«Ты славил, лиру перестроя, любовь и мирную бутыль!»
«Ты славил, лиру перестроя, любовь и мирную бутыль!»
Который уже раз стою напротив этого дома, что в середине Пречистенки, под пышной кроной клена и едва успеваю отпрянуть в сторону, как мимо через распахнутые чугунные ворота лихо проносится карета и из нее на ходу выскакивает… невысокий и плотный гусар в небрежно наброшенном ментике и сияющих белизной лосинах, так сидящих на нем, будто он в них и родился. Придерживая левой рукой саблю, висящую на длинной перевязи, он скрывается за дверью парадного. Это хозяин дома — Денис Васильевич Давыдов. Тот самый! Поэт, гусар, вольный, как птица, ни Бога, ни черта в бою не боящийся и в откровенных выражениях своих на званых балах дурных последствий не остерегающийся. Все ему нипочем! За это и страдал и за это поневоле расплачивался во всю свою жизнь.
Откуда взялся он, Давыдов? А из самого чрева Москвы. В семье потомственных военных родился чернокудрый сорванец, скоро выказавший страсть «к маршированию, метанию ружьем» — как позже сам о себе он написал. Отец командовал Полтавским легкоконным полком, и Александр Васильевич Суворов при осмотре оного заметил резвого ребенка, благословил его и произнес: «Ты выиграешь три сражения!» И ускакал.
В семнадцать лет Давыдов уже эстандарт-юнкер в Кавалергардском полку, через три года — поручик Белорусского гусарского полка. Вот тогда-то и показал юный красавец гусар, на что способен. Саблей и пистолетом он давно отменно владел, а теперь и перо свое обнажил — острое, колкое, меткое, лихое и отважное! Что воспевал? Разгульную гусарскую жизнь, разудалые застолья и женщин, которых боготворил. И, кажется, — всех!
Конечно, он слыл кутилой.
Это ему Пушкин написал про «любовь и мирную бутыль», посылая свою «Историю Пугачева». На пятнадцать лет Александр Сергеевич был младше Давыдова, но говорил ему: «Ты мой отец и командир».
Любил Давыдова и почитал за удаль его редкостную, за талант огромный и за готовность в любой момент кинуться в разгул с друзьями. И Пугачева направил в службу, под крыло Давыдова. «В передовом твоем отряде урядник был бы он лихой!» — писал Пушкин.
Пречистенка в XIX веке
Отчего-то знаем Давыдова лишь по Отечественной войне. Хотя и верно: слава в ней Давыдова как никогда взлетела. В 1806 году, как началась война с французами, князь Багратион взял молодого лейб-гусара в адъютанты, а то при штабе сидел как на иголках и при всяком случае стремился в сечу. Однажды, окруженный, едва в плен не угодил, но был спасен казаками.
Через два года Давыдов уже со шведами воюет, отбивает остров Карлое и познает тонкости тактической войны. Потом сопутствует Багратиону, когда тот стал главнокомандующим Задунайской армией, и ни одного сражения с персами не упустил. Но звездный час — и в самом деле — война двенадцатого года.
В этой войне Давыдов творил чудеса. Это ведь он, едва Наполеон перешагнул пределы России, предложил Багратиону проект партизанской войны. И, получив одобрение, сбросил роскошный гусарский ментик, заменил простым кафтаном его, отпустил крестьянскую бороду и с образом Николая Чудотворца на груди с бесшабашной удалью громил врага в самых неожиданных местах для того. За что и получил звание полковника и три ордена в придачу.
Федор Глинка воскликнул: «И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан! Но милым он дарит в своих куплеты розы: Давыдов, это ты — поэт и партизан!»
Что ж, только и воюет? Не на полях — так за столом иль в будуарах!
А меж баталий отдается музе. Перо в руке, покуда сабля на стене. Он изучает экономию, Тацита переводит, но как гусары призовут, бросал все — и вмиг летел в гусарское разгулье!
Император Николай Павлович спросил однажды у генерала Ермолова, дальнего родственника Давыдова: «Что ж, урывками он служит? Жаль, с его средствами и дарованиями он пошел бы далеко!» А генерал ответил: «Правда, государь: быв гусаром, он славил и пел вино и оттого прослыл пьяницей, а он такой же пьяница, как я».
Его «Записки партизана» начнешь читать — не оторвешься. Все восстает перед глазами — лихая рубка, дым бивака, внезапная атака из-под сени леса во снегах, и в тишине, уж после боя, — гусар с пером в руке, из-под которого несутся строки…
Но счастье не пес, на поводке не удержишь. Счастье — вольная птица. После войны — счастливое для него было время — пошли одни неудачи. Произвели в генерал-майоры, и он уж справил это событие, как и в прежние годы, с шампанским и с песнями, но тут доброжелатели стали тайно «конями ходить». Разве жизнь не та же игра? Добились: производство в генералы признали ошибкой. Ему и сорока не было, когда, хлопнув дверью, вышел в отставку.
Однако последний его час не пробил еще, нет. И Давыдов отличается в Польской войне. Тут уж деваться некуда: производят его в генерал-лейтенанты. Но теперь время другое, Давыдов сам устал. Всю жизнь энергия била в нем через край, но это же не вечный источник… Уехал из Москвы, из этого дома, в свое имение в Симбирской губернии и уже никогда не вернулся. Нажил в браке пятерых сыновей, и точно неизвестно, сколько еще дочерей. Могучий был человек.
Он прожил пятьдесят пять лет и погребен на Новодевичьем, в городе родном.
На портрете Кипренского, всем хорошо известном, где Давыдов в доломане, непринужденно подбоченившись, стоит, на саблю опираясь, — вовсе не Денис Давыдов, как принято считать. Всеобщая и давняя ошибка: это его брат двоюродный, Евграф Давыдов. Тоже, между прочим, герой двенадцатого года, награжденный шпагой с бриллиантами и надписью «За храбрость».
Одна семья, и кровь — одна.
А дом Давыдова, к слову сказать, был построен незадолго до рождения Дениса Васильевича. В войну 1812 года он, конечно, горел, но был восстановлен и стал московским памятником архитектуры — оригинальное здание, мимо не пройдешь, обязательно станешь разглядывать. А прежде владел им другой знаменитый москвич, легендарный сыщик XVIII века, обер-полицмейстер Москвы Николай Петрович Архаров. Он вел расследование по Пугачевскому бунту, был произведен в бригадиры, в генералы по-нынешнему, и вот тогда-то и стал наводить порядок в Москве.
Личность необычайнейшая! Проницательность его казалась всем фантастической. Молча глядел он на сидящего напротив человека и знал уже — виновен ли тот. Екатерина Великая не могла без него обойтись и срочно вызывала в Петербург, когда там возникали дела, без него не решаемые. И когда из домовой церкви Зимнего дворца исчезла икона Божьей Матери в богатом окладе, с каменьями драгоценными, тоже позвала.
Дорога была эта икона императрице: под нею Екатерина на трон взошла. Архаров приехал и на следующий день вернул икону на место. А в другой раз в Петербург даже не счел нужным поехать: пропажу — какое-то редкое, старинное серебро — нашел, не выходя из этого дома! Точно указал место, где спрятано. В подвале. Рядом с домом петербургского полицмейстера. Ей-богу, иногда кажется, будто он сам все учинил, чтобы тому досадить… Но нет же, конечно.
