Глава четырнадцатая ПАРИЖСКАЯ ЗНАТЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четырнадцатая ПАРИЖСКАЯ ЗНАТЬ

Французское аристократическое общество закрыто, чужаков в него пускать не любят, но не из чувства превосходства, как может показаться на первый взгляд, а из предусмотрительности. Никогда не знаешь, чего ожидать от человека, воспитанного в иных правилах и традициях. Французская и парижская знать в подавляющем большинстве люди глубоко верующие, а этим похвастаться могут далеко не все парижане — треть из них убежденные атеисты, лишь 7 процентов регулярно ходят в церковь. Поэтому, когда мой сын подружился в школе с виконтом Гийомом де Сен-Венсаном, сердце мое наполнилось горделивой радостью. Не из-за геральдической витиеватости и древности рода нового друга, а оттого, что сын мой оказался верующим ребенком. Вскоре ко мне зашла на чашку кофе виконтесса Элен де Сен-Венсан — миниатюрная дама с короткой стрижкой, без намека на косметику, в бриджиках и мокасинах. Рассказала о своих шестерых сыновьях и дочке (в аристократических семьях обычно много детей). Когда я посетовала на малочисленность моих отпрысков, виконтесса с доброй снисходительностью круглой отличницы, утешающей троечницу, мягко улыбнулась: «О, мадам, каждый делает то, что может». Посмотрела на книги отца и бабушки, на картины прадеда, подаренные мне мамой, с уважительным интересом отметила, — «У вас весьма артистическая семья». Похвалила яблочный пай, с гордостью поведала о вышедшей книге воспоминаний тетушки Одиль де Вассело, в 18 лет сражавшейся в Сопротивлении, и откланялась. С тех пор за моим Юлианом был твердо закреплен самый замечательный титул в мире — титул друга.

Семья Гийома на редкость старинная, первые упоминания о ней относятся к XI веку, предки были бесстрашными крестоносцами и воинами. Оттого, видно, маленький Гийом оказался крепким, без намека на аристократическую изнеженность быстро бегающим бойскаутом с открытой улыбкой и светящимися бесхитростным благородством карими глазами. Юлиан и Гийом играли вместе на переменках, ходили в один и тот же кружок рисования, пели в хоре. Дружба продолжилась и после того, как семья Гийома переехала в центр Парижа, купив новую квартиру. Уже много лет подряд я вывожу мальчиков на ставшее традиционным воскресное мороженое, а Элен де Сен-Венсан приглашает Юлиана в семейный загородный дом — старинный, с дивным садом, в котором каждую весну она сажает с детьми цветы.

Элен не работает, слишком много забот с семью детьми, виконт трудится в банке. Вера пронизывает всю жизнь этой семьи, но нет в них ни напускной серьезности, ни ханжеского самодовольства новообращенных. Когда за спиной тысяча лет молитв и благотворительности, то подобные атрибуты смешны. Вера их светла и радостна, как солнечный летний день. Перед началом обеда и ужина вся семья весело поет на мотив детской песенки «Монах Жак» короткую молитву: «Все к столу, все к столу! И благословит Господь нашу трапезу!» Каждое воскресенье идет на мессу. Однажды Юлиан поехал с Гийомом на «снежные каникулы» в Альпы. Путешествие было организовано для детей прихожан священниками парижской церкви Тринитэ (Троицы). И сердце у меня сжалось от их трогательной памятки: «Взять с собой в путешествие 1. Крем для загара. 2. Термос. 3. Библию». После лихих спусков по крутым склонам с молодым, спортивным священником ребята собирались в шале и говорили с ним о вере, о Боге, о бедных, молились и оттого вернулись не только поздоровевшими и загоревшими, но и замечательно умиротворенными…

Помимо отчаянно-смелой тетушки мадам де Сен-Венсан гордится и братом прапрадеда — графом Шарлем Монталамбером, чье имя знакомо всем французам по энциклопедии и учебникам истории. Либерал и интеллектуал, он в 1831 году вместе с двумя единомышленниками основал первую нерелигиозную школу и был за это… приговорен к штрафу в размере 100 франков! Позднее графа выбрали пэром Франции, но он всегда ставил свою преподавательскую карьеру на первое место и, когда его спрашивали о должности, гордо отвечал: «Я школьный преподаватель и пэр Франции».

