«Постлюдия»: Ибн Сина объединяет все знания

Историю краткого расцвета Гурганджа продолжим дальнейшим рассказом об Ибн Сине. Со времени своего внезапного отъезда в 1010 году и до самой смерти в 1037 году философ находился в постоянном движении, его переезды из города в город были обусловлены многочисленными политическими переворотами, которые поразили регион подобно вирусу. Основной движущей силой этой нестабильности являлось непрестанное давление, оказываемое Махмудом Газневи и его войском на всех буидских правителей. Ученый прекрасно понимал желание Махмуда, чтобы Ибн Сина присоединился к его двору в Газни. Он знал – Махмуд никогда не простит его за то, что он сбежал из его ловушки, поэтому ему не стоит надеяться на снисходительность, если его поймают. Ибн Сина перемещался по всей территории Ирана с остановками в Горгане, Рее, Казвине, Хамадане и Исфахане. Эти города-государства объединяло только то, что все они находились под управлением буидских семей, придерживавшихся шиизма.

Кроме того, причиной скитаний Ибн Сины была постоянная политическая нестабильность различных буидских дворов, в которых он искал убежища. Благодаря своей репутации талантливого управленца Ибн Сина получил высокие посты в нескольких правительствах, включая должность визиря в Хамадане. Смерть правителя, развитие болезни у Ибн Сины, восстания и угрозы со стороны соседних правителей – все это вынуждало его переезжать из города в город. В одном месте он был заключен в крепость, в другом городе поднялось народное восстание из-за политики, которую он проводил, будучи высшим должностным лицом. Это вынудило ученого бежать инкогнито в пустыню, где воры ограбили его и сбежали с несколькими важными манускриптами, которые он хранил в седельном вьюке. Лишь в Исфахане Ибн Сина нашел мирное убежище, но к тому времени он был уже стар.

Среди всего этого хаоса Ибн Сина находил время, чтобы диктовать тексты для десятков важных статей и крупных трудов, которые обеспечили ему центральное место в сфере философии и метафизики. В основном он занимался этим во время встреч с учениками за бокалом вина[827].

Главные труды этих лет – «Книга исцеления», «Книга спасения» и «Книга знамений и предостережений». Все три работы были переведены на латинский язык и получили положительный отклик на Западе[828]. И в «Книге исцеления», и в «Книге спасения» рассуждения о механике или геологии соседствуют с размышлениями о душе. Некоторые из них примечательны сами по себе, например, в известном отрывке из «Книги исцеления», посвященном образованию гор, Ибн Сина изложил принципы эволюционной геологии: «Они являются либо последствием сотрясений земной коры, которые могут произойти во время сильного землетрясения, либо воздействия воды, которая, прорезая для себя новый маршрут, разделяет долины на различные слои, мягкие и твердые. Такие изменения требуют много времени, за которое сами горы могут несколько уменьшиться в размерах»[829].

Но по сравнению с его более ранними работами ясно, что внимание Ибн Сины сместилось к определению «первичных принципов», то есть к тому, что люди могут узнать о реальности посредством логики и разума. В этих фундаментальных трудах ученый отложил в сторону практические вопросы, описанные в «Каноне», и занялся ключевыми вопросами философии, метафизики и религии, которые привели к глубокому расколу среди мусульман и через 10 лет переросли в прямой идеологический конфликт.

Невозможно кратко описать глубокие и сложные аргументы, представленные Ибн Синой в более поздних работах. Десятки научных томов посвящены каждой из этих сложных тем. Ограничимся лишь упоминанием основных вех и окончательных выводов, изложенных в его трудах.

После первого спора интеллектуальные пути Ибн Сины и Бируни разошлись. Оба начали с Аристотеля, в первую очередь с его «Метафизики», их объединяла его идея о том, что «все люди по своей природе стремятся к знаниям». Но то, что хотел узнать Ибн Сина, оказалось абсолютно противоположным тому, чем интересовался Бируни. Второй был увлечен миром наблюдаемой природы, включая движение планет, характеристики минералов, культуры и цивилизации, он пытался найти способы, объясняющие явления природы. Особенно его занимала возможность описывать феномены, которые он наблюдал, математическими методами. Ибн Сина в своих медицинских работах начинал в том же направлении и погрузился в специфику болезней и методов лечения глубже, чем кто-либо до него. Но этот интерес проявлялся в молодости и ранней зрелости. С возрастом ученый все больше стремился понять фундаментальную сущность бытия, а это уже были области космологии и метафизики.

В X веке вопрос бытия и все, что он включал, – степень нашего понимания реальности, происхождение видимого мира, роль божественного духа в этом процессе, – стал настолько злободневным, что в нашу менее философскую эпоху трудно оценить его остроту. Две великие интеллектуальные силы достигли пика, когда Ибн Сина обратился к этим вопросам. С одной стороны, огромное собрание греческих текстов, особенно работы Платона, Аристотеля и их учеников, попало в восточный мир благодаря переводам, выполненным в Гундешапуре, Багдаде и Мерве. При всех своих различиях греческие мыслители самостоятельно искали ответы на все вопросы. Они были уверены, что у них есть необходимые инструменты, чтобы приоткрыть завесу над тайнами Вселенной. Некоторые, например, более поздние последователи Платона, дошли до мистицизма, но даже они использовали разум, чтобы рассуждать о человеческой жизни.

