2. Романтический текст как элемент идиолектного ансамбля текстов
2. Романтический текст как элемент идиолектного ансамбля текстов
2.1.1. «Вечер накануне Ивана Купалы» («ВНИК») отличается от «СЯ» тем, что здесь представитель будничной среды делается настоящим подручным дьявола: он не имеет состояния, нужного для женитьбы, теряет невесту[80] = (-m) и зарабатывает богатство неправедным путем = (а). Антипод Петруся, Басаврюк, хотя он и «бесовский человек», не способен приобщиться потустороннему (достать клад) без содействия «чистых рук». Не имея самостоятельного доступа к тому, что лежит за гранью «этого» мира = (-а), Басаврюк выжидает случая, чтобы заполучить себе душу какого-либо из жителей хутора, и пьянствует с казаками = (m) (ср. изображение черта в «СЯ»):
М (-m, а): А (-а, m)
2.1.2. Однако золото, заработанное Петрусем, оборачивается битыми черепками, никчемными отходами некогда полезных вещей — он деградирует к анальности: М (а) ? М (-а). Сам Петрусь погибает: М (-m) ? М (m0). Басаврюк исчезает из хутора (и параллельно этому у Петруся пропадает память о событиях, когда-то совершившихся в «том» мире)[81]: А (-а) ? А (а0). Лукавый более не в силах завладеть человеческой душой — хуторяне бегут от Басаврюка: А (m) ? А (-m). Вот формальная запись предыстории и истории во «ВНИК»:
М (-m, a): A (-a, m) ? М (m0, — а): А (а0, -m)
2.1.3. Финал повествования ознаменован, как и предполагалось, разрывом между сверхъестественной и социофизической сферами. Хуторяне не только чуждаются Басаврюка, но и вовсе покидают выморочное место, перебираясь в село и оставляя шинок на Опошнянской дороге, где черт имел обыкновение соблазнять их. Невозможность для Басаврюка вступить в контакт с хуторянами, записанная как A (-m), сменяется нежеланием самих казаков владеть тем, на что покушается дьявол: А (-m) включается в М (потеря дьяволом собственности внутри людского круга входит в набор свойств М-мира). Правда, разрыв между двумя сферами описан Гоголем как постепенный — нечистая сила некоторое время продолжает вмешиваться в крестьянские дела, но эти происки носят уже комическую окраску, безопасны для человека (баран с головой Басаврюка и пр.). С другой стороны, A-мир локализуется теперь в заброшенном шинке:
Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было <…> Чорт <…> так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гай-вороны стаями подымались из ближнего дубового леса…
(151–152)
Можно сказать, что Гоголь устанавливает тождество между одним и всеми: подобно тому, как Петрусь теряет бесовское золото, его односельчане отказываются от посещения бесовского шинка (тема М (-а)), который окончательно отходит к нечистой силе (М (-а) включается в А):
М (-m, a): A (-a, m) ? М (m0, -а): А (а0, -m) ?
? М (m0, -m): А (а0, -а).
