Свое и унаследованное

Вскоре после арабского завоевания Центральной Азии новые правители приказали построить первые мечети. Используя свое понимание того, как должен выглядеть молитвенный дом, местные архитекторы построили кубические сооружения, венчавшиеся куполами, какие они строили для зороастрийцев на протяжении многих веков[284]. Три столетия спустя правоверный мусульманин Махмуд Газневи решил построить дворец в своей столице в Афганистане. Архитектор и здесь применил известные ему древние местные прототипы, украсив здание элементами, позаимствованными у индийских храмов[285]. Оба случая напоминают нам, что люди в любой точке мира приспосабливаются к новым обстоятельствам, используя все, что у них есть под рукой и что они знают лучше всего.

Архитектура была лишь одной из многих областей, в которых прошлое Центральной Азии передало полезное наследие будущему. Что касается права, арабские завоеватели вынуждены были перенять множество центральноазиатских подходов, особенно в таких важных областях, как система орошения, по которой ни в Коране, ни в арабском кочевом опыте не содержалось никакого руководства. Даже в таких областях, как брачное право, которое достаточно подробно описано в Коране, действительная практика в эпоху после завоевания продолжала частично регулироваться доисламскими, в данном случае зороастрийскими принципами[286]. Стоит отметить, что у великого Ибн Сины не только были ученики-зороастрийцы, но и сам он перевел зороастрийский текст на арабский язык[287].

Арабские завоеватели принесли с собой собственные традиционные знания о небесных телах, здоровье человека и других сферах жизни. Их народная мудрость иногда содержала полезную информацию в области астрономии, медицины и так далее, но она не могла обеспечить основу для фундаментальных исследований в этих областях. Однако задолго до прихода арабов жители Центральной Азии, как и персы, начали работу по систематизации знаний в разных областях науки. Так, изучение астрономии уже достигло высокого уровня в районе Хорезма, в то время как медицина процветала в Хорасане и Бактрии, частично благодаря их непосредственным контактам с превосходными медицинскими центрами в Индии и Гундешапуре. Мы можем быть уверены, что больницы и астрономические обсерватории в Мерве, неофициальной столице региона, были на том же высоком уровне, что и в Вавилоне. Математика процветала там, где на нее был спрос со стороны торговцев, и особенно в тех регионах, которые находились в постоянной связи с Индией и ее богатым математическим наследием. Если и существует причина, которой можно объяснить просвещенность жителей Центральной Азии во многих областях, так она, несомненно, заключается в том, что они имели контакты и с Ближним Востоком, и с Индией, в то время как на Западе были лишь единичные интеллектуальные соприкосновения с индийским субконтинентом. Это «перекрестное опыление» касалось и Персии, но в Центральной Азии оно стало реальностью задолго до арабского завоевания благодаря тесным торговым связям того времени.

В этом контексте еще более странно то, что жители Центральной Азии не имели почти никакого представления о китайской науке даже в те времена, когда китайские товары были повсеместно доступны на их рынках. Поэтому ученые Центральной Азии, игравшие ключевую роль в передаче буддизма, христианства и манихейства на Восток, не смогли перенести восточное учение на Запад. В этом роковом упущении частично можно обвинить Запад. Он не только не смог приобщиться к китайским и индийским знаниям, но и не сумел получить пользу от научных и медицинских познаний несторианцев в Гундешапуре[288]. Какими бы ни были причины, отсутствие китайских знаний в Центральной Азии и, следовательно, на Западе имело фатальные последствия для обеих сторон.

Любой, кто захочет напрямую связать наследие доисламских времен в Центральной Азии и интеллектуальные достижения периода после арабского завоевания, столкнется с отсутствием достаточного количества данных. Но в некоторых областях эта связь бросается в глаза. Более позднее развитие новаторской школы географии в Балхе, несомненно, связано с тем, что этот город издревле был континентальным портом, в котором постоянно находились люди со всех концов света. Когда бухарский визирь ал-Джайхани писал свой труд «Книга путей и государств», ему нужно было просто использовать тот объем географических знаний, который накапливался на протяжении веков торговцами-путешественниками из его родного города[289]. Великие мусульманские астрономы Хорезма и Хорасана были щедры на похвалы своим предшественникам, которые подготовили астрономические таблицы, разработали сложные календари и с большой точностью предсказывали лунные и солнечные затмения. Увлечение многих поздних центральноазиатских астрономов моделированием и конструированием астролябий и астрономических квадрантов идет от процветавших долгое время в регионе традиций ориентирования на обширных пустынных пространствах и любви к работе с механизмами[290]. Наследие доисламской эпохи проявилось и в работах мыслителя IX века Абу Машара из Балха. Используя местные знания (греко-индо-иранские оккультные науки), он стал ведущим астрологом в мусульманском мире и оказал сильное влияние на европейскую астрологию[291].

