Домашний порядок

Главная область частной жизни — дом, материальная основа семьи и опора социального порядка. Кант прославлял его метафизическое величие так (по версии Бернара Эдельмана): «Дом, жилище — единственный оплот в борьбе против ужаса небытия, ночи и тьмы; он защищает своими стенами все, что человечество увлеченно накопило за многие века; он противопоставляется бегству, потере, отсутствию, потому что организует свой внутренний порядок, соблюдение приличий, страсть. Стабильность и сдержанность, а вовсе не открытость и безграничность — залог его свободы. Быть у себя — значит осознавать плавность жизни и удовольствие от неподвижного созерцания. <…> Таким образом, идентичность человека заключается в его доме. Вот почему в революционере, у которого нет ни кола ни двора, который не знает ни веры, ни закона, сконцентрирована вся тревога блужданий. <…> Человек ниоткуда — потенциальный преступник»[167][168].

Дом привязывает человека к месту. Именно поэтому рабочие поселки стратегически очень важны для формирования стабильной рабочей силы, идеологий безопасности или семьи. Фредерик Ле Пле и его последователи изучили простонародные жилища; их подробные описания и тщательный анализ ведения хозяйства — ценный источник для историка. В прежние времена физиогномика детально изучала лицо, зеркало души. Теперь же обстановка в комнате может многое рассказать о жизни. Во времена Третьей республики дом сельского учителя должен быть как из стекла, а его комната — «маленькое святилище порядка, труда и хорошего вкуса» — противопоставляется «берлоге холостяка, который старается проводить у себя дома как можно меньше времени и не имеет чувства прекрасного», по словам инспектора Ришара, который в 1881 году сделал чертеж идеального дома. Аскетичная кровать, «как у слушателя Сен–Сира»[169], туалетный столик со всем необходимым, что «доказывает, что обитатель комнаты следит за собой, но не делает из своей внешности культа», натертый паркет, плетеные стулья «без единого пятнышка», «красивый книжный шкаф», в котором стоят тома классической литературы, изучавшейся в Нормальной школе, витрина для разных научных коллекций, клетка, «в которой живут певчие птицы», несколько горшков с растениями — символ прирученной природы — вот идеальный интерьер для идеального республиканского миссионера. Единственный предмет роскоши — «старинная ковровая скатерть из материнского сундука», которая напоминает о достойном происхождении хозяина комнаты и «хорошем воспитании, которое он получил от внимательной и заботливой матери». Позже появятся рояль, несколько безделушек, «красивые копии скульптур» и репродукции живописных шедевров, которые «благодаря развитию техники гелиогравюры стали доступны любому кошельку». Такое «симпатичное жилище» все — начальство, родители, ученики — могут посещать без боязни вторгнуться в интимное пространство[170].

Дом — понятие моральное и политическое. Не бывает бездомных избирателей, почетного гражданина без крыши над головой в городе и замка в провинции. Символ порядка и стабильности, дом предотвращает революции. В 1873 году, когда едва потухли огни Коммуны, Виолле–ле–Дюк публикует свою «Историю дома». В 1889 году — в год столетия Великой французской революции — темой секции социальной экономики на Всемирной выставке становится «Дом во все времена». Вскоре в науку об управлении будет включено ведение дома.

Пока же, в XIX веке, дом — дело семейное, здесь семья живет, здесь все собираются. Он воплощает амбиции пары и их реализацию. Создать семейный очаг — означает жить в доме. Молодые пары все реже живут с родителями. Читаем у Виолле–ле–Дюка: «Я видел самые нежные отношения между женатыми детьми, живущими с родителями». Свой дом, home, как стало принято говорить в 1830?е годы, «свой угол», — средство и признак независимости. Во время конфликта с родителями на почве политики Гюстав де Бомон и его молодая жена ищут «нору, чтобы в ней зарыться». «Мы с Клементиной страстно хотим иметь свой дом, home. Обладание самой маленькой хижиной кажется нам раем на земле»[171] (1839). «Жить независимо в своем собственном доме — нет ничего более желанного», — пишет пролетарий Норбер Трюкен, бежавший от мира и революций (1888). Внутренний мир дома, в котором больше от дома, чем от человека, — условие счастья, а комфорт — условие благополучия. «Друзья мои, включите это слово в свой лексикон, и вы будете обладать всем, что оно означает», — советует Жан–Батист Сэй[172] «среднему классу», читательницам журнала La D?cade philosophique (1794–1807); он противопоставляет «роскошь комфорта» показной роскоши[173]. Умение вести домашнее хозяйство, наука домашней экономики предполагает стабильность жизни.

Однако в стране, где недвижимость составляет значительную часть капиталов, а получение доходов от нее почетно, дом является также и собственностью, объектом инвестиций. Недвижимость — основная часть наследства, о которой Жак Капдевьель говорит, что помимо собственно владения она представляет собой форму борьбы за продолжение рода. Не заключен ли в ней смысл жизни? Полученный по наследству семейный дом описывается, делится на части, наследники становятся врагами; родовое гнездо превращается в клубок змей.

Дом — также территория, на которой собственники разбивают сады и теплицы, где царит вечная весна, в домах собираются коллекции произведений искусства, проводятся частные концерты, хранятся семейные реликвии и сувениры, привезенные из путешествий, книги и иллюстрированные журналы — начиная с L’Illustration и заканчивая Lectures pour tous или Je sais tout[174]. Чтение в удобном кресле — новый способ познания мира, мир становится читаемым, а благодаря фотографии его можно увидеть. Библиотека открывает дому мир, через книги мир входит в дом.

В конце XIX века появляется безумное желание объединения дома и мира. Развитие техники — телефон, электричество–позволяет обустроить работу для всех прямо на дому. Маленькое семейное предприятие, где все работают под присмотром отца, — распространенная мечта и тема постоянно появляющихся утопий. Кропоткин, Золя в романе «Труд» (1901) видят в нем перспективы для будущего освобождения. Мужчина, самец, не уверенный в своей социальной идентичности, смог бы вновь обрести в этом небольшом предприятии свое достоинство главы семьи[175].

Художники, в свою очередь, придумывают «тотальный дом», центр элитарного общения и творчества — таков дом в стиле модерн во всех его мельчайших подробностях. Эдмон де Гонкур посвящает два тома описанию «Дома художника». «Существует угроза, что жизнь может стать публичной», — пишет он, называя дом единственным убежищем. Он называет его также женским: чтобы не быть прирученным, мужчина должен отвоевать дом у женщины, этой жрицы повседневности. Так же думает и Гюисманс, и все те, кто на заре XX века озабочен эмансипацией новой женщины.

«Семьи, я ненавижу вас! Закрытые ставни, запертые двери, ревниво охраняемое счастье!» — воскликнет позже Андре Жид. Крепость частной жизни, privacy, которую защищаю! одновременно порог, консьерж, хранители очага, и ночь, время интимности. Дом — ставка во внутренней борьбе, микрокосмос, испещренный границами, где сталкивается частное и публичное, мужчины и женщины, родители и дети, хозяева и слуги, семьи и индивиды. Распределение и использование помещений, лестницы и коридоры, по которым перемещаются люди и предметы, укромные места, забты, душевные и телесные радости — все подчинено стратегии встреч и возможности не встречаться. Крики и шушуканье, смех и сдавленные рыдания, шепот, шум крадущихся шагов, скрипящие двери, неумолимые часы — все распространяет по дому волны звуков. Секс — главная тайна дома.