…Наиболее состоятельные аристократические семьи живут в 7-м округе Парижа, в гигантских квартирах с высокими, в 4–5 метров потолками. Именно в этом округе, на улицах Бельшасс, Лилль, Бак, Бон, Верней, Юниверситё окна многих жилищ выходят на редкой красоты внутренние сады с раскидистыми деревьями и большими клумбами, будто и не в центре Парижа находишься, а за городом. Но система наследования во Франции до недавнего времени была такова, что многие старые семьи (как называют себя аристократы) рано или поздно с подобными квартирами расставались. Наследники вывозили старинную мебель, семейное столовое серебро в сафьяновых коробках и многовековые семейные архивы в новые жилища в достойных, но более скромных 15, 9 и 17-м округах, а по гулким пустым комнатам ходили, прицениваясь, покупатели — разодетые нувориши с надушенными манерными женами…

Независимо от достатка аристократы одеваются с подчеркнутой скромностью, но наметанный взгляд заметит, что чуть поношенное кашемировое пальто куплено в хорошем магазине, а туфли или ботинки со смененной набойкой — произведение дорогих итальянских фирм. Показывать богатство в этом кругу не принято, как не принято говорить о деньгах или хвастаться высокой зарплатой и удачной сделкой. Одним словом, noblesse oblige. Насколько скромны аристократы в повседневной жизни, настолько помпезны во время свадеб. Их готовят тщательно и не скупятся. Праздник может стоить 20, 30, а то и 40 тысяч евро. Конечно, смешная сумма по сравнению с многомиллионными свадьбами русских олигархов, но во Франции подобные цифры впечатляют. Сперва молодые аристократы (как и все французские женихи и невесты) отправляются в мэрию. Нарядный мэр с подходящим к моменту сияющим лицом произносит коротенькую веселую речь, объявляет молодых мужем и женой и выдает тоненькую синенькую книжицу под названием «Livret de famille», в которой записана дата свадьбы и приготовлены листики для записи имен и дней рождений будущих детей. Но настоящая свадьба впереди, в богато украшенной, заполненной сотней родственников и друзей церкви. Последующий за религиозной свадьбой праздник в парижском ресторане или одном из замков родственников удивит обилием фамильных драгоценностей, изящностью шляпок и изысканностью разговоров. И это — не стремление поразить, а лишь дань блистательному прошлому и желание доставить радость детям в их самый важный день. Свадьба у аристократов празднуется раз в жизни. Развод практически немыслим.

Чтобы поподробнее разузнать о жизни парижских аристократов, я отправилась в тихий 15-й округ, к сестре виконтессы Элен де Сен-Венсан, графине де Кергорлэ.

«Несу железо и несом железом» — таков тысячелетний девиз славных графов Кергорлэ из Бретани. Они в родстве с древними семьями Роан, Петивьер, Риё, д’Авангур и даже с Бурбонами, а значит, с французскими и английскими королями. Мадам де Кергорлэ сердечно встретила меня на пороге большой квартиры в современном доме, но со старинной мебелью и портретами загадочно улыбающихся дам в серо-голубых париках. Такая же миниатюрная, как и сестра, Беатрис де Кергорлэ говорит не спеша, тихо, будто прислушиваясь к своим словам и оценивая их — не слишком ли резки, не могут ли кого ненароком обидеть. Простая, с мягкой улыбкой и внимательным взглядом, она само воплощение хорошего тона. Все среды графиня проводит в соседней церкви — занимается в кружке с детьми прихожан. В молодости изучала историю, выйдя замуж посвятила себя воспитанию шестерых детей. А теперь, когда они выросли, вернулась на факультет, вновь часами просиживает над книгами, документами, архивами. Ее страсть — кровавый и бурлящий XVIII век Беатрис де Кергорлэ беспристрастно, как истинный историк, пытается понять, что предрешило трагическое развитие событий, и задается вопросом, можно ли было его избежать. «Все было готово для реформы, — печально говорит она, — проработан налоговый проект. Увы, священники и парламентарии категорически отказались платить. Что мог поделать король в подобной ситуации?» Двор Людовика XVI ее семье был знаком не понаслышке — прародительницу ее мужа, шестнадцатилетнюю графиню де Кергорлэ представили королю 22 января 1789 года в Версале. Ее имя записано рукой монарха на двух из 84 игральных карт. Это означало, что отныне юная графиня была допущена к сиятельным играм в карты, обедам и ужинам — желанная привилегия всех придворных. Карты эти, найденные после казни Людовика в его секретере, хранятся в парижском музее Карнавале.