2.2.1. Текст «Майской ночи» («МН») возвращает нас к «СЯ», но при этом мотив розыгрыша в нем инверсируется. В «СЯ» человек подражал проделкам беса; в «МН» карнавализация происходит в пределах своего, человеческого, круга. Издеваясь над головой (насмешка состоит в каламбурном превращении социального термина «голова» в анатомический с пейоративным оттенком; ср. выше о кастрационном значении «головы» как части тела у Пушкина), парубки временно самоотчуждаются (мажут лица сажей, рядятся в вывернутые наизнанку тулупы)[82]. Вместе с тем герои из М-мира поначалу полагают, что сумели захватить в свои руки самого сатану, — голова принимает свояченицу за черта и собирается сжечь ее. В «том» мире (история ведьмы и панночки) также осуществляется временное самоотчуждение репрезентативного по отношению к нему персонажа — ведьма-мачеха оборачивается сперва черной кошкой, а затем — одной из утопленниц, когда попадает к русалкам. В то же время мир чудесного, запредельного втягивает в себя героиню, отмеченную m-признаком, и выступает в виде продолжения обыденного (русалка как бывшая панночка):
М (±m, а): А (±а, m)
2.2.2. На следующей фазе сюжетного движения маскировавшие себя герои из обоих миров идентифицируются — голове удается поймать Левко: М (±m) ? М (m), а дочь сотника вместе с русалками ловит ведьму, играя «в ворона»: А (±а) ? А (а). Каждый из миров получает в собственность то, что и должно было ему принадлежать. После того как свояченица осеняет себя крестным знамением, факт присутствия нечистой силы среди селян опровергается: М (а) ? М (-а). С этим эпизодом можно сопоставить момент пробуждения Левко; отнесение трансцендентной действительности к области сна отрицает наличие в А-мире m-признака: А (m) ? А (-m); m-компонент там — это уже не продолжение обыденного, но только плод фантазии героя:
М (±m, а): А (±а, m) ? М (m, — а): А (а, — m)
2.2.3. Тем не менее открывающая путь к браку записка, которая как будто лишь снится герою, и впрямь оказывается у него в руках. Левко, однако, утаивает от отца, откуда взялась записка, использует ее как настоящее комиссарово послание (тем более что писарь подтверждает доподлинность Комиссарова почерка). В результате этого Левко опровергает возможность обладания собственными признаками и атрибутами применительно к лицам, действующим в «том» мире (М (-а) входит в А). И в обратном порядке: негация m-признака в A-мире превращается в финале «МН» в негацию того же признака, но уже в связи с М-миром, в котором голова должен отказаться от своей власти, уступить желанию сына и женить его, по Комиссарову приказу, на Ганне Петрыченковой ((-m) перемещается от А к М):
М (±m, а): А (±а, m) ? М (m, — а): А (а, — m) ?
? М (m, — m): А (а, — а)
2.3.1. Если «МН» составляет антитетическую пару с «СЯ», то «Пропавшая грамота» («ПГ») находится в таком же соответствии с «ВНИК» (принцип зеркальности соблюдается не только при расстановке действующих лиц внутри отдельного произведения, но продолжает быть релевантным и внутри групп гоголевских текстов). В «ПГ» герой, персонифицирующий повседневную реальность, — это обладатель и охранитель своего (он везет грамоту императрице) и соперник черта (он старается спасти запорожца, продавшего душу сатане, пытаясь отнять у нечистой силы то, что является ее достоянием). Нечисти все же удается не только обрести свое — похитить запорожца (в отличие от «ВНИК» она не нуждается здесь в человеческой помощи), но и украсть имущество деда (пропажа коня и шапки с грамотой — обратим внимание на исчезновение головного убора = метонимия головы):
М (m, — а): А (а, — m)
2.3.2. Дед раздает деньги, чтобы в обмен на золото выведать у шинкаря и цыган дорогу на шабаш; там он отвоевывает себе пропавшую грамоту: М (m) ? М (±m = обмен), а в придачу к ней чудесного коня: М (-а) ? М (а). Ведьмы заставляют героя вступить с ними в карточную игру, т. е. тоже готовы пойти на обмен (обменом является и сама игра как таковая, и ее реализация, в ходе которой карты обеих сторон обнаруживают способность к превращениям, и ее цель, коль скоро, по контракту, либо черти получат еще одну человеческую душу, либо дед вернет себе шапку). В результате игры черти уступают шапку с грамотой, впрочем сохраняя за собой право властвовать над душой запорожца: А (а) ? А (±а), а кроме того, в их собственность переходит и конь деда (А (-m) ? А (m)):
М (m, — а): А (а, — m) ? М (±m, а): А (±а, m)
2.3.3. В концовке рассказа дед падает с чудесного коня, и бесовская собственность изымается из социофизического мира, с чем корреспондируют мотивы очищения от крови (герой смывает с себя следы пребывания на шабаше) и амнезии (он не помнит, как попал на землю; ср. «ВНИК»): М (а) сливается с А. Вместе с тем в заключительные сцены «ПГ» Гоголь вводит комическую тему пляшущей раз в год не по своей воле жены героя, передавая признак А (m) повседневности:
М (m, — a): A (a, — m) ? М (±m, а): А (±а, m) ?
