Человек-сэндвич

Ну а что же наш герой, неутомимый фланёр? Он впервые представляется публике в четвертом выпуске Спектейтор (написанном Ричардом Стилом) — и мы узнаем его по почти бодлеровской интонации (не выйди этот номер в 1711 году). Однако аналогия просматривается легко: как и бодлеровский герой, персонаж Стила молчалив, любит одиночество и стремится в людные места не для того, чтобы «произвести впечатление», но лишь из-за своего неуемного любопытства. Ему легко сохранить одиночество, находясь среди людей, он наслаждается состоянием «вместе, но врозь». Хотя многие узнают его в лицо, никто не знает, как его зовут, поэтому его называют «мистер Как-Его-Там». Подобно бодлеровскому «человеку толпы» мистер Зритель бережет свое инкогнито в той же степени, что и эксцентричность. Он никогда ни с кем не разговаривает, но все же страстно хочет «выразить всю полноту сердца» нам, своим читателям. Это он может сделать, лишь посвятив нам, неизвестным ему и невидимым спутникам, свои записи. По мере того, как автор изливает душу в «записках», фланёр в нем исчезает, уступая место глубоко чувствующему человеку, который в подробностях излагает любовно собранные им впечатления. Мистер Зритель пишет, что больше всего на свете мечтает «напечатать всё свое, желательно до наступления смерти».

Зритель описывает город как единое культурное целое, живой организм, как мир, отличный от королевского двора. В этом городе вольготно чувствуют себя все звания и ранги, перемешаны все профессии. Чтобы войти в него, не нужно иметь дворянское звание, надо лишь знать правила вежливого обхождения. Французское понятие семнадцатого века «порядочность» отчасти отражает этот «кодекс вежливости». Однако французы всегда предпочитали легкомысленное дезабилье «затянутому в корсет» придворному этикету. Правда, аристократы тоже с удовольствием примеряли порядочность (honn?tet?) — но не в черте города, а скорее на природе или во время закрытых для простого народа празднеств, таких как «деревенские праздники» для высшего света и балы, проводимые в садах Сен-Клу и Отей. Этот мир все еще группировался вокруг королевского двора, а не вокруг «города». Конечно, слова fl?neur еще и в помине не было — ведь его «изобрели» лишь в 1820-е годы. «Фланёр» подрос и повзрослел лишь к 1840-м, когда появился в произведениях Эдгара Аллана По, Чарльза Диккенса и Луи Уара[54] — образ этого прохожего-одиночки подготовил почву для появления в 1845 году знаменитого бодлеровского эссе. Наиболее важной в этом смысле была книга Уара «Физиология фланёра» (La Physiologie du fl?neur), которая стоила всего один франк. В книге, прикрываясь репутацией знаменитого Жоржа Кювье[55] и других ученых, занимавшихся сравнительной анатомией, автор в квазинаучном стиле обсуждает философский вопрос о принадлежности человеческого рода к животному миру, и пытается найти между ними отличия. В конце концов Уар с «ученой» важностью делает вывод, что именно способность человека к «фланированию» выделяет его из огромного числа «неразумных» животных тварей. Эта книга, кстати, была далеко не единственной в своем роде — в начале 1840-х годов изданий на тему «физиологии городского человека» насчитывалось, по крайней мере, семьдесят. Многие из них выходили с прекрасными иллюстрациями — гравюрами на дереве, выполненными Оноре Домье, М. А. Алофом и Теодором Мориссе. Тексты и сюжеты иллюстраций этих книг во многом напоминали знаменитые карикатуры Джорджа Крукшенка[56], а сами они, в свою очередь, вдохновили «молодое поколение» карикатуристов — Альберта Смита и Дэвида Бога написать и издать «Физиологию лондонского бездельника» и «Естественную историю бездельника в городе» (обе книги вышли в 1848 г.).

Больше всего фланёры любили гулять по тротуарам. «Тротуар! — восклицает Уар, — приветствую тебя, чистый оазис посреди моря грязи, прибежище фланёра! Все счастливые моменты моей юности прописаны на твоих камнях». Уар представляет нам выразительное описание «физиологии» фланёра, ясно демонстрирующее отличие его реакции на окружающие явления от реакции обычного пешехода. Если, к примеру, зеленщик увидит в витрине магазина новую ткань, он подумает примерно так: «Миленькая расцветка, пойдет моей жене» — и сразу же переключиться на следующую витрину. Фланёр же замрет перед витриной часа на два: он будет изучать малейшие детали узора, переливы цвета, подумает о роли ткани в истории моды и о взаимоотношениях производителя ткани, поставщика сырья и владельца магазина. Размышления фланёра об отрезе ткани поистине уникальны и недоступны ни одному нормальному прохожему. Это лишь один частный пример того, что истинный фланёр всегда мнит себя «принцем»: его королевство, хоть и воображаемое, все же гораздо богаче и интереснее, чем серые, обыденные мыслишки простых людей.

Рис. 15. Удар ставней. Из книги Луи Уара. «Физиология фланёра». 1845.

Однако, хотя фланёр и воображает себя «принцем», его продвижение по городу тоже происходит не без приключений. Мистер Зритель в свое время замечал, что «день не проходит без моментов отвращения», и фланёру девятнадцатого века тоже приходится иногда терпеть обиду и даже унижение. Однако даже самые неприятные происшествия лишь идут истинному фланёру на пользу: они помогают очистить ряды от случайных, слабонервных и непосвященных в таинство этого искусства, и еще больше уверить фланёра в его уникальной, сверхъестественной способности оставаться невидимым в толпе. Серия гравированных листов Крукшенка «Поводы для недовольства» (Grievances of London, 1812 г.) посвящена столкновению (иногда в буквальном смысле) представителей двух миров: зазевавшегося денди и представителя рабочего класса. Хотя иногда эти столкновения проходят болезненно для обеих сторон, автор смотрит на незадачливых горожан благосклонно — ведь именно они, такие разные, делают его город ярким и разнообразным местом.