С другой стороны выступали авраамические религии – иудаизм, христианство, ислам. И они предлагали абсолютно противоположные ответы, основанные исключительно на божественном провидении, которое можно познать лишь через открытые Богом истины и веру. Ислам, находившийся тогда в зените, давал ответы на вопросы о происхождении Вселенной и месте человечества в ней. Эти ответы вели прямо к воле Всевышнего, которая раскрывается через откровение и постигается через веру.

Ас-Сиджистани предпринял попытку разделить разум и откровение. Аль-Кинди и аль-Фараби применили противоположный подход, пытаясь их связать. аль-Фараби продвинулся дальше, но его аргументы были близки рационалистам. В результате размышлений этих ранних мусульманских мыслителей спор стал еще более острым и еще более злободневным. Английский философ Бертран Рассел справедливо назвал эти вопросы (соотношение разума и откровения) философской «ничейной землей»[830]. Но затем в эту область вторгся Ибн Сина с его безграничной уверенностью в собственных силах. В попытке устранить противоречие между разумом и откровением он использовал весь свой научный опыт, полученный от неоплатоников поздней Античности, мутазилитов, исмаилитов и правоверных суннитских богословов (одновременно обрушивая потоки критики на каждую из этих групп).

В конце Ибн Сина подошел так близко к тому, чтобы связать науку и религию, как никто до него в Средние века. Мусульмане и христиане в равной степени верили, что он создал великий синтез, к которому они стремились. Ибн Сина вдохновил не только Фому Аквинского, но и несколько поколений его последователей. Однако в Центральной Азии через десять лет на философию Ибн Сины обрушилась яростная критика.

Сначала Ибн Сина напомнил читателям, что разум сам по себе принимает несколько различных форм, которые можно иерархически классифицировать в зависимости от возможности с их помощью находить ответы на главные вопросы. На самом низком уровне – видимый мир и все практические науки, посвященные его изучению. Ибн Сина следует за Платоном, утверждая, что реальность треугольника – это больше, чем любой конкретный треугольный объект, который мы можем воспринимать и изучать с помощью наших чувств. Инструмент, который использует человеческий разум, чтобы рассматривать идею или сущность треугольности, – это математика. А следовательно, она стоит выше практического разума как инструмента для постижения истины. Но откуда берется идея треугольника? Существовала ли она всегда или что-то способствовало ее появлению? Ни практический разум, ни математика не способны ответить на вопросы из области метафизики. Так же, как аль-Фараби и как древний учитель аль-Фараби – Аристотель, Ибн Сина считал, что единственная форма разума, которая может эффективно разрешать загадки метафизики, – это логика. Под логикой он имел в виду процесс, определенный Аристотелем и разъясненный аль-Фараби, который включал определение предпосылок и рассуждения дедуктивным (иногда индуктивным) методом, чтобы прийти к заключению. Основой этого процесса был силлогизм. Логическое мышление, утверждал ученый, приведет нас к истинам, которых не может достичь ни одна из наук, и математика в том числе.

Таким образом, Ибн Сина, как и последователи Платона до него, занимался изучением старого вопроса «Откуда появился мир?». Пророки считали, что мир сотворен Богом, в то время как большинство философов утверждало, что мир извечен. Используя логику, Ибн Сина выдвинул тот аргумент, который он применил в своем споре с Бируни в возрасте 18 лет, а именно: материальный мир начал свое существование в определенное время, но концепция мира вечна. Акт сотворения не был процессом замены «ничего» на «что-нибудь», как считали богословы, а скорее заключался в превращении существующей до этого идеи в материальное бытие. Ученые-практики, которые не могли принять идею понятий, или математики, которые не выходили за рамки признания существования понятий, оказались в таком же замешательстве, как и улемы. Ибн Сина считал, что на самом глубоком уровне их взгляды были схожи.

Такая линия рассуждений указывала на примирение религии и науки, но это был лишь первый шаг в этом направлении. Остался открытым вопрос о душе человека и о Боге. Ибн Сина развил эту область вопросов, сначала озадачившись происхождением идей, которые лежат в основе реальности всего существования. «Душа, – писал он, – это что-то внутри нас, что начинает осознавать бытие»[831]. При этом он не подразумевал осознание нашего существования в пространстве и времени, а имел в виду бытие как таковое. Тело может воспринимать материальный мир, но лишь душа способна постичь нематериальное. Что касается природы души, то Ибн Сина определил различия между душой животных, умирающей вместе с телом, и тем, что он назвал рациональной душой, которая вечна.