? М (±m, m): А (±а, а)
2.4.1. В «Ночи перед Рождеством» («НПР») черт вообще не имеет своего признака = А (а0) — в его распоряжении нет такой собственности, которая могла бы быть оценена как характерно бесовская; все его атрибуты сопоставимы с предметами бытового обихода; они называются, чтобы быть аннулированными в качестве только бесовской принадлежности:
Близорукий, хотя бы надел на нос, вместо очков, колеса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломил бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды…
(202).
Черт в «НПР» к тому же — это исчезающий, отсутствующий персонаж (он прячется в мешок во время неудачного любовного приключения). Наряду с классификатором А (а0), который выражает себя и в мотиве отсутствия героя, чудесному миру вменяется здесь, как и в «ПГ», классификатор А.(-m), который содержится в мотиве кражи чертом месяца. И в обратном порядке: Вакула, будучи отвергнут капризной Оксаной, теряет связь со своей средой — собирается топиться в проруби: М (m0), но при этом случайно завладевает собственностью, отчужденной от A-мира, когда он подхватывает на плечи мешок, в котором сидит черт = М (-а):
М (m0, =а): А (а0, -m)
2.4.2. Исходные моменты в «НПР» преобразуются по тем же правилам, которые контролируют сюжетно-смысловое строение остальных текстов, входящих в «Вечера…». Черт (пусть и на короткий срок) добивается своей цели — он, правда, теряет украденный месяц, но зато становится хозяином самого Вакулы, который вначале обращается за содействием к инфернальному Пацюку, а затем как будто бы соглашается вступить в пакт с дьяволом, когда тот оседлывает его шею: А (-m) ? А (m). Однако это временная победа — не Вакула переходит в собственность черта, а, напротив, черт попадает во власть кузнеца: М (-а) ? М (а). Параллельно тому, как Вакула испытывает, если прибегнуть к термину В. Я. Проппа, «недостачу», не зная, где ему раздобыть черевички, необходимые для женитьбы (М (m0) ? М (-m); ср. отправную ситуацию «ВНИК»), черт вынужден отказаться от притязаний на Солоху из-за того, что ему мешают голова, а затем отец Кондрат и Чуб (А (а0) ? А (-а)). Суммируем проанализированные данные:
М (m0, -а): А (а0, -m) ? М (-m, а): А (-а, m)
2.4.3. После путешествия в Петербург Вакула отпускает черта, так что М (а) становится принадлежностью A-мира. Черт же помогает Вакуле получить черевички, а значит, и вступить в брак; возможность обладания m-признаком реализуется не в запредельной, а в эмпирической действительности:
М (m0, -а): А (а0, -m) ? М (-m, а): А (-а, m) ?
? М (-m, m): А (-а, а)
2.5.1. Сходно с «ВНИК» и вразрез с большинством других текстов «Вечеров…», окрашенных комически, «Страшная месть» («СМ») трагична — в ней, как и в развязке «ВНИК», обыденный мир разрушается (гибнет пан Данило, разграблен его хутор, колдун-отец убивает Катерину и ее ребенка). Эта сюжетная эволюция программируется в «СМ» такой начальной ситуацией, в которой сфере повседневного придаются признаки (то), (±а). Первый из них сосредоточен в мотиве спора между Данилой и его тестем — поведение колдуна таково, что оно ликвидирует право мужа распоряжаться женой и отвечать за нее. Спором обусловливается введение темы М (±а): Данило вступает в схватку с обидчиком, но отказывается от победы над инфернальным противником после заступничества Катерины за отца. Что касается представителя демонического мира, то он способен вызывать к себе душу Катерины, но не может завладеть ее телом. Эту неоднозначность m-признака, приписываемого демоническому миру, поддерживают добавочные мотивы: с точки зрения Данилы, колдун одновременно и свой (отец жены) и чужак, который живет по мусульманским обычаям. Существенно заметить, что колдун — это к тому же персонаж отсутствующий (он 21 год не был на родине и не видел дочери) и исчезающий (при выносе иконы на свадьбе в Киеве, «…зашипев и щелкнув, как волк, зубами, пропал чудный старик», 245), откуда получаем А (а0):
М (m0, ±а): А (а0, ±m)
2.5.2. Дальнейшее развертывание текста приводит к тому, что выслеженный Данилой колдун заключается в подвал: А (±m) ? А (m0), притом он теряет свою магическую силу, т. к. стены подвала сложены святым схимником, и обещает вообще отказаться от злодеяний и принять монашеский сан: А (а0) ? А (-а). Но добыча ускользает из рук Данилы: М (±а) ? М (а0); великий грешник бежит из подвала с помощью Катерины, которая обманывает мужа, отчуждает себя от него (М (m0) ? М (-m)):
М (m0, ±а): А (а0, ±m) ? М (-m, а0): А (-а, m0)
2.5.3. Свойственное концовкам гоголевских текстов перераспределение свободных признаков между различными мирами не является в «СМ» абсолютным финалом повествования. Смерть настигает и всю семью пана Данилы (так что А (m0) включается в М), и самого колдуна, гибнущего от руки всадника в Карпатах (М (ао) включается в А), но вслед за этими сценами дается «текст в тексте» (Tt) — легенда об Иване и Петре, призванная мотивировать ту кару, которую заслужил великий грешник:
М (m0, ±а): А (а0, ±m) ? М (-m, а0): А (-а, m0) ?
