Глава 7 Хорасан: восходящая звезда Центральной Азии

Между сентиментальными читателями «Тысячи и одной ночи» и исламскими фундаменталистами немного общего. Однако и те и другие идеализируют эпоху аббасидских халифов и их столицу Багдад. Но эпоха наибольшего расцвета города оказалась слишком короткой, а период упадка – очень долгим. В течение нескольких поколений знамя лидерства в философии, науке и искусствах перешло на восток, в города Центральной Азии. Этот процесс ускорили бесконечные междоусобные войны, кровавые перевороты и беспорядки в самом Багдаде. Однако нельзя забывать и о новом расцвете, политическом и культурном, самой Центральной Азии.

Возможно, это движение в сторону Востока являлось неизбежным, поскольку многие предводители аббасидского «арабского ренессанса» были фактически не арабами, а принадлежали к иранскому и другим восточным этносам, в основном из Центральной Азии. Разве не разноплеменные выходцы из Центральной Азии встали на сторону Абу Муслима, чтобы свергнуть Омейядов? Разве не они привели аль-Мамуна, очень хорошо знакомого с их регионом, к власти над восстановленным халифатом? Наконец, разве сами халифы не были обязаны своей безопасностью тысячам тюркских воинов-рабов (гулямов) из Центральной Азии, составлявших их войско?

Смещение центра силы с междуречья Тигра и Евфрата в Центральную Азию началось, когда халиф аль-Мамун прибыл в Багдад из Мерва. Он прекрасно понимал, что регион, который он оставил, – теперь на границе Ирана, Туркменистана и Афганистана – был и самой важной, и самой изменчивой из всех мусульманских территорий. Персоязычные народы знали его как Хорасан. Теперь он стал стержнем всей мусульманской империи.

Помня о необузданной мощи, которую Хорасан мог обрушить на халифат, аль-Мамун понимал необходимость заключения сделки, которая предоставит региону высокую степень самоуправления в обмен на дань Багдаду. Халиф также знал из личного опыта, что если он попытается откупиться от Хорасана красивыми словами или чем-то меньшим, чем реальная независимость, то вся Центральная Азия опять может восстать. Понимая все это, халиф действовал решительно и настолько успешно, насколько позволяла столь затруднительная ситуация.

Во-первых, аль-Мамун расширил территорию Хорасана, который теперь включал практически всю Центральную Азию за исключением северных степных земель и Синьцзяна. Он считал, что не следует оставлять такие ключевые города, как Бухара и Самарканд, под контролем других людей, поскольку все, что бы ни случилось в Мерве и Нишапуре, в любом случае затронет весь регион, и наоборот. Поэтому он объединил под властью одного правителя все это большое сообщество – практически всю Центральную Азию, вплоть до северных степей и до Ферганской долины на востоке. Во-вторых, он объявил Мерв, а затем Нишапур столицей этой новой провинции – или, лучше сказать, государства – Центральной Азии. В-третьих, он доверил контроль над этим «государством в государстве» влиятельной и успешной личности, которую, как он знал, примет местная знать, – Тахиру ибн Хусейну – военачальнику, командовавшему войсками, изначально приведшими к власти аль-Мамуна. Наконец, поскольку Тахир как правитель Хорасана стал вторым наиболее влиятельным лицом во всем халифате, аль-Мамун должен был наделить его реальной властью, что он и сделал.