…Начинаю разговор с комплимента французским аристократам, сумевшим сохранить веру.

— Веру, к счастью, сохранили не только мы. Приехав в этот, более скромный по сравнению с 7-м, округ, я узнала глубоко верующих людей, чьи родители трудились на заводах. Да, они маленький островок в нашем гигантском округе, но им удается невероятно много делать для церковной общины. А аристократы никогда не были многочисленны. Даже в XVIII веке аристократия представляла один процент населения, теперь нас еще меньше — две-три тысячи семей. И надо признать, что до революции не все аристократы становились примером, в особенности в Париже и больших городах.

— Почему?

— Разница между деревенской аристократией и знатными парижанами огромна. Первые были неразлучны с крестьянами и им близки: вместе работали в будни, вместе молились в воскресенье. А аристократы Парижа транжирили. В какой-то мере мы революцию заслужили. Все происходило как в России, за революцией последовал террор, будто кто-то запустил страшную машину и не в силах был ее остановить. Тирания, ужас, повсеместные доносы, самодоносительство из страха. Сколько смертных приговоров, подписанных не глядя, я нашла в архивах! Об этом, увы, ничего не рассказывают во французских школах, а следовало бы. Те, кто продолжает обучение на факультете, узнают правду, в школах же педагоги твердят: «Все, что было до революции — плохо, все, что потом — хорошо». Зачем? Ведь это противоречит исторической истине.

— Есть ли различия между провинциальной и парижской аристократией сегодня?

— Провинциальные старые семьи искренни и очаровательны, а в Париже, увы, как всегда, часты отчужденность и холод. Хотя надо признать, что и среди живущих в Париже аристократов существуют люди открытые. Обычно это те, кто много путешествовал в связи с профессией. В семье моего мужа одна из кузин вышла замуж за посла Бельгии. Они провели долгие годы в Иране, США и стали космополитами.

— Вы делаете различие между старой аристократией и аристократией Наполеона?

— Самое несущественное, и это не мешает нам их любить. Они тоже — история Франции. Происхождение, как и цвет кожи, не заслуживает внимания. Главное — мир и уважение друг к другу. Аристократом я считаю того, кто ведет себя как оный, кто честен, прям и хочет быть лучшим. В давние времена у нас был «налог крови» — аристократия воевала и взамен освобождалась от уплаты налогов, работать ей было запрещено. Возможно, и революция произошла из-за этого. Каково было остальному населению наблюдать за ничего не делающими в мирное время аристократами? Сегодня, на мой взгляд, аристократы возвращают свой долг, служа прихожанам в церквях, занимаясь с их детьми. И традиция работы для других возникла во многих аристократических семьях, в том числе в нашей, еще в XIX веке.

— Расскажите о семье вашей мамы.

— Семья тяготела к традициям. Это характерно для аристократов запада Франции — Пуату, Вандеи. Они чаще и охотнее других платили «налог крови» и горячо верили. Есть аристократы, приходящие в воскресенье на службу, чтобы повидаться со знакомыми. У мамы вера была глубокая. Она, как и ее сестра и пятеро братьев, жила верой.