? М (-m, m0): А (-а, а0) ? Tt
2.6.1. Своеобразие «ИФШ» заключено в том, что здесь отсутствует описание A-мира, чем и объясняется незавершенность этого произведения, не исчерпывающего те логические операции, которые находились в распоряжении Гоголя[83]. Как и у Пушкина, романтический принцип иррефлексивного изображения реальности распространяется у Гоголя на организацию самого текста, который не равен себе, превращен во фрагмент. Но хотя A-мир и не показан в «ИФШ», тем не менее область обыденного в этой повести конструируется с помощью логических операций, общих для всех разделов «Вечеров…». Социофизическая сфера неоднородна, она пересекается со сферой трансцендентного, которая предстает в форме сна и мечты (ср. преследующий Ивана Федоровича комический кошмар будущей женитьбы). В начале повествования, однако, трансцендентное не обнаруживает себя = М (а0): Гоголь подчеркивает полную заурядность своего героя[84], его неспособность к мыслительной активности:
Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал иногда в гадательную книгу <мотив приобщения будущему, потустороннему. — И.С.>, так это потому, что любил встречать там знакомое, читанное уже несколько раз <потустороннее не несет в себе никакой информации. — И.С.>.
(268)
Собственный же признак М-мира выступает в завязке «ИФШ» как негативный, причем тема М (-т) продублирована Гоголем несколько раз: учитель отнимает у Ивана Федоровича блин; пребывая в пехотном полку, герой не может распоряжаться имением, которым управляет его тетушка; его лугом владеет соседний помещик. Таким образом, повседневное в «ИФШ» инверсно по сравнению с повседневным в «НПР»:
М (-m, а0): [А0]
2.6.2. В дальнейшем М (-m) трансформируется в М (m0) (отказ Сторченки вести переговоры о спорной земле со ссылкой на отсутствие дарственной записи), а М (а0) превращается в М (±а) (мечты Василисы Кашпоровны захватить луг в. обмен на женитьбу племянника; сон Ивана Федоровича о метаморфозах ускользающей от него и вновь возникающей повсюду невесты[85]):
М (-m, а0): [А0] ? М (m0, ±а): [А0]
2.6.3. Третий — подытоживающий — пункт сюжетного развития, прослеживаемый во всех других ранних текстах Гоголя, в «ИФШ» ликвидирован. Аннулирование A-мира осмысляется в рамках романтического сознания как дефектность текста, что упускают из виду те многочисленные исследователи, которые оценивают «ИФШ» в качестве уже реалистического произведения.
