Исход Москвы
Исход Москвы
Хорошо помню день 16 октября 1941 года, потому что он был очень страшным и не похожим на другие, в которых я себя только начинал помнить. Память мертвой хваткой вцепилась именно в этот день.
Внезапно обезлюдел весь город. На Люсиновке, по которой мы с матерью шли в сторону Даниловского универмага; люди встречались редко, и все очень быстро, обгоняя нас, шли или бежали. Изредка проезжали машины, громыхая и дребезжа по булыжной мостовой. Я не знал, куда и зачем меня мать вела, но скоро мы оказались внутри универмага. Он был совершенно пустым. Только две женщины торопливо разбирали витрины, уставленные посудой и вазами с бумажными цветами. На нас они бросили случайный, скользящий взгляд.
Мать подошла к ним и о чем-то поговорила. Одна из женщин кивнула ей. Мать достала из сумки деньги и отдала их женщинам. Потом взяла с витрины небольшую фарфоровую вазу в поперечных красных полосах, и мы пошли домой. Мама сказала мне, что давно мечтала об этой вазе и даже ходила не раз, смотрела, не купил ли ее кто-нибудь.
Потом, спустя много лет, я понял, что она купила вазу в полной растерянности: просто не знала, что делать, когда вокруг все бегут. Нам-то бежать было некуда.
В тот октябрьский день 1941 года Москву ждала судьба Москвы 1812-го. Тогда и в 41-м началось повальное, всеобщее бегство. Тогда москвичи поджигали дома, чтобы не достались врагу, а в 41-м были спешно заминированы заводы, институты, склады, учреждения, мосты. В ночь с 15 на 16 октября заминировали Большой театр. Ждали только приказа.
Люди на предприятиях, готовившихся к эвакуации, получали полный расчет и трудовые книжки. Многие тщательно уничтожали свои партийные билеты — трудно сказать зачем: чтобы не достались врагу или чтобы не выдали большевистскую принадлежность хозяев. Партбилеты жгли: так было надежней.
Все вокзальные площади были забиты народом. Царил хаос. Но на перронах, возле поездов, оцепленных частями НКВД, полный порядок; в вагоны пропускали по специальной бумаге, выданной на работе.
А. В. Хрулев, заместитель наркома обороны, начальник тыла Красной армии: «Утром 16 октября мне позвонил начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников и передал приказ Сталина всем органам тыла немедленно эвакуироваться в Куйбышев. Ставка должна была согласно тому же приказу переехать в Арзамас. Для вывоза Ставки мне было приказано срочно подготовить специальный поезд».
В тот день с раннего утра началась эвакуация Генштаба, военных академий, иностранных посольств, наркоматов. Поезда один за другим направлялись в сторону Горького. Все дороги, ведущие на восток из Москвы, были забиты. Вывозили москвичей и на речных судах.
А вдалеке от вокзалов город казался вымершим.
Только Москва все же жила. После ночи на 16 октября метро не открылось, стояли трамваи. На улицах как-то заметнее стали черные служебные «эмки», а автобусы куда-то внезапно исчезли. По набережным Москвы-реки на равном расстоянии друг от друга парили на привязи колбасы аэростатов. С наступлением сумерек они медленно, почти незаметно для глаз, беззвучно возносились в небо.
Всеобщая оглушительная тишина. Такой тихой Москва никогда еще не была…
Утром 16 октября Сталин на своем бронированном ЗИСе проехал по улицам опустевшей Москвы и увидел, как изменилась она. Нахмурившись, вождь смотрел, как из магазинов выносили муку, колбасу, пакеты с крупами, в авоськах — консервы.
А. И. Епифанская, библиотекарь Детской библиотеки им. Л. Н. Толстого на Большой Полянке: «Все эти дни библиотека была открыта, но никто, конечно, не заходил. Я сидела одна и глядела в окно. Неподалеку от нас находились продуктовые склады магазинов, и я хорошо видела, что их двери были открыты. Люди выходили, нагруженные продуктами. Я тоже пошла — посмотреть. Оказалось, что продукты раздавали совершенно бесплатно! Всем желающим! Мне достались консервы — гречневая каша с тушеным мясом. Их надолго хватило».
Раздавали не только продукты. Секретарь МК партии А. С. Щербаков, узнав, что на главном складе интендантства лежат 500 тысяч пар обуви и прочее имущество, предложил начальнику тыла армии раздать все это богатство. Начальник тыла самым категорическим образом отказался это сделать и обвинил Щербакова в упадническом настроении. Однако кое-что раздать народу успели. Щербаков сделал сам, что сумел: распорядился, чтобы артели, производившие одежду, безвозмездно раздали свою продукцию. В преддверии зимы людям выдавали шапки, перчатки и телогрейки. Возмущенный начальник тыла позвонил Щербакову, а тот сразу отрезал: «А вы что, хотите, чтобы эти вещи достались немцам?»
В. О. Берзина, машинистка НИИ Гипрохолод: «Не помню, как оказалась в Столешниковом переулке. Улица Горького была совершенно пуста, а тут полно народу, и все чем-то в спешке торгуют с рук. В основном пытались продать ювелирные изделия, всякий антиквариат, редкие книги… Отдавали почти даром, но я не видела, чтобы кто-нибудь что-то купил. Не знаю зачем, но я купила маленькую фигурку собачки из датского фарфора. Мне стало жалко древнюю старуху, которая ее продавала…»
В знаменитом магазине «Чай» на улице Кирова (ныне Мясницкая) без карточек продавали конфеты, шоколад, печенье… только люди старались деньги не тратить. Кто знает, что ждет впереди?..
В тот же день, 16 октября, заговорило долго молчавшее московское радио. Диктор объявил, что Москва находится в угрожающем положении и всем жителям города предлагается покинуть Москву — кто как сможет. Сообщалось также, что единственная более или менее свободная железная дорога — Ярославская, а доступная автомобильная дорога — шоссе Энтузиастов. Вперед, энтузиасты…
Только 19 октября москвичам объявили, что столица переходит на осадное положение. Появление на улицах без специального пропуска с 12 ночи до 5 утра запрещалось. Движение любого вида транспорта тоже запрещалось в это время. Один из пунктов постановления Госкомитета Обороны гласил: «Нарушителей строжайшего порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Текст этого постановления вывесили на тумбах и стенах домов.
Черные дни в жизни Москвы…