— Как познакомились ваши родители?

— Вскоре после Второй мировой войны. Мама участвовала в организации ужинов для аристократических семей. На одном из них к ней подошел молодой военный, вернувшийся из командировки в Ливан, Сирию и Мадагаскар. «Вы любите сенегальцев?» — спросил он ее с улыбкой. Не знаю, что она ему ответила, но через несколько месяцев они поженились. Маме тогда уже исполнилось 30 лет, папе — 32. Война затронула их поколение: разлучала, убивала, поздние браки были не редкостью.

— А какова история вашего отца?

— Она грустна и абсолютна обычна для того времени. Моя бабушка Эмили (мы звали ее Молли) — дочь бельгийского аристократа и дипломата — выросла в посольстве, замуж вышла совсем юной, в 1914 году. В те времена свадьбы устраивались. Ей представили пятерых молодых людей и сказали: «Выберешь в мужья того, кто тебе по-настоящему понравится». И она выбрала нашего дедушку. Ее второму ребенку, моему отцу, исполнилось шесть месяцев, когда дедушка погиб на фронте. Он попал под газовую атаку и его, полуживого, отвезли в госпиталь. Возможно, у деда и был шанс выжить, но его положили в постель только что умершего от испанки офицера и через три дня он скончался. В 25 лет бабушка Молли осталась вдовой и вырастила с английской няней двоих сыновей. Она была смела, молчалива, жила в особняке (во Франции их называют «отель партикюлье». — О. С.) в 7-м округе и каждое воскресенье приходила к нам на обед. Маме, устававшей с нами семерыми, не хотелось готовить и она варила лапшу. Мои первые воспоминания — большой обеденный стол, вся наша семья, включая двух бабушек, белоснежная скатерть и горячая лапша!

— Чем занималась ваша мама, когда вы выросли?

— В 60 лет решила открыть магазин платьев для маленьких девочек. Папа вышел на пенсию, и она заявила: «Не хочу сидеть дома». Шила мама прекрасно, была общительна, и магазин позволил ей видеться с людьми. Папа ее понял, но бабушка Молли трясла седой головой: «Моя невестка открыла магазин. Невестка! Моя! Магазин! О!»

— А как познакомились вы с вашим мужем?

— На ужине. Было мне тогда двадцать лет. Во Франции верующая молодежь часто ходит пешком на богомолье в Шартр, в тамошний собор. И в тот вечер я громко сказала: «Кто проводит меня до дому? Мне завтра рано вставать — иду в Шартр!» И он сразу вызвался. Мы начали встречаться чаще и через семь месяцев поженились.

— Чем отличается повседневная жизнь аристократической парижской семьи от жизни семьи обычной?

— В более простых семьях женщины чаще работают. У них заметнее желание заработать. И я их хорошо понимаю. Наши семьи все-таки живут нажитым. Когда родители дают вам загородный дом с мебелью, это, согласитесь, упрощает жизнь. Все каникулы мы проводили в загородных домах моей мамы и моей свекрови. Муж оставался работать в Париже. Мы с ним грустили, но ничего не поделаешь, — детям был необходим свежий воздух. Когда мы возвращались в Париж, муж старался освобождаться пораньше и помогал с детьми, да и в послеобеденное время я не оставалась одна — приходила домработница. Как теперь справляются многодетные мамы без всякой помощи, я не понимаю. Отводить детей в сад, покупать продукты, готовить ужин и прибирать в доме со множеством детей очень сложно. Они героические женщины!

— Расскажите о ваши детях.

— Старший, Эрве, отпраздновал тридцатилетие. Он инженер, недавно женился. Двое других еще учатся. Дочь в лицее. Младшему 14 лет. Он больше остальных гордится своим происхождением и любит ездить в Бретань, где до революции у семьи было несколько замков. Недавно мы присутствовали на службе в тамошнем соборе. В витражах переливались на солнце гербы графов де Кергорлэ, и наши сердца наполнялись радостью. Когда-то здесь молились наши предки, теперь — мы. Тут наши корни. Ничто не кончается, у каждой истории есть продолжение, и когда не станет нас, то молиться и смотреть на светящиеся на солнце гербы в этой древней церкви приедут наши дети.

