Голоса, грезы и гость

Шепотки и музыка словно струились отовсюду — и ниоткуда, однако вдруг все стихло. В громовой тишине позвал ее тихий голос: — Психея, Психея, не смущайся. Не вглядывайся, не трепещи, как напуганный фавн. Разве не знаешь ты, что все это — твое? Вся эта красота, эти самоцветы, этот величественный дворец и земли вокруг него — все твои. Пройди в эту дверь, омойся. Голоса в твоей голове — твои прислужницы, они будут исполнять твои приказы. Когда приготовишься, начнется великий пир. Добро пожаловать, возлюбленная Психея, добро пожаловать — возрадуйся же.

Оторопевшая девушка побрела в соседнюю комнату — просторный зал, увешанный гобеленами и шелками, озаренный пылающими факелами в бронзовых держателях. В углу размещалась полированная медная ванна, а посередине — совершенно исполинское ложе из глянцевитого кипариса, увитое миртом, уже застеленное и усыпанное розовыми лепестками. Психея так устала, так ошалела, что, совершенно не в силах разобраться в происходящем, легла на кровать и закрыла глаза — в растерянной надежде, что сон поможет ей пробудиться от этой немыслимой грезы.

Однако, проснувшись, она обнаружила, что все еще грезит. Встав с мягких парчовых подушек, она увидела, что над ванной курится пар. Психея сбросила одежды и вошла в воду.

И вот тут все стало совсем уж странным.

Серебряная бутыль, стоявшая у ванны, вознеслась, поплясала в воздухе и опрокинула свое содержимое в воду. Не успела Психея вскрикнуть от изумления, ее окутало восхитительное облако неведомых ароматов. Вот уж и щетка с ручкой из слоновой кости скребла ей спину, а на волосы пролилась горячая вода из кувшина. Незримые руки разминали, гладили, похлопывали, щекотали и надавливали. Психея хихикала, как девчонка, и все это позволяла с собой проделывать. То ли сон это в действительности, то ли миг действительности посреди грезы — ей уже было неважно. Психея решила радоваться этому приключению и поглядеть, куда оно ее приведет.

Дамасты, шелка, атласы и тюли вылетели из скрытых шкафов и опустились на кровать, переливаясь, шурша в предвкушении: пусть она выберет их. Психея предпочла шифоновое платье цвета лазури — просторное, уютное и волнующее.

Двери ее комнаты раскрылись, и она робко и неуверенно отправилась в срединный зал. Стол был накрыт к роскошной трапезе. Незримые руки вносили тарелки с фруктами, чаши с хмельным медом, блюда с редкой жареной птицей и сладостями. Никогда прежде Психея не видела и даже помыслить не могла о подобной роскоши. В полном упоении окунала она пальцы в кушанья столь исключительные, что не удавалось ей сдержать криков восторга. Свиньи в свинарниках на фермах ее родителей не фыркали и не хрюкали у своих деревянных корыт с таким неудержимым самозабвением, с каким Психея — у волшебных сосудов из хрусталя, серебра и золота, непрерывно пополнявшихся с той же быстротой, с какой она их опустошала. Взлетали салфетки — промокнуть ее забрызганные вином губы и испачканный едой подбородок. Психея самозабвенно лопала за обе щеки, а незримый хор пел нежные баллады и гимны человеческой любви.

Насытилась наконец. Превосходное тепло и довольство наполнили ее. Если растолстеет, как чудище, — пусть.

Свечи взлетели над столом и повели Психею обратно в опочивальню. Мерцавшие факелы и неяркие масляные лампы погасли, и комната погрузилась в почти полную тьму. Незримые руки нежно подтолкнули ее к кровати, сняли с Психеи шифоновое платье. Нагая, улеглась она меж атласных простыней и закрыла глаза.

Мгновение спустя охнула от неожиданности. Кто-то — или что-то — забрался в постель рядом с ней. Она почувствовала, как этот кто-то бережно привлекает ее к себе. Психея уловила сладкое теплое дыхание. Кожа соприкоснулась с чьим-то телом — не звериным, а мужским. Мужчина был безбород и — это она поняла, даже не видя его, — красив. Не могла она разобрать даже очертаний, лишь ощущала его жар и юношескую упругость. Он поцеловал ее в губы, и тела их сплелись.