Рис. 16. Люди-ваксы. Джордж Шарф, 1834–1838.

Оплошности фланёра в изображении Крукшенка, Домье и других художников-иллюстраторов в 1820-е, 1830-е и 1840-е годы, призваны были высмеять его отношение к окружающему пространству лишь как к источнику поверхностных визуальных впечатлений. У города же есть вполне ощутимое физическое тело, говорят рисунки, и оно постоянно входит в коллизию с телом самого фланёра, нарушая его дневные грезы. Город безжалостно пинает фланёра то сзади, то спереди. Он швыряет грязь на изящные одежды персонажа Мерсье, чуть не выбивает глаз денди Крукшенка, бьет ставней по голове фланёра на рисунке Уара [рис. 15]; в виде цветочного горшка падает на голову месье Бездельнику.

В 1820-е на городских улицах впервые появился еще один персонаж — человек-сэндвич, известный во Франции как «ходячая афиша». В этом Лондон вновь обогнал своего соперника. Началось все с двух фанерных листов, скрепленных кожаными ремешками, которые надевались через голову, но за двадцать лет инженерная мысль создала хитроумные изобретения, огромные конструкции на колесах в виде кофемолок, египетских храмов, громадных цилиндров и т. д. с наклеенными на них афишами, полностью скрывавших человека внутри.

Из человека, несущего в руках или на груди плакат с изображением, к примеру, популярной марки ваксы, человек-сэндвич сам стал ваксой. На рисунке Джорджа Шарфа [рис. 16] изображены аж целых шесть жестяных банок с ваксой на ножках, уныло бредущие друг за другом (1840 г.).

Как и Уара, Шарфа зачаровывали люди-афиши и люди-сэндвичи, и он рисовал их снова и снова во всей безвкусной красе. Хотя литография была изобретена в Германии, в Лондоне ее впервые применили в рекламных целях. Парижские печатники, такие как Луи Шере, жаждущие как можно лучше изучить современные технологии цветной литографии, принесли моду на нее в Париж. Новая реклама не только изменила вид парижских улиц, но даже то, как парижане видели самих себя. На рекламных плакатах, которые Шере изготавливал для театров и мюзик-холлов Монмартра в кричащих, ярких красках, призывно улыбались полуобнаженные нимфы (их называли ch?rettes, то есть шеретки в честь создателя) — они, безусловно, во многом способствовали приходу того Gay Paree («Веселого Парижа»), о котором мы будем говорить в четвертой главе. К 1840-м годам фланёр стал таким же атрибутом улицы, как «ходячая реклама». Карикатура 1840-х изображает француза, который возвращается вечером в свою гостиницу, обвешанный рекламными плакатами. Когда хозяин гостиницы с удивлением спрашивает, зачем он так нарядился, француз восклицает: «Я видел столько английских джентльменов, одетых подобным образом, что решил, что это последнее веяние моды! Я поспешил надеть сходный наряд, чтобы не выделяться в толпе». Конечно, подобный наряд действительно позволял любому прохожему сохранить инкогнито в толпе, хотя такая маскировка не всегда приводила к желаемым результатам. «Господа фланёры! — пишет Уар в своем трактате «Физиология фланёра». — Кто вас разберет! Может быть, вы — полицейские шпионы, приставленные к улице, невидимые люди-сэндвичи, разгуливающие среди нас?». В пятой главе мы действительно рассмотрим услуги, которые фланёры предоставляли в полицейских расследованиях. Однако пора сделать паузу и посмотреть, что же мистер Как-Его-Там может рассказать нам о городе.

Стил и Мерсье, братья Сент-Обен и Хогарт: они первыми воспели прогулку по городу, увидев ее как источник созерцания открывающихся по дороге восхитительных тайн, а не просто как долгий и утомительный путь по грязному городу, который надлежит преодолеть как можно быстрее. Фланёр не был придуман в девятнадцатом веке. Он появился и в Лондоне и Париже на целое столетие раньше, однако лишь маячил на периферии неясной, полупрозрачной фигурой. А затем, благодаря Уару, восторженно сравнившему его с принцем, значимость этого персонажа взлетела на небывалую высоту. Бодлер, с его мрачно солипсическим описанием, а затем и Беньямин со своей идеей отстраненности от толпы также способствовали тому, что важность фигуры фланёра была безмерно преувеличена. А ведь на самом деле фигура фланёра служила совершенно иной цели: под маской философского, «научного» анализа городской жизни высмеять снобов, претендующих на глубокие знания в этом вопросе. Внимательный читатель сразу заметит иронию: в обсуждении городскими властями способов наведения порядка при помощи ликвидации вывесок видна ограниченность, некомпетентность чиновников и их тщетные попытки установить в городе настоящий «полицейский» контроль.

Описание жизни фланёра дает нам достаточно полное представление о таких деталях городской жизни, как вид мостовых и магазинов, развитие транспорта и рекламы — мелочи, которые легко проглядеть, если писать полотно истории широкими мазками. Ну а сейчас, наверное, все же настало время позволить мистеру Как-Его-Там заняться делом, о котором он так мечтал: «написать всё свое», то есть рассуждения обо всем на свете, и в первую очередь о городе.

Рис. 17. «Подходите, дамы и господа! Настало время кормления зверей!» Го де Сен-Жермен по рисунку неизвестного художника. 1817.