Рост населения и урбанизация

Вы, должно быть, подумали, что книга уже приближается к концу: мы преодолели уже восемь веков, а осталось всего два. Если так, то вы немало удивитесь, узнав, что с исторической точки зрения мы не прошли даже половины пути. Причина этого расхождения в том, что история – это не время, а время – не история. История – это не изучение прошлого как такового, а изучение людей в прошлом. Временем, отделенным от человечества, занимаются ученые и мечтатели. Если мы откроем какой-нибудь ранее неизвестный необитаемый остров, то у него не будет никакой истории: его будут изучать специалисты по естественной истории, ботанике и геологии. Мы не можем написать историю Южного полюса до того момента, как человечество осознало его важность и решило до него добраться. История неразрывно связана с тем, что мы сделали – и как биологический вид, и как отдельные его представители. Таким образом, у крупной страны вроде Италии с населением 60 миллионов человек и богатейшим культурным наследием история намного больше, чем у малонаселенного островка. Это не презрение к маленьким островкам: я лишь констатирую, что страна с 60-миллионным населением каждый день пополняет свою историю в миллион раз бо?льшим количеством человеческого опыта, чем остров с населением в 60 человек. В миллион раз больше человеческого общения, в миллион раз больше общественных течений, в миллион раз больше болезней и боли. Мы должны считать не только время, но и человеческое время – то есть объем опыта, содержащийся в одном дне или годе.

Подобный «объемный» подход к человеческому времени можно применить для сравнения и веков, и разных стран. Если сложить все дни, прожитые обитателями Европы за тысячу лет между 1001 и 2000 гг., то относительные пропорции тысячелетнего населения вы увидите на графике справа. Если бы история и время были одним и тем же, то на графике мы увидели бы 10 равных секторов по 36 градусов. Но на деле разница на графике очень заметна. Мы видим, что перемены, описанные в первой главе книги, были пережиты примерно тремя процентами всего населения Европы за тысячу лет. Со всеми поразительными переменами XVI в. имели дело менее шести процентов. Я не хочу сказать, что этим столетиям нужно было посвятить меньше страниц, – в них произошли глубочайшие изменения, которые легли в основу всего, что случилось после них, – но это в самом деле означает, что перемены, затронувшие наибольшее количество людей, произошли главным образом в последние два века. Более того, вышеприведенный график даже недооценивает перекос в сторону современности на Западе, потому что не учитывает население США, Австралии, Канады, ЮАР и Новой Зеландии, а также вестернизированных жителей Латинской Америки, Индии и Дальнего Востока. Если смотреть в мировых масштабах, то лишь треть всей истории относится к первым восьми векам второго тысячелетия. Если значительность любого изменения учитывать с поправкой на количество людей, затронутых этим изменением, то мы наконец дошли до дивизиона тяжеловесов.

Не во всех странах скачок населения в XIX в. вышел одинаковым. Население Франции увеличилось с 28,7 миллиона до 40,7 миллиона человек (42 процента) – это лишь четвертый век по росту населения, начиная с 1001 г. Население Италии увеличилось намного значительнее: с 18,09 миллиона человек в 1800 г. до 32,97 миллиона человек в 1900 – на 82 процента, это самая значительная прибавка в истории. Население Испании и Португалии увеличилось соответственно на 75 и 86 процентов, Германии – на 130, европейской части России – на 181. Население Британских островов в целом увеличилось на 153 процента, но за этой цифрой скрывается другая: население Англии, колыбели промышленной революции, выросло на невероятные 246 процентов. Подобный феномен казался немыслимым еще век назад. Когда статистик Грегори Кинг выполнял свои вычисления по Великобритании в 1695 г., он предположил, что население Лондона превысит миллион человек в 1900 г., а к 2300 г. население страны будет составлять 10,8 миллиона человек. На самом же деле население Лондона с пригородами достигло миллиона уже в 1800 г., а население страны в целом – 10,8 миллиона в том же году, за пять столетий до даты, предсказанной Кингом. Но даже этот прирост бледнеет перед Новым Светом: некоренное население Америки (в том числе рабы) за XIX в. увеличилось на 1,335 процентов, Канады – на 1,414 процентов, а недавно заселенной Австралии – на 72,200 процентов, с 5,2 тысяч до 3,76 миллиона человек.

Пропорции населения Европы во все века второго тысячелетия (в человеко-днях)

Рост населения по большей части был обусловлен сочетанием двух факторов: увеличением запасов еды и улучшением транспорта. Сельскохозяйственная революция не закончилась в 1800 г.: ее наследием стали постоянные инновации в земледелии и инвестиции в новые машины. Излишки злаков и количество доступного мяса и молока увеличились. Разрабатывались новые, эффективные методы хранения и транспортировки этих излишков по всей Европе. К 1860 г. Великобритания импортировала около 40 процентов всей своей пищевой продукции. Голод по-прежнему убивал людей тысячами – в Мадриде (1811–1812), Ирландии (1845–1849) и Финляндии (1866–1868), – но после появления поездов дальнего следования нехватка пищи в Западной Европе в мирное время практически полностью ушла в прошлое. Раньше люди заводили столько детей, сколько могли прокормить, теперь же появилась возможность заводить их столько, сколько удастся родить, а это число тоже росло благодаря постепенному снижению материнской смертности. В 1700 г. в Лондоне при родах умирали 144 женщины из каждых 10 тысяч, в 1800 – 77, а в 1900 – всего 42[152].

