых разнообразных отраслях. Но в течение почти всего XVIII в. паровой двигатель оставался всего лишь машиной для выкачивания воды из глубоких шахт – машиной, сжигающей уголь, чтобы добывать еще больше угля. Исходную идею, как считается, выдвинул Томас Севери из Модбери, Южный Девон, который запатентовал свое «изобретение для подъема воды и обеспечения движения для всякой фабричной работы с помощью двигательной силы огня» в 1698 г. Судя по этому описанию, Севери явно понимал, что его устройство окажется полезным не только для горного дела, но в своей книге «Друг шахтера» подчеркивал, что главным его способом применения будет откачивание воды из шахт. Продемонстрировав изобретение Королевскому обществу в 1699 г. и получив дополнительную защиту своей идеи, выразившуюся в парламентском Законе об огненном двигателе, он надеялся разбогатеть. К сожалению, его машина оказалась недостаточно эффективной. Более эффективным получилось другое устройство, созданное еще одним девонцем, Томасом Ньюкоменом. Два изобретателя решили работать вместе, и в 1712 г. в угольной шахте Конигри близ Дадли Ньюкомен установил первую в мире работающую и коммерчески успешную паровую машину.

Изобретение Ньюкомена не изменило мир мгновенно. Оно требовало значительных затрат на установку и расходовало огромные количества угля. Но, с другой стороны, больше всего в паровых машинах нуждались именно глубокие угольные шахты. Вопрос был только в том, что дешевле – паровая машина или упряжки лошадей. Поначалу паровые машины были лишь на 11 процентов дешевле в эксплуатации, но даже этого оказалось достаточно, чтобы убедить некоторых владельцев шахт вложиться в них[147]. Чем глубже становились шахты, тем больше становилась экономия. Машины Ньюкомена установили в сотнях шахт по всей Англии. А потом они пошли на экспорт: одну построили в Швеции в 1727 г., а к 1740 они уже стояли в Вене, Касселе (Германия), Шемнице (Словакия), Жемепп-сюр-Мёзе (близ Льежа) и Пасси (близ Парижа)[148]. К 1750 г. затраты на эксплуатацию паровых машин составляли 60 процентов от эксплуатации лошадей, а к 1770 – всего 40 процентов: экономия в 1 1/2 пенса на лошадиную силу в час. Паровые машины распространились по всей Европе, их устанавливали британские инженеры. Когда инженер Джон Смитон в 1767 г. объехал угольный бассейн на северо-востоке Англии, он обнаружил там 57 паровых машин Ньюкомена. Общая мощность, по его подсчетам, составляла всего 1200 лошадиных сил, так что он решил внести улучшения в конструкцию. Затем в 1775 г. Джеймс Уатт заключил партнерство с Мэттью Болтоном, чтобы максимально использовать потенциал изобретенной Уаттом еще более эффективной паровой машины. Благодаря изолированной камере для конденсации она потребляла на 75 процентов меньше топлива, чем машина Ньюкомена, так что привлекла внимание промышленников, у которых не валялись под ногами бесконечные запасы угля. Джон Уилкинсон заказал паровую машину Болтона и Уатта для своего сталелитейного завода. Ричард Аркрайт установил машину на хлопковой фабрике в Вирксворте, графство Дербишир, в начале 1780-х. Именно после этого паровая революция объединилась с системой фабрик, породив Промышленную революцию, какой мы ее знаем.

Хлопковые фабрики появились благодаря серии технических инноваций, с помощью которых производство ткани стало дешевле и качественнее. Челнок-самолет Джона Кэя, запатентованный в 1733 г., широко распространился среди ткачей в 1740-х и 1750-х гг., удвоив их производительность труда и повысив спрос на пряденую нить. Льюис Пол и Джон Вайетт открыли фабрику, на которой использовалась прядильная машина Пола, в Бирмингеме в 1741 г. Через четыре года фабрика закрылась, но идею Пола с барабанами позаимствовал Ричард Аркрайт для своей «ватермашины», запатентованной в 1769 г. Аркрайт, в отличие от Пола, был проницательным бизнесменом. Благодаря его деловой хватке прядильная машина для хлопка стала приносить прибыль, и к моменту его смерти в 1792 г. состояние Аркрайта составляло около 500 000 фунтов. Сравните это с 10 000 фунтами в год мистера Дарси и ежегодным доходом мистера Бингли в 5000 фунтов в «Гордости и предубеждении» Джейн Остин – неплохо для человека, у которого даже не было денег, чтобы заплатить пошлину за свой первый патент[149]. Источником дохода стали большие механизированные системы, размещенные на фабриках, которые Аркрайт открыл в Ноттингеме, Кромфорде, Бейквелле, Массоне, Вирксворте, Литтоне, Рочестере, Манчестере и других городах. Они работали двадцать четыре часа в сутки, освещая ночное небо индустриальным пламенем. Как часто говорят, Ричард Аркрайт создал конвейерное производство задолго до Генри Форда. Еще одним промышленником, сколотившим сравнимое состояние, стал Джозайя Уэджвуд, основатель фабрики высококачественных гончарных изделий, носящей его имя. Скрупулезный, осторожный человек, он составил план строительства своей усадьбы Этрурия в Стаффордшире таким образом, чтобы максимально использовать строящийся тогда канал для доставки готовой продукции. Он настаивал на самых лучших материалах и максимальной чистоте рабочего места, а также следил, чтобы все 278 сотрудников его фабрики соблюдали строгий рабочий режим[150]. Он построил для них дома на территории усадьбы и даже стал выплачивать пособие по болезни, чтобы они не ушли к конкурентам. В то же время он постоянно поднимал стандарты качества работы. Он принимал огромные заказы у королевы Шарлотты и русской императрицы Екатерины Великой; его личная промышленная революция вышла за пределы массового производства, в ней уделялось огромное внимание качеству конечного продукта.

С 1780-х гг. в Великобритании развернулась индустриализация, и она привлекла внимание бизнесменов всей Европы. В первой половине века ежегодный рост хлопковой промышленности составлял около 1,37 процента в год. В 1760–1770 гг. он уже был равен 4,59 процента, в 1770-х – 6,2 процента, а в 1780-х – 12,76 процента. Значительный рост производительности отмечался практически во всех отраслях промышленности. Производство чугуна в Британии выросло с 30 000 тонн в год в 1760 г. до 244 000 тонн в год в 1806. Началась гонка за изобретениями, которые могли принести состояние. В 1700–1709 гг. в Англии выдали всего 31 патент, а в 1800–1809 уже целых 924[151]. В следующем веке мы увидели еще больше промышленных перемен, экспоненциальный рост потребления угля и разнообразие изобретений: в 1890-х гг. в Британское патентное ведомство поступило более 238 000 заявок. Но промышленные революции XVIII в., вместе взятые, оказали «эффект Колумба»: они не только навсегда изменили мир, но и показали людям путь в будущее.