Среди мыслителей доисламской Центральной Азии, оставивших наиболее глубокий след в истории, был Вузург-Михр (531–578), он сформировал мировоззрение своих последователей. Уроженец Мерва, Вузург-Михр выдвинул идеи в сфере этики, повлиявшие на мыслителей мусульманской эпохи. Унаследовав богатые астрологические традиции Центральной Азии, он так удачно растолковал сон персидского шаха, что был приглашен ко двору в Ктесифоне и быстро поднялся до должности главного советника (визиря).

Как и многие другие мыслители Центральной Азии, Вузург-Михр из Мерва пробовал себя во многих областях. Когда индийский правитель, посетивший персидский двор, обучил придворных играть в шахматы, Вузург-Михр показал свое мастерство, выиграв у гостя в его собственной игре. Затем он предложил несколько способов для улучшения индийской игры и вдобавок изобрел нарды в качестве ответного подарка индийскому правителю[292]. Эта встреча положила начало распространению как шахмат, так и нард в персидском мире, откуда они попали к арабам и затем на Запад. Четыре века спустя Ассули, еще один уроженец территории, где сейчас находится граница между Туркменистаном и Ираном, составил первый письменный классический анализ шахмат[293]. Таким образом, и до, и после арабского завоевания жители Центральной Азии проявили себя в качестве чемпионов и арбитров «игры королей».

Несмотря на то, что до нас дошли лишь фрагменты работ Вузург-Михра, его можно назвать важным мыслителем. Его этика наполнена дуализмом, который лежал в основе зороастризма[294]. Он прославлял добро, но при этом его беспокоили тщета человеческих желаний и эфемерность, казалось бы, великих достижений. Житейские дела, писал он, абсолютно не способны подготовить людей к единственной достоверной вещи в жизни – к дню Страшного суда. Спасения, как полагал Вузург-Михр, можно достичь только через размышление и осознание, а также посредством добродетельных мыслей, слов и поступков. В конечном счете его приговорили к смертной казни, возможно, из-за излишней приверженности христианству. Трудно не заметить влияния Вузург-Михра на рационализм и осуждение избыточного материализма, присущие более поздним мыслителям Центральной Азии.

Население Центральной Азии было любознательным, высокообразованным и разбирающимся в точных науках, практичным и уверенным в себе, и это сыграло более существенную роль, чем какие-либо определенные фигуры или достижения доисламских времен. Процветание, достигнутое тяжелым трудом в сфере торговли и сельского хозяйства, давало возможность отдыха немногим счастливчикам и тем, кому они покровительствовали. Многие из них посвящали по крайней мере часть своего свободного времени искусству и музыке, астрономии, математике, медицине, в то время как другие обдумывали важные вопросы о цели и смысле человеческого существования, связи человечества со временем и космосом.

Наслоение религий в Центральной Азии делало все подобные экзистенциальные вопросы особенно интригующими. Фундаментом выступал зороастризм с его напряженной борьбой добра и зла и возможностью для людей проявить силу воли для победы в этой битве. Благодаря такому фундаменту весь регион стал благодатной почвой для религий спасения. Буддизм, манихейство и христианство, несмотря на все их различия, давали руководство для повседневной жизни, совместимой с божественным порядком вещей. Все три религии подразумевают, что обычные люди соблюдают ритуалы и имеют шанс на спасение.

За тысячу лет до арабского завоевания жители Центральной Азии познакомились с четырьмя или пятью религиями, не считая верований кочевников. Они стали искусны в сравнении вероисповеданий, нахождении их сходств и отличий. Это привело их к изучению источников человеческих знаний, к тому, что сейчас называют «эпистемологией». Неудивительно, что позднее, в эпоху Просвещения, ученые Центральной Азии (например, аль-Фараби) стали первыми в этой области, а также в классической логике. И если некоторые из них считали знания и логику главными орудиями для установления истины, то другие были преуