Летел на крыльях…
Летел на крыльях…
Если вы когда-нибудь любили, то поймете его.
Пушкин совершенно потерял голову, когда на балу у танцмейстера Иогеля увидел смущенную шестнадцатилетнюю красавицу Наташу Гончарову. Его и друзья считали повесой, а он мгновенно переменился, потому что она и только она заняла все его помыслы. Он и сам себя не узнавал — выслеживал ее, выведывал, где она будет и где можно хотя бы издалека увидеть ее. А она даже не предполагала, что пленила его, не прилагая никаких усилий к тому…
Пушкин, без колебаний решивший покончить со своей холостяцкой жизнью, делает предложение юной Наталье Николаевне, получает неопределенный ответ — еще бы, она растерянна, родители ее тоже застигнуты врасплох, — и целых два для него мучительных года он ничего не может писать, пальцы в задумчивости держат перо, но на бумагу ни строки не ложится… Признался как-то: «Не стихи на уме теперь…» И вдруг — озарение: Болдинская осень! Любовь словно бы подняла его на гребень высокой волны — и все пошло! В апреле 1830 года Пушкин получает согласие. Он даже и не верит себе: «Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством — боже мой — она… почти моя…»
Он привозит свою юную супругу вот в этот дом на Арбате сразу после венчания. Скромный особняк, пять комнат в котором на втором этаже он занял всего лишь за месяц до своего счастливого дня, принадлежал старинному дворянскому семейству Хитрово и в то время не считался роскошным, но для Пушкина, конечно, это был не дом, а дворец…
И вот из довольно обширной прихожей они поднимаются на второй этаж по узковатой деревянной лестнице с высокими скрипучими ступенями. Она впереди, он чуть сзади, ее поддерживая… Рука об руку они начали свой путь, и, наверное, им казалось обоим, что эта лестница ведет их к счастью… Да если бы знать только, куда ведут дороги, которые мы выбираем, и далеко ли они нас уведут…
Музей А. С. Пушкина на Арбате
Дом этот, когда я впервые увидел его, уже зная, что это тот самый дом, где Пушкин прожил свои самые счастливые месяцы в жизни, поразил меня своей обыденностью. И дело вовсе не в том, что показался он мне затрапезным, даже убогим, его недостойным, а в том, что он, как мне виделось, кричал о несправедливом к нему отношении. Старая, ржавая крыша над обшарпанным фасадом грязного желтого цвета, окна с разношерстными занавесками, за которыми угадывались клетухи коммуналок, стираное белье во дворе на веревках — и ничего, что бы навевало память о нем. И в самом деле, трудно поверить, что совсем недавно весь дом был разбит коммуналками. Только и оставалось от времени Пушкина — изящная лепнина под потолком, да и то далеко не везде сохранившаяся. Да и что могло сохраниться в том бешеном беге времени, пронесшемся мимо стен его и изменившем неузнаваемо и самый Арбат, и даже весь город…
Перед тем как возник в этом доме музей, жаркие споры, предположения роились вокруг него в попытках установить единственную и непреложную истину: в этом доме, а ни в каком другом в Москве жил Пушкин полгода со своей молодой женой. Мало ли что он писал: «Живу на Арбате, в доме Хитровой…» — так ведь неподалеку был дом у другой Хитровой. Какой же из них подлинный? Мемориальную доску повесили еще в юбилейные дни 1937 года, но документов, подтверждающих пушкинскую славу именно этого арбатского дома, нет никаких. Да и могли ли сохраниться они? А вот и сохранились.
Таким был Арбат в XIX веке. Вид от Смоленской площади
В 1979 году московский инженер-физик С. К. Романюк в Центральном историческом архиве Москвы отыскал «Маклерскую книгу Пречистенской части», где находит запись за подписью Пушкина: «…Я, ниже подписавшийся, Г-н Десятого класса Александр Сергеевич сын Пушкин, заключил сие условие… что нанял я Пушкин Собственный дом Г-на Хитрово дом, Состоящий… в приходе Троицы что на Арбате каменный двухэтажный…» Вот и определилось однозначно: его это дом. Без всяких сомнений!
Сейчас-то дом ухоженным красавцем стоит — и цвет бирюзовый — подлинный, какой был во время Пушкина, реставраторы обнаружили его под слоями других красок и следы пожара 1812 года даже нашли. Вся история дома очищалась от временной шелухи и открывалась в первозданном виде своем. Даже архитектурные детали главного фасада, хотя и немного совсем их, решетка балкона, карнизы — воссозданы по примеру деталей, в других местах сохранившихся. С балконом, кстати, тоже туманность была: сначала предполагалось, был на этом месте портик или что-то еще, но потом, после подробнейшего изучения конструкции, нашли подтверждение, что именно балкон был здесь.
Во время реставрационных работ нашли двустворчатую филенчатую дверь — единственную во всем доме так хорошо сохранившуюся и, без сомнений, подлинную, того самого времени. По ней и другие двери восстановили. А по обломкам старинных изразцов и остаткам печных фундаментов на первом этаже вычислили и парадные печи во втором, пушкинском, этаже, и изразцы по обломкам восстановили вплоть до мельчайших трещинок. Так и кажется: подошел зимним вечером Александр Сергеевич к этой белой печи с рисунком тонким, приложил к ней ладони, стараясь согреться, и замер в задумчивости…
В анфиладах первого этажа, где жили Хитрово, во всех комнатах любовно и с огромным вкусом собранная экспозиция, передающая дух того времени, по той самой лестнице, что вел Александр Сергеевич в день венчания наверх супругу свою возлюбленную, поднялись и мы на второй этаж. Простор, чистый свет льется из окон. Немного картин, немного книг, которые он мог бы держать в руках — потому что его времени те книги. Но не его самого. Ничего, к великому сожалению, из личных вещей Пушкина здесь не найти. Не сохранились они. Разве что вот этот маленький столик, подаренный музею семьей Хитрово. По преданию, это действительно столик Пушкина. Потому и простор на втором этаже: зачем тащить в эти святые стены мебель и прочие вещи, никогда Пушкину не принадлежавшие? А дух, как ни странно, — тот самый, дух тридцатых годов XIX века, эти стены источают. Как, наверное, и всякий другой его дом, который он когда-либо освятил, согрел своим дыханием.
Вот что еще удивительно. Пушкин никогда не имел своего, собственного дома. Ни в Москве, где он родился, ни в Петербурге, где остановилось сердце его. Были в Михайловском и Болдине дома, которыми он владел совместно в братом Львом и сестрой Ольгой, а своего не было. А ведь как хотел-то! Однако не мог позволить себе, всегда денег не хватало. И на этот арбатский тоже. То теща, и сама вконец измотанная жизнью с нервнобольным мужем своим, тянет и тянет из Пушкина деньги… То скромная Наталья захочет вдруг лаковую коляску, а потом и шубу дорогую или еще что… А Пушкина все эти заботы, вообще-то нормальные, но для него — нелепейшие, приводили в отчаяние… И все равно он был счастлив в этом арбатском доме. Хоть и не долго.
