Особые люди

В советском новоязе трудно найти другой специфический термин, сравнимый по экспансивности с понятием «особый» (обособленный, отличный от других). Особый режим, особый порядок, особо важный, особо опасный, особо секретный, особые отделы, особые совещания (пресловутые «тройки»), особые папки – вплоть до особых магазинов и продуктов, сортов колбасы, пайков и т. д. Видимо, столь широкое использование меток «исключительности» свидетельствует о характере разобщенного, «разгороженного» языкового пространства. Социологически это пространство господства привилегий, льгот, разрешений, запретов, ограничений, репрессий. Именно в таком пространстве возникает жупел «вседозволенности» – кошмар сломанных перегородок.

Сами перегородки приобретают таинственно-сакрализованное значение. Попытки их объяснить выглядят столь же рискованными, как и попытки их преодолеть. Сама апелляция к «особому» считается объясняющей. Особая, исключительная судьба, история России, особый человек живет в России.

Проблема соотнесения «своего» человека с «иным», «чужим» в современном мире существует в России примерно три столетия и обостряется каждый раз в моменты очередного «рывка» модернизации и в периоды разочарований в результатах такого «рывка». На особого русского человека, казавшегося верным слугой монархии и православия, в свое время возлагали надежды отечественные консерваторы. Но на особого русского человека, способного ломать закономерности и сроки исторических перемен, уповали и все отечественные социалисты XIX и XX вв. Все русские «западники» от А. Герцена до В. Ленина использовали концепции «особого» человека и «особого» его пути к мировым универсалиям.

Перемены и события последних лет придали новую остроту извечной проблеме. Падение множества официальных и традиционных перегородок поставило нашего человека лицом к лицу с западным миром, сделало неизбежным постоянное практическое сопоставление, сравнение, влияние исторически разделенных миров, в том числе на человеческом, социально-антропологическом уровне. Это испытание часто оказывается шоковым. Вблизи стали очевидны масштабы реальных, уже не декларативных различий не только в факторах экономического роста и значении социальных институтов, но и в сложившихся установках и притязаниях человека.

На всех уровнях – от массового до официального – и не без солидных интеллигентских усилий с различных сторон и с новой энергией реанимируются лозунги вредоносности западного влияния, недопустимости чужого вмешательства во внутренние расправы и т. д. Как и прежде, попытки нового отгораживания от внешнего мира, нового изоляционизма служат средством самоутверждения (на «своем» уровне) и самооправдания («не получилось»).

В 1994 и в 2003 гг. мы просили опрашиваемых согласиться или не согласиться (полностью согласен, скорее согласен, скорее не согласен, полностью не согласен) с несколькими высказываниями о нашей «особости»: «За 75 лет советской власти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже не изменить»; «Не думаю, что люди в России отличаются от людей в других странах»; «Россия рано или поздно пойдет по пути, общему для всех цивилизованных стран». Теперь мы можем оценить, какие сдвиги в общественном мнении на этот счет произошли за последние 9 лет.

В целом изменения позиций невелики. Это позволяет считать, что мы имеем дело с довольно устойчивыми установками массового сознания и с устойчивыми их сдвигами в одном направлении. Согласие с тем, что «люди в России не отличаются…», уменьшилось.

Представления о характерных особенностях «нашего» человека за 9 лет практически не изменились: по-прежнему большинство наших собеседников считают (согласны и скорее согласны), что человек у нас привык «довольствоваться самым малым и не гнаться за успехом и богатством», «делать же сообща» и не терпеть тех, кто «ставит себя выше коллектива», что «в России люди привыкли относиться друг к другу по-свойски, не думая о выгоде».

Заметно возросло согласие с утверждением «привыкли относиться по-свойски» в средних статусных группах, примерно в той же степени оно уменьшилось в высших, в низших осталось без изменений. Но именно в средних (численно преобладающих) группах более всего людей, чьи стремления к успеху, к повышению своего статуса не удались. В высших эти стремления чаще привели к успеху, в низших таких стремлений просто нет. Как видим, представления о «недостижительности» нашего человеческого образца связаны с оценками собственных успехов.

Не изменился (чуть сгладился) главный парадокс этого опроса: подавляющее большинство опрошенных согласилось с двумя противоположными по смыслу утверждениями: как с тем, что россияне «стали другими» по сравнению с людьми Запада, так и с тем, что они «не отличаются» от жителей других стран. Как это понять?

Вероятно, эти позиции находятся в разных смысловых плоскостях и потому не пересекаются в массовом сознании.

Утверждение, что «люди стали неисправимо другими» – универсальное оправдание неумения и нежелания двигаться в сторону более цивилизованного существования, объяснение неудач демократических экспериментов и прикрытие новейших ретроградных тенденций. Все доводы в пользу такой позиции были достаточно полно выражены в прежних опросах, результаты которых выявили эту самоуничижительную (и одновременно самооправдывающую) формулу человека-«совка».

А представление о том, что наши люди «не отличаются» от других, относится скорее к плоскости надежд и устремлений, в том числе и многократно подтвержденной исследованиями установке на то, чтобы «жить как все», «не хуже других». Некоторое «мирное сосуществование» различных и имеющих каждая свою логику, свои функции плоскостей обеспечивает человеку гибкость, способность приспосабливаться к неоднозначной ситуации.