2.7.1. Наконец, «Заколдованное место» («ЗМ») находится в отрицательной корреляции с «СМ» (ср. объединяющую названия этих произведений парономазию «место»/«месть»), В заключающем «Вечера…» рассказе герой представлен владельцем такого пространственного участка, который способен к превращению и открывает доступ в инопространство = М (±m), но добыть клад деду вначале мешает отсутствие заступа = М (а0). Превращающейся, надевающей на себя, по словам Ю. М. Лотмана, маску обыденного мира[86], показана и чужая, волшебная действительность = А (±а), при этом ей предицируется пустой m-признак, коль скоро туда нельзя добраться обычным путем: знакомые предметы, на которые ориентируется дед (гумно, голубятня), появляются, чтобы исчезнуть:
М (±m, а0): А (±а, m0)
2.7.2. После первой неудачи дед возвращается к своей будничной работе на баштане, не пытаясь более переходить в чужое пространство: М (±m) ? М (m), но, ударив заступом по «проклятому месту», вновь попадает в чудесный мир, который теперь уже не обморочивает героя: А (±а) ? А (а). Деду удается принести клад домой, но в котле он находит только сор; герой обладает и не обладает ценностью из инобытийной реальности (М (а0) ? М (±а)):
М (±m, а0): А (±а, m0) ? М (m, ±а): А (а, ±m)
2.7.3. В итоге дед обносит «проклятое место» на баштане плетнем и забрасывает его хламом, в буквальном смысле слова отгораживая свой мир от чужого. Если эту землю все же засеивали, то на ней вырастало
…такое, что и разобрать нельзя: арбуз — не арбуз, тыква — не тыква, огурец — не огурец… чорт знает, что такое!
(316).
Как видно, признак М (±а) возвращается A-миру (в результате метаморфоз человек не может взять с выморочного участка то, что ему требуется). Остальную же землю на баштане дед начинает сдавать в наем (мотив обмена) соседним казакам:
М (±m, а0): А (±а, m0) ? М (m, ±а): А (а, ±m) ?
? М (m, ±m): А (а, ±а)
2.8. Перейдем к некоторым выводам.
Один из них состоит в том, что Гоголь, передвигаясь от текста к тексту, стремился не столько подчинить различный жизненный материал одной и той же сюжетной схеме, сколько максимально использовать сами логические эволюционные схемы, существование которых допускалось художественной системой романтизма. Помимо указанных выше, теоретически вероятны еще четыре вида зеркальной симметрии, связывающей социофизическую среду со сферой трансцендентного:
М (-m, ±а): А (-а, ±m);
М (±m, — а): А (±а, ? m);
М (m0, а): А (а0, m);
М (m, а0): А (а, m0)
Но если выйти за пределы «Вечеров…», то было бы нетрудно продемонстрировать, что и эти возможности были учтены Гоголем, — они получили текстовое воплощение непосредственно вслед за появлением первых произведений, в отправных сегментах тех четырех повестей, которые составили сборник «Миргород»[87] (анализ «Миргорода», однако, не входит в нашу задачу).
Художественные системы могут развертываться либо экстенсивно, когда одна и та же структура повествовательной «грамматики» заполняется разными элементами «словаря действительности», т. е. когда писатель меняет по ходу своего творчества лишь референтное содержание создаваемых им текстов, либо интенсивно, когда в произведениях какого-либо автора разными, хотя и взаимосвязанными, оказываются сами повествовательные структуры (в последнем случае референтное содержание этих произведений, по-видимому, будет оставаться более или менее стабильным, являя собой тот фон, на котором делается более отчетливой именно структурная подвижность смысла, — ср. устойчивый малороссийский колорит ранних гоголевских рассказов). Первый путь — это путь писателей, обычно причисляемых к второстепенным, к подражателям и продолжателям, к творцам массовой культуры, характерной для данной эпохи. Второй — это путь тех авторов, для которых общее структурное содержание системы, в каковой они существуют, обретает индивидуальный профиль во всяком создаваемом тексте. Писатель не зависит в данном случае от материала, который он выбирает для описания. Не писатель подчиняется системе, но она — ему. Система оказывается преобразуемой в любом выражении, которое ей придает художник, т. е. подвластной ему[88].
Автор, стремящийся к полному использованию трансформационного потенциала системы, к которой он принадлежит, каждый раз начинает свои тексты заново — иным, чем прежде, способом (соответственно, они и продолжаются иначе, чем предшествующие его сочинения). С точки зрения психоанализа автор такого рода есть личность, пытающаяся преодолеть задавшую ее травму, найти себе новую отправную точку. Пусть травма и не преодолевается — все же она теряет абсолютность, делается проблемой, требующей решения. Не только кастрационный, но и всякий другой характер жаждет овладеть либо миром (и тогда он экстенсионален), либо самим собой в процессе работы с вызвавшей его к жизни травмой (и тогда он интенсионален).