— Когда ваши дети были маленькими, что им категорически запрещалось?

— Врать.

— Расскажите мне о знаменитых аристократических, а теперь и буржуазных вечеринках — ралли.

— Первые ралли возникли после Второй мировой войны. Аристократы стремились объединить детей — за военные годы многие потеряли друг друга из виду. Ралли тогда были обыкновенными вечерами для детей с одинаковыми моральными ценностями и традициями. Теперь их устраивают в стиле нувориш. Приглашения пишутся на большущих картонках, рассылаются в огромных конвертах, проходят они в ресторанах и стоят несколько тысяч. Мама сказала бы: «Это не наш стиль». Мои дети записаны в ралли, но параллельно дружат с ребятами из лицея и школы.

— Ралли организуются для молодежи от двенадцати до двадцати лет. С кем общаются молодые аристократы потом?

— Сами по себе образуются более узкие группы. Мои дети в них входят, хотя порой говорят: «Веселее нам с нашими друзьями».

— Как в вашем кругу проходят семейные встречи?

— В последние годы аристократические семьи стараются встречаться чаще. Сказывается желание сохранить клан, историю. Мир нынче все больше открывается, прошлое забывается, люди уезжают работать на долгие годы за границу, молодые меньше читают, книги им заменил Интернет. А эти встречи объединяют всех членов семьи, все ее ветви, людей, порой друг друга не знающих. Каждые несколько лет собирается и семья Кергорлэ. Недавно мы встретились в замке одного из родственников в Нормандии. Приехав, каждый член семьи получил этикетку и наклеил ее на лацкан пиджака или на платье — иначе сложно сориентироваться. В холле установили изображение генеалогического древа. Когда более двух сотен родственников собрались, прошли конференция, концерт, ужин и визит во дворец по соседству.

— Как в аристократических семьях строятся отношения между старшими и младшими?

— Все основано на уважении. Большем, чем в семьях другого круга. Оно начинается с самых простых слов, с манеры говорить «здравствуйте» и «до свидания». Мы всегда обращаемся к дедушке и бабушке на «вы» и, несмотря на это, крайне близки. Мои дети проводили все вторники и четверги у бабушки по отцовской линии. Их школа была рядом с ее домом, и они у нее обедали. Пожилая дама всегда находила время и силы приготовить для них любимые блюда, поговорить. Отношения с дедушками и бабушками невероятно важны для детей — они создают ту неразрывную связь поколений, которая помогает детям чувствовать себя сильными и нужными.

— Случается, что старики из аристократических семей отправляются в дома престарелых?

— В самых редких случаях, когда человек становится глубоким инвалидом. Мы всегда стараемся держать пожилых людей в семье. Мой папа до последней минуты оставался в своей большой квартире, и мы все о нем заботились.

— Как происходит раздел наследства?

— У нас есть шутка: «Каковы отношения в вашей семье? Вы говорите, прекрасные? А входили ли вы уже в наследство?» Но, повторяю, это всего лишь шутка, потому что даже если зависть — не редкость для человеческой натуры, в нашем кругу разделы происходят мирно и дело никогда не доходит до суда. Когда не стало нашего папы, раздел также прошел очень хорошо. Каждый взял в квартире те предметы, которые были ему близки и дороги — нельзя пренебрегать сентиментальной стороной, а загородную резиденцию со всей мебелью (мы никогда не забираем мебель из домов или замков) было решено отдать одному из семерых детей. Делить ее на всех неразумно.

— Как аристократам удается сохранять фамильные замки при французской налоговой системе?

— С большим трудом. Помимо двойного налога нам приходится много платить за их содержание и ремонт. Поэтому все чаще замки выставляют на продажу.

— Что вам не нравится в людях вашего круга?