Наутро постель была пуста, и прислужницы-невидимки вновь искупали ее. В тот долгий день она собралась с духом наконец и начала задавать им вопросы:

— Где я?

— Ну как же… здесь, твое высочество.

— А здесь — это где?

— Далеко оттуда, но рядом с тем, что поблизости.

— Кто хозяин этого дворца?

— Ты его хозяйка.

Ни единого прямого ответа. Психея не настаивала. Понимала, что находится в зачарованном месте, и чуяла, что ее служанки — рабы его правил и требований.

В ту ночь, в полной темноте, бесподобный юный мужчина вновь пришел к ней в постель. Она попыталась заговорить с ним, но он прижал палец к ее губам, и голос зазвучал у нее в голове:

— Тсс, Психея. Ни о чем не спрашивай. Люби меня — как люблю тебя я.

И постепенно, с ходом дней, она осознала, что очень прониклась к этому незримому существу. Каждую ночь они предавались любви. Каждое утро она просыпалась, а его рядом не было.

Дворец оставался столь же великолепным, и не находилось ничего, что ни сделали бы для Психеи ее прислужницы. Чего б ни пожелала она — все получала: лучшую еду и питье — и лучшую музыку, что сопровождала ее повсюду. Но до чего же долгие, одинокие дни тянулись между вечерами восхитительной любви, до чего тяжко было Психее коротать время.

«Чудищем», с которым она спала еженощно, как вы уже, наверное, догадались, был бог Эрот, чья стрела вынудила его самого влюбиться в Психею, и любовь эта теперь лишь умножилась — после стольких ночей совместного блаженства. Оракул не ошибся, сказав, что Эрот — тот, чьей силы боятся все боги, ибо нет такого олимпийца, кто не был бы хоть раз повержен Эротом. Возможно, он все же чудище. Но умел он быть и чувствительным, милым, а не только жестоким и капризным. Он видел, что Психея не совсем счастлива, и однажды ночью, пока лежали они в темноте, он нежно спросил ее:

— Что тревожит тебя, возлюбленная супруга?

— Ужасно не хочется тебе говорить — столько всего ты мне даешь, но днем мне одиноко. Я скучаю по сестрам.

— По своим сестрам?

— По Каланте и Зоне. Они думают, что я погибла.

— От связей с ними одни беды. Несчастье и отчаяние — и им, и тебе.

— Но я их люблю…

— Несчастье и отчаяние, говорю тебе.

Психея вздохнула.

— Прошу, верь мне, — проговорил он. — Лучше тебе с ними не видеться.

— А как же ты? Тебя мне тоже видеть нельзя? Никогда не узнаю я лица, которое так глубоко люблю?

— Об этом не смей просить. Никогда не проси меня об этом.

Шли дни, Эрот видел, что Психея — какими бы ни были вино, еда, музыка, волшебные фонтаны и зачарованные голоса, — тоскует.

— Возрадуйся же, любимая! Завтра наша годовщина, — сказал он.

Год! Неужто целый год минул?

— Мой подарок тебе — исполнение желания. Завтра утром мой друг Зефир будет ждать тебя у дворца и отнесет туда, куда ты стремишься. Но, прошу тебя, будь осторожна. Не втягивайся чересчур в жизнь семьи. И дай мне слово: ты ни за что им обо мне не расскажешь. Ни звука.

Психея дала слово, и они пали в объятия друг друга — в ночь их годовщины. Никогда прежде не ощущала она такого пылкого обожания и физического восторга — и чувствовала в возлюбленном равный пыл и нежность.

Наутро проснулась она, как обычно, в постели одна. Горя нетерпением, позволила служанкам себя облачить и накормить завтраком, а затем взволнованно поспешила к главным воротам дворца. Не успела она ступить наружу, как Зефир слетел к ней и понес на руках, сильных, уверенных.