Тахир, рожденный в городке возле Герата (в современном Афганистане), – истинный сын Центральной Азии, который обладал политическим признанием по всему региону. Он был «арабизирован» и мог искусно манипулировать своим номинальным властителем[551]. Заняв должность правителя (сначала в старой столице – Мерве, а затем в Нишапуре), Тахир приступил к установлению порядка и постарался получить поддержку со стороны того самого населения, которое ранее присоединилось к Абу Муслиму, а затем – к Муканне. Тахир показал себя справедливым и мудрым правителем, который укрепил свои позиции и у себя на родине, и в Багдаде. Полностью осознавая свою власть, Тахир провозгласил независимость в 822 году, убрав имя халифа с новых монет, выпускаемых его монетным двором. Также он запретил поминать главу халифата в пятничных проповедях (по всему Хорасану). Таким образом, по прошествии трех поколений после арабского завоевания Центральная Азия снова установила свою независимость, хотя и продолжала платить дань Багдаду. В лице Тахира, назначенного самим халифом, Центральная Азия «показала нос» халифату. Новый повелитель Хорасана умер внезапно – тем самым вечером, когда издал указ об удалении имени халифа из пятничных проповедей. Аль-Мамун прекрасно понимал, что Тахир открыто бросил ему вызов, но у него не было другого выбора, кроме как назначить преемником сына бунтовщика, показав этим, что правители в Центральной Азии будут отныне назначаться по наследству. Это назначение укрепило положение Центральной Азии на политической сцене. Конечно, наследники Тахира не только признавали халифат, но и в определенной степени поддерживали его. Они платили дань Багдаду, одаривали высокопоставленных багдадских государственных деятелей, выказывали уважение халифу. При этом они полностью сознавали, что аббасидский халифат перестал быть сильной державой, а они, наследники Тахира, управляют его самой сильной частью фактически как независимым государством. Представители династии Тахиридов правили с твердостью, рассудительностью и эффективностью, что было огромной редкостью в ту эпоху политических катаклизмов и постоянной нестабильности[552].

Нишапур, новая столица, располагался в 250 километрах к юго-западу от Мерва – там, где сейчас находится северо-восточная часть Ирана. Город располагался по обеим сторонам Великого торгового пути из Индии и Китая на запад, благодаря чему быстро рос и развивался в своей новой роли. Со дня смерти Тахира в 822 году до падения его династии в 873 году Нишапур был вторым городом по политической мощи во всем мусульманском мире после Багдада и равным ему в интеллектуальном и культурном отношении. Он являлся всемирно признанным центром философии в мусульманском мире[553] и в течение века стал даже литературной столицей – благодаря поэту Абулькасиму Фирдоуси. Вплоть до разрушения монголами в 1219 году Нишапур оставался видным центром богословских исследований, средоточием политической мысли, математики и науки в целом. Неудивительно, что местный летописец «поставил на поток» создание книг с такими патриотическими названиями, как «Предметы гордости Хорасана» и «Добрые дела Тахиридов»[554]. Как часто происходит в подобных случаях, сам автор был полным энтузиазма иногородним жителем, переехавшим в столицу из Балха.

Что стало основой культурного величия Нишапура? Одно несомненно: его расцвет стал возможным не только благодаря политической мощи. Город был политической столицей Центральной Азии почти 50 лет, в течение которых он переживал постоянные потрясения. Затем его статус опустился до столицы глубинки, города, подчиняющегося другому центру: сначала – Заранджу (вдоль современной границы между Ираном и Афганистаном), потом – Бухаре, в Афганистане – Газни и Гору, затем – Мерву. Иностранные захватчики завоевывали и город, и саму провинцию не один, а целых три раза в течение 100 лет после падения династии Тахиридов. Но в период, охватывающий несколько сотен лет, этот разросшийся город в пустыне находился в числе самых крупных мировых центров культуры и мысли.

Нишапур был богат – по крайней мере в первые десятилетия правления Тахиридов. Он мог похвастаться обширной налоговой базой, основанной на континентальной торговле, производстве и сельском хозяйстве, а также контролировал прибыльную торговлю рабами, отправляя тысячи тюрков на запад каждый год, одних – как дань халифам, часть продавали в другие страны как «природный ресурс», извлекая при этом пользу для местной власти[555]. Торговля различными товарами сформировала город так же, как позднее она сформировала Антверпен, Брюссель и Амстердам. Вместе с торговлей пришло и уважение к практическим навыкам и к превосходству разума над догмой, что будет характерно для этих европейских центров через 500 лет.

Но после стремительного роста экономика Нишапура стала переживать застой. По сути, главной темой общественной жизни этого города в период его исторической значимости был не расцвет, а упадок – «плодотворное увядание». Появлялись идеи и подходы, фундаментально контрастировавшие с целями солидных местных граждан, которые продолжали богатеть. Вопреки стереотипам таких экономически развитых культурных столиц, как Рим, Александрия, Венеция и Багдад, Нишапур и соседний город Тус подтвердили мудрое изречение Гегеля о том, что сова Минервы вылетает в сумерках.