— Когда они высмеивают людей более скромного происхождения. Очень не люблю фразу: «Он ведет себя, как крестьянин». Не понимаю смысла кланов, каст и классов. Ничто не завоевано навсегда. Каждое новое поколение должно заслужить право носить свой титул. Когда двадцать пять лет назад мы переехали в эту квартиру с тремя старшими детьми, один пожилой господин, встречая меня с коляской в лифте, всегда снимал шляпу, открывал двери, кланялся, почтительно говорил: «Честь имею, мадам». Такое впечатление на него произвела бумажка с нашей фамилией, наклеенной на почтовый ящик Меня это удивляло и смешило. Да и теперь, когда кто-то обращается ко мне «госпожа графиня», я не воспринимаю это как обращение лично ко мне, но как выражение уважения всей нашей старинной семье.

— В церкви вы часто встречаетесь с верующими людьми более скромного происхождения. Как складываются ваши отношения?

— Я приглашаю их чаще, чем они меня. Да и когда мы проводим лето в нашем загородном доме в Шампани и я зазываю на чай живущую по соседству даму, она отнекивается: «Нет-нет, у меня дела». Может быть, мы пугаем их? По крайней мере, я не раз слышала слова: «Мы из разных миров». Это меня ранит, ведь я никогда не была сторонницей социальных барьеров и очень люблю общение.

Мадам де Кергорлэ не разделяет взглядов ультраправого лидера Ле Пена. Для этой семьи подобное недопустимо. Немало французских аристократов во время оккупации пошли за Петеном — воспринимали его как героя Первой мировой войны, боялись коммунистов, недооценивали одиозности Гитлера. Когда маршал оказался не патриотом, а слабовольной и жестокой марионеткой, многие разочаровались. Но в семье мадам де Кергорлэ сразу смогли отличить злаки от плевел: не только ее тетушка присоединилась к Сопротивлению, но и дед по материнской линии с первого дня войны пошел «бить фрицев». Попав в плен, пять лет провел в заключении, в страшных условиях. Умер через год после победы, от ишемии, было ему всего 48 лет. Тетка мужа, Брижитт де Кергорлэ, в годы войны стала медсестрой, сопровождала эшелоны военных. Потом всю жизнь проработала врачом… Открытая, думающая, Беатрис де Кергорлэ не делает вид, что ее радует непрерывно растущее число эмигрантов, но нет в ее словах ни раздражения, ни антипатии к приезжим, которое столь часто встречается у людей среднего класса.

— Если во Францию приезжает большое количество африканцев, то это не только из-за работы, но и из-за детей. Африканцы ценят французское образование. Если мы не начнем помогать им создавать хорошие школы на местах, то не стоит удивляться все новым волнам эмиграции.

— Вас не тревожит отказ части мусульманского населения Парижа принять французскую культуру и традиции?

— Когда мы приезжаем в страны Востока и посещаем мечети, то, из уважения к местным традициям, снимаем обувь и покрываем головы. Надеюсь, что и эти люди скоро адаптируются. Доказательство — малыши мусульмане, которых родители приводят в кружки при церкви. Значительно больше меня тревожат предместья. Порой кажется, что правительство не совсем понимает происходящее там. А ведь нынешняя ситуация напоминает ту, что сложилась во Франции накануне революции. Заметьте, тогда в предместьях тоже зрело многое и, подогретое пропагандой, вылилось в кровопролитие. Не так давно я видела в метро мусульманина с раскрытой книгой. На обложке было написано: «Солнце ислама поднимается над Западом». Согласитесь, это также настораживает. А ведь всего двести лет назад Монтескьё, по дороге во франкоговорящую Россию, писал: «Вся Европа будет говорить по-французски».

