В сени имен великих
В сени имен великих
Прошел почти всю Поварскую мимо роскошных особняков начала века, что занимают теперь посольства разные, и уже трубный, неумолкаемый глас Садового кольца впереди зазвучал, как вдруг словно бы яркий, расцвеченный занавес передо мной опустился. Не поперек дороги, конечно, а по левую руку, чуть в стороне.
А на занавесе том как бы выткан неброский по первому взгляду бело-розовый особнячок о двух этажах. Необычность фасада, решенного без привычных колонн под фронтоном, но с колоннами в окнах, да и весь-то скромный облик старого зданьица, приютившегося среди великолепных, похожих на замки сооружений, поневоле навевал мысли о старой Москве.
Давно я не видел этого милого дома. Забыл его. Вот он и явился как в театре, на сцене. Только снег отчего-то падал по эту сторону занавеса… И уж не бутафорский был снег, само собой.
Главный дом городской усадьбы князя С. С. Гагарина. Сейчас здесь размещается Институт мировой литературы имени А. М. Горького и как отдел института — музей и архив. В трех залах старого дома, как бы вырастающих один из другого, так неприхотливо они обустроились, портреты великий людей, письма, автографы на кофейного цвета снимках, с которых смотрят они… Шаляпин, Бунин, Репин, Толстой и, конечно же, сам Горький — молодой еще, а на другом снимке — уже усталый от жизни…
И вот, сижу против окна, мимо которого когда-то другие люди ходили — промелькнули в этой жизни и тенями стали, сижу и вспоминаю о них. О ком можно вспомнить.
Последние годы о Горьком все чаще говорят, как о человеке, продавшемся власти. Куда как просто выставить его жизнь в таком свете. Между тем судьба его трагична и ломана. Буревестник его о другой жизни кричал — а вон ведь как вывернулось… Страшно, уродливо… Но ведь никто не заставлял его в письме Ленину писать: «Здесь [в Петербурге] арестовано несколько десятков виднейших русских ученых… Я решительно протестую против этой тактики, которая поражает мозг народа, и без того достаточно нищего духовно…»
Или другое: «…Для меня столь ясно, что «красные» такие же враги народа, как «белые»… Лично я предпочитаю быть уничтоженным «белыми», но «красные» тоже не товарищи мне…»
Сталину он таких писем уже не писал. Может, остерегался вождя народов, томагавка его, а может, понимал, что бесполезны такие усилия. Не тот человек, которого можно о чем-то просить. И тем более не тот, к которому имеет смысл обращаться с протестом.
В этом особняке Горький, судя по всему, никогда не бывал: жил-то в другом, роскошнейшем доме у Никитских ворот. И вот там есть фотография, сделанная за три недели до его смерти и, как мне кажется, снимающая вопрос о его насильственной гибели. О ней много говорили, даже считали дело доказанным, и в известном документальном фильме версия как признанный факт подавалась… А на снимке этом Горький обреченно сидит, с безвольно опущенными руками. И кислородная подушка рядом — не мог он уже без нее обходиться. Умирал, верно, стремительно. Кому и зачем его нужно было травить?
Ну да ладно, спустимся в подвал этого дома, заглянем в его историю — более давнюю. Тут столько всего пересекается, что дыхание перехватывает. Строился дом по заказу Сергея Сергеевича Гагарина, человека редкостной честности и благородства. Возводился на фундаменте другого дома, нарочно незадолго до того разобранного. Почти двести лет считалось, что дом строил Бове — его вроде бы стиль, и только в 1975 году, во время первой научной реставрации дома нашлись документы, открывавшие Доменико Жилярди автором проекта и исполнителем. Сам Сергей Сергеевич вопрос прояснил, когда брату писал, чтобы тот проследил за работой Жилярди.
Сергей Гагарин великую роль в истории русского театра сыграл. Пять лет он занимал должность директора Императорских театров и оставил, как пишет его современник, «по себе самую прекрасную память». Это ведь при нем открылся Большой театр в новом качестве, при нем же поднял занавес и Малый театр. При его должности, когда вся театральная жизнь на нем одном замыкалась и судьбы актеров и актрис, разумеется, тоже, — трудно было, наверное, не стать волокитой. Во всяком случае, все его предшественники в открытую жили с актрисами и, не стесняясь, продвигали возлюбленных на лучшие роли. Сергей Сергеевич был не таков. Чтобы и слухи извести на корню, принимал в кабинете актрис, не предлагая им сесть. И сам, разумеется, при этом стоял.
А от должности своей отказался решительно, когда не дали денег, необходимых для поддержания театров. Дела его шли не блестяще, богатым он не был, и дом этот на Поварской продал по нужде. Владела им Дирекция коннозаводства, а жить здесь стали ее управляющие.
А теперь пойдут сплошные переплетения великих судеб. Первый из тех управляющих, генерал Л. Н. Гартунг, ушел из дома трагически: застрелился прямо в суде, не вынеся несправедливо возведенных на него обвинений, — дело сложное было, путаное, но честь генерала и в самом деле оказалась задетой болезненно. Эту историю, Москву тогда всколыхнувшую, да и не только Москву, подробно описал Достоевский, принявший как будто сторону Гартунга, поклявшегося честью офицера в своей невиновности. Это о его деле Достоевский писал: «Русское правосудие громоздит ложь на ложь, а в итоге выходит вроде бы правда…»
И стала этим домом владеть вдова генерала, Мария Александровна. Полностью ее имя необходимо назвать: это дочь Пушкина. Всех остальных детей Александра Сергеевича довелось ей пережить, хотя и старшей была… Ей пришлось свою роль в истории литературы сыграть, правда не прилагая к тому усилий.
Как-то раз в середине шестидесятых годов XIX века в Туле был бал в Дворянском собрании, и граф Лев Николаевич обратил внимание на необычную, яркую женщину с породистыми, как он сказал, завитками на затылке, у шеи. Это была Мария Гартунг. Она произвела на Толстого такое впечатление, что он написал с нее портрет Анны Карениной. Несомненно, внешность Анны в деталях совпадает с обликом Марии Александровны, какой та на балу Толстому представилась. Впрочем, и современники Толстого это еще отмечали.
Вот какие великие имена соединились невольно под кровом этого древнего дома, так прихотливо связалась с литературой судьба его. И надо думать, закономерно уже в 1937 году, после смерти Горького, вышло постановление об организации в усадьбе Гагаринского музея при Институте им. Горького: «…Для ознакомления трудящихся с его жизнью и творчеством». Что и было безотлагательно сделано.
Стоит тихий, невидный, но такой славный, а если по правде — то просто замечательный дом. А мы мимо идем, будто ничего важнее нет нашей собственной жизни, будто ничего нет достойнее нас самих и нелепого времени нашего.