Затем ученый использовал логику и силлогизмы, чтобы пройти по запутанной тропинке, ведущей к его рациональной демонстрации существования Бога. Причинно-следственная связь, говорил он, не может быть прослежена до бесконечности. В конце концов, мы придем к таким понятиям, как необходимое бытие или первопричина[832].

Логика, королева наук, таким образом подвела Ибн Сину к понятию Бога, и оно было совместимо со взглядами всех современных ученых, кроме некоторых рьяных материалистов и атеистов, а также с истинами, провозглашенными пророками[833]. До сих пор Ибн Сина просто повторял линию аргументов, разработанную аль-Фараби 100 лет назад. Но затем он отложил в сторону логику и использовал более тонкий инструмент для постижения истины, а именно интуицию. Для Ибн Сины использование интуиции казалось очевидным. Он говорил, что, когда перед ним вставала какая-либо проблема, он отправлялся в мечеть, где решение приходило к нему интуитивно.

В особенно смелом отрывке своих работ Ибн Сина зашел очень далеко, предположив, что некоторые люди – пророки, потому что они обладают исключительной силой интуиции. С помощью тонкой интуиции пророки осознают и представляют на доступном языке те же великие истины, к которым стремятся наука и богословие. А молитва, согласно Ибн Сине, и есть проявление интуиции.

Эта удивительная мысль вызвала жесткую критику наследия Ибн Сины спустя 60 лет после его смерти. Для многих верующих предположение о том, что богооткровение и интуиция идентичны или почти идентичны, казалось возмутительным. Они заявили, что такое смещение фокуса откровения от Бога к человеку преуменьшает как божественное откровение, так и веру. При этом Ибн Сина признавал роль Мухаммеда как посланника Бога, основателя шариата и поборника справедливости. Подобно древнему греческому философу Протагору (490–420 годы до нашей эры) Ибн Сина утверждал, что человек (благодаря разуму и интуиции) – это мера всех вещей.

Ученый прекрасно понимал, что, написав свою «Книгу исцеления» и другие философские работы, ступил на очень зыбкую почву. И вопросы, которые он задавал, и ответы, которые получил, таили в себе опасность. Так, Аристотель и философы утверждали, что Земля была вечной, в то время как ислам отслеживает ее существование лишь до действий Творца. Ибн Сина мог бы найти золотую середину между двумя позициями по этому и другим ключевым вопросам. Но вместо этого он бескомпромиссно разделил их. То же самое можно наблюдать и в его оценке добра и зла. Казалось, он полностью осознает реальность зла, но в конце утверждает довольно наивно и чрезмерно оптимистично, что добра в мире больше, чем зла, и якобы большая часть видимого зла видится таковым лишь по отношению к добру, которое отрицается, и это не означает, что люди развращены по своей сути[834].

Именно «великое примирение» западные схоластики нашли таким притягательным, и именно оно побудило молодого Фому Аквинского выстроить всю свою метафизику вокруг центральноазиатских доводов[835]. На Западе лишь Святой Августин в V веке, Фома Аквинский в XIII веке и Гегель в XIX веке подошли так близко к рассмотрению наиболее важных проблем философии и религии в рамках единой системы.

Не все ученые в мусульманском мире видели фундаментальный труд уроженца Бухары в таком положительном свете. Через 20 лет появился другой философ, который оспаривал взгляды Ибн Сины по каждому пункту. Этим философом был Абу Хамид Мухаммед аль-Газали (1058–1111). Газали также был выходцем из Центральной Азии, из города Туса в Хорасане. Его критика Ибн Сины была всеобъемлющей, острой и во многом обескураживающей. Поскольку это все происходило при сильно изменившихся политических и культурных условиях, мы рассмотрим этот вопрос после того, как исследуем обстоятельства, сформировавшие следующую эпоху.

Между Бируни и Ибн Синой больше не было никаких контактов. После лет плодотворного труда, проведенных при дворе Мамунидов в Гургандже, их пути разошлись. Ибн Сина уехал в Иран, а Бируни – в Афганистан и далее. В сложное время, когда Ибн Сина писал свои великие философские трактаты, его соперник Бируни работал там, где сейчас находятся Пакистан и Афганистан, готовя свой фундаментальный «Канон», посвященный астрономии и математике. Несмотря на странствующий образ жизни, оба мыслителя достигли пика творчества, именно находясь в изгнании. В конце жизни у Ибн Сины появилась кишечная болезнь (возможно, это был рак). Он прописал себе курс клизм, но это не помогло, и Ибн Сина умер в 1037 году в возрасте пятидесяти семи лет[836]. Бируни прожил после него еще 11 лет и умер в 1048 году.

Глубокие исторические потрясения, вынудившие двух великих мыслителей покинуть свои родные земли в Центральной Азии, были вызваны появлением новых мощных тюркских сил – караханидских правителей в Баласагуне (современный Кыргызстан) и Махмуда Газневи в Афганистане. Поскольку растущая мощь тюрок с этого времени определяла политическую и культурную жизнь всего региона, расскажем о них подробнее.