…Несколько лет назад граф де Кергорлэ нашел в шкафу своей матушки старинный дневник и, зная увлечение жены историей, преподнес ей. Это дневник дочери личного географа Людовика XVI Элен де Шабер. В 16 лет девочка оказалась с матерью в тюрьме, влюбилась в юного аристократа Станисласа де Сомбрейя, проводила его на гильотину, сама была готова к смерти, чудом спаслась. Благодаря дружбе матери с Наполеоном вновь заняла положение в свете. Дневник напоминает увлекательный роман. Написан он бисерным почерком, чернила кое-где совсем выцвели, но Беатрис расшифровывает его с истинным увлечением и собирается опубликовать со своими комментариями.

Когда я спрашиваю ее об ассимиляции аристократов в сегодняшней жизни, она улыбается:

— На мой взгляд, мы прекрасно ассимилировались. Все мои дети получат высшее образование и будут работать. Аристократы становятся врачами, инженерами, руководящими работниками в фирмах. Только политика до недавнего времени нас не привлекала.

— Почему?

— Наш дядя-сенатор, граф Жоффруа Монталамбер, говорил в детстве мне и сестре: «Малышки мои, занимайтесь политикой!» Но ни мы, ни другие старые семьи в политику не стремились. Быть может, из-за того, что не «акулы», что не умеем лукавить. Но в последнее время мы поняли, что если не займем место, то его обязательно займет кто-то другой, возможно, не имеющий наших убеждений.

— Каково положение с парижскими священниками?

— Чудовищное. Каждый год в Париже рукоположены всего десять священников. В Реймсе в прошлом году семинария вообще была закрыта. На севере Франции, чтобы набрать нужное количество учеников, пришлось объединить семинарии.

— Много во Франции роялистов?

— Мало. Мой кузен по материнской линии — ярый роялист. Он частенько говорит: «Да, я за монархию! И мне безразлично, кто станет королем — Бурбон или представитель другой семьи. Главное, чтобы у нас был король! Потому что король, по крайней мере, правит, а не разводит демагогию!»

…Никогда, конечно, не будет король править Францией — французы слишком дорожат республикой, но король (пусть и без атрибутов власти) во Франции есть, и очень милый. Принц Жан Орлеанский, герцог Вандомский — самый настоящий дофин и верит, что когда-нибудь вернет трон, отнятый у его предков. Он высок, деликатен, мягок в обращении, руководит фирмой, параллельно занимается общественной деятельностью и благотворительностью, публикует на своем сайте патриотические статьи и заслужил симпатию многих французов. Каждый год, накануне Рождества, он обращается к «подданным» с чуть старомодным, светлым поздравлением: «Без любви нет мира. Без любви нет справедливости. Без любви нет уважения друг к другу. Поэтому накануне Рождества я обращаюсь ко всем: христианам, евреям, мусульманам и другим верующим, людям Севера, Юга, Запада и Востока с предложением взяться за руки, дабы укрепить мир, объединить народы, настоять на справедливости и сразиться за самых неимущих. Дадим бедным и слабым надежду и шанс на жизнь. Прекратим обеднять страны. Используем деньги, разбазариваемые сейчас на убийства и разрушения, на то, чтобы сделать жизнь более сносной. Пусть богатые и влиятельные осознают, что не стоит им бояться бедных и слабых. Настало время власть предержащим понять их главную задачу: работать для Человека и с Человеком. Им воспитывать граждан в мире и справедливости. Будем уважать правду, даже если она болезненна для нас. Ибо правда, приносящая боль, дарует освобождение. Но правда возможна только тогда, когда ее имеет право сказать народ и когда народ имеет право по ней жить. Мы все дети Господа во Христе, чье рождение ныне празднуем. Христиане, евреи и мусульмане — все отмечают в этот период важные религиозные праздники. Да будут пожелания, которыми мы обменяемся в честь этих праздников, пожеланиями людей, имеющих право на счастье, признание, уважение, мир и любовь. В мире разрушений и раздоров Рождество напоминает нам о том, что Господь протягивает к нам руки, любит нас и зовет к примирению. Вот чего Господь хочет от нас. Это — сущность грядущего праздника. И если мы будем в это верить, то сможем со всей искренностью сказать: „Счастливого Рождества“».