Эволюция образа чудовища

Есть и еще более тревожная вещь: два образа дикаря, которые вызывают панику у господствующего класса. Луи Шевалье первым отметил, что в первой половине XIX века растет отторжение, боязнь — и в то же время интерес, к представителям трудящихся классов, множащимся в больших городах. В романах без конца описывается исходящая от них опасность; опросы общественного мнения намерены проанализировать этот процесс, а благотворительные организации пытаются как–то сдержать его. Здесь первоначальный оптимизм эпохи Реставрации сменяется черным пессимизмом во времена Июльской монархии. В то же самое время элиты отправляются открывать глубинную Францию и знакомятся с дикарями. Им кажется, что туповатые пастухи–горцы, суровые бретонские рыбаки, жители болот Пуату, мрачные обитатели Домба или Бренна таинственными нитями связаны с землей, почвой, минералами и растительностью; все они похожи на животных.

Смутная тревога, вызванная близостью этих многочисленных племен, усиливается вследствие присутствия в обществе настоящих монстров. Ужасающие уголовные дела — убийцы своей семьи Пьера Ривьера, людоедки из эльзасского города Селеста, которая в 1817 году потушила с капустой бедро своего ребенка и накормила этим блюдом мужа, виноградарь Антуан Леже, сожравший в 1823 году сердце маленькой девочки, — говорят о том, что человек недалеко ушел от животного. Бульварные газетенки распространяют эти ужасные истории, омрачающие частную жизнь. После казни короля 21 января 1793 года монстр бродит повсюду; людоеды, по словам Жан–Пьера Пете, «выходят из мирного пространства сказок»; в 1831 году образ Квазимодо подтверждает тератологическую близость человека из народа и животного.

После поражения Коммуны, по мере постепенного затухания пролетарской жестокости, присутствие дикаря углубляется, от него исходит глухая угроза. Монстр засел в самом сердце организма; он может вторгнуться в воображение. Это возвращение предка, считавшегося вредоносным; от него исходит теперь самая пугающая угроза.