И еще одно сочетание противоречивых позиций: из числа согласных с тем, что у нас «люди привыкли относиться друг другу по-свойски, не думая о выгоде» большинство (в 1994 г. – 65 %, в 2003 г. – 55 %) считает, что люди в России не отличаются от других. Из числа несогласных – соответственно 61 % и 54 %. Почти также распределились мнения склонных считать, что мы привыкли «довольствоваться самым малым» (вполне консервативный образ человека), и одновременно уверенных, что Россия пойдет по «общему пути» (чисто либеральная установка).

Эти взаимоисключающие позиции, очевидно, отнесены к разному социальному времени и потому опять-таки сочетаются, не пересекаясь. Представления об «общем пути», равно как и об общем типе человека, относятся к некоей неопределенной перспективе (формула «рано или поздно» фактически означает «когда-нибудь в будущем»). А консервативный («консервирующий» сложившиеся стереотипы) образ человека практически значим в повседневной социально-политической реальности. Для сравнения стоит припомнить, что в общественном мнении преобладают «правильные» установки относительно того, что врать, веровать, уклоняться от налогов вообще-то нехорошо. Но «здесь и теперь», поскольку «все» так поступают, это считается отчасти допустимым.

Действует, по-видимому, и разграничение «декларативности» и «практичности» установок. Декларативные установки служат для того, чтобы сделать действия легитимными, для оправдания поступка, практические – собственно для действия, для учета практических интересов и обстоятельств. Можно было декларировать ценности равенства, устанавливая иерархический режим. И можно утешаться концепциями собственной исключительности, стремясь к «западным» благам.

И носители консервативного образа российского человека, и сторонники либеральных позиций по большей части склонны к культурному изоляционизму, причем разница в преобладании таких настроений у тех и у других сравнительно невелика. Чуть больше четверти и «консерваторов», и «либералов» согласны с утверждением, что «России нужно активно включаться в мировую культуру, ориентироваться на западные стандарты жизни», зато почти половина – с тем, что «России нужно бороться с чуждыми русскому народу западными влияниями, возродить самобытный уклад жизни русского народа».

Резкое отрицание «чуждого» культурного влияния, как показывают исследования, доминирует в общественном мнении уже давно. В нем сходится разное: массовое «консервативное» неприятие нравственных ценностей современной цивилизации, опасения правящей элиты, что распространятся «западные» представления о политических и гражданских правах, наконец, отсутствие сложившихся рамок восприятия современной массовой культуры в разных ее проявлениях. В результате даже вполне либеральные декларации, которые не согласуются с усвоенными ценностями, меркнут и гаснут перед конкретными, осязаемыми «угрозами».

Это как раз та ситуация, в которой уверенность в существовании, допустим, болезни (или таланта, богатства, беды, счастья и т. д.) может быть важнее «реального» наличия таких обстоятельств или качеств. Массовое, да и элитарное, обоснованное теологически и религиозно-философски, убеждение в исключительности национального характера неизменно служило оправданием косности, консервативного изоляционизма, с одной стороны, и радикального авантюризма – с другой. Концепция «особости» питала убеждение в том, что народ «все стерпит», и расчеты на то, что с ним можно «сделать все». Кроме того, ссылки на особые качества человека обычно подменяли серьезное изучение исторической, экономической, психологической, социальной природы этих качеств.

В последнее время наблюдается консервативный сдвиг в массовых представлениях об особом характере человека. В том же неоконсервативном (в «советском» смысле) направлении сдвигается и официальная идеология: налицо нечто похожее на «единство власти и народа». Причем происходит это в ситуации, когда вхождение в современный цивилизованный мир для страны как будто стало практической, правда, трудной и не скоро решаемой исторической задачей. Никакие контакты, встречи и договоренности по частным вопросам сами по себе не приближают ее решения. Более того, попытки войти в современный мир с грузом старых притязаний на исключительность, а также со старыми имперскими амбициями создают новые опасные тупики на пути продвижения к этому миру.

Как видим, большинство россиян соглашаются с тем, что страна «рано или поздно» пойдет по общему пути цивилизации. Но это скорее декларация. Реальный выбор во времени – это уже выбор между «поздно» и «еще позже». Но более важен выбор места в том едином и разнообразном мире, который как будто начал формироваться с конца прошлого века. Допустим, это может быть место в ряду множества своеобразных, больших и малых стран, имеющих общие ценности и прозрачные для взаимного влияния рубежи. Или место изолированного анклава, который другие вынуждены просто терпеть из опасения катастрофических коллизий. Второй вариант условно можно назвать «китайским». Считается общепринятым, что исключительность такой позиции не нуждается в доказательствах.

Россия и в наступившем столетии все еще стоит перед выбором пути. И это стимулирует попытки превратить реальные и мнимые особенности собственной истории, включая пороки и слабости, в идол. В предмет поклонения.

Пока такое положение будет сохраняться, будут, видимо, существовать и парадоксальные сочетания либеральных деклараций с консервативными иллюзиями.

2006