Всем этим новым людям нужно было как-то зарабатывать на жизнь. В прошлом многие из них работали бы на земле, поддерживая сельское хозяйство, от которого зависела их жизнь. Но быстрые перемены в этой отрасли привели к тому, что для работы в полях требовалось все меньше и меньше людей. Благодаря улучшенной ротации, новой конструкции плугов и паровым машинам фермеры, которым когда-то едва удавалось вырастить достаточно пищи для себя и своей семьи, теперь собирали такой урожай, что могли прокормить многих. В 1700 г. около 70 процентов населения Европы трудились в полях. В 1801 г., согласно переписи населения в Англии и Уэльсе, лишь 18 процентов работали в сельском хозяйстве, а к 1901 г. эта цифра упала до 3,65 процента. Люди больше не могли зарабатывать на жизнь в сельской местности. По всей Европе они уходили из деревень, отрываясь от сельских корней, и отправлялись в города, где на фабриках всегда находилась работа. То же произошло в Америке и Канаде. Иммигранты во второй половине XIX в. обнаруживали, что большинство земель уже освоено, и им тоже приходилось селиться в городах.

Растущему населению по обе стороны Атлантики нужно было где-то жить. Начали расти длинные линии городских террас, особенно в городах индустриализированной и быстро урбанизировавшейся Великобритании. Лишь в Нидерландах под конец их золотого века, в 1700 г., ранее наблюдался такой быстрый рост количества горожан. Но процент жителей в голландских городах уменьшался: в стране не было угля, так что индустриализация шла медленно. К 1850 г. Великобритания обошла Нидерланды и стала крупнейшей урбанизированной страной в мире. Еще одной важной вехой стал 1870 г.: в городах Британии стало жить больше людей, чем в сельской местности. Но даже это не дает нам полного представления о масштабах перемен. Англия превратилась из страны с 80 процентами сельского населения в 1800 г. в страну с 70 процентами городского населения в 1900. Ей наступали на пятки быстро индустриализировавшиеся Бельгия и Германия (52,3 и 47,8 процента городского населения в 1900 г. соответственно), недалеко отставали и постоянно растущие Соединенные Штаты Америки (35,9 процента).

Процент населения, жившего в городах с более чем 5000 жителей в Великобритании, Европе и других развитых странах (США, Канаде, Австралии ) [153]

Растущие города поглощали не только еду и напитки, но и кирпичи и сланец, деревянную мебель и железные инструменты, уголь и газ. Инфраструктура, поставлявшая их, – железные дороги, трубопроводы, корабли, телеги, лошади, – тоже требовала огромного количества сырья, которое нужно было производить и перевозить. Города привели все в движение, и они нуждались в предпринимателях, которые заимствовали деньги у банков и тратили их, и эти циклы «займи – потрать» становились все больше и быстрее. Но чтобы встроиться в этот экономический цикл, новоприбывшим из деревни нужно было найти работу, а это значило или стать фабричным рабочим (которых и без того было в избытке), или освоить ремесло. В городах жило и работало столько людей, что тем, кто посвящал свое время конкретному ремеслу, приходилось жить в условиях жесткой конкуренции, а конкуренция заставляла их изобретать. Им пришлось брать деньги в долг и вкладывать их в машины, которые давали коммерческое преимущество перед конкурентами. Тем же, кто решил влиться в ряды фабричных рабочих, пришлось обменять перенятые от отцов навыки на одну определенную повторяющуюся операцию с машиной; по сути, они превратились в винтики огромного механизма промышленности. В 1800 г. большинство рабочих, которым требовалась новая мебель, обычно покупали древесину и обрабатывали ее сами, а вот к 1900 г. они уже шли в магазин и покупали готовую мебель, сделанную на фабрике. Начался инфляционный цикл: рост населения стимулировал урбанизацию, урбанизация стимулировала рост промышленности и транспорта, которые, в свою очередь, поддерживали дальнейший рост населения, дальнейший рост урбанизации и специализации и так далее. Рост населения и урбанизация привели к экспоненциальному росту перемен, начавшихся в результате Промышленной революции, покончив с прямыми отношениями между людьми и землей, которые существовали с тех самых времен, когда человечество в каменном веке впервые занялось земледелием. Перефразируя слова экономиста Джона Мэйнарда Кейнса, главным вопросом для растущего европейского населения стало не то, как выжить, а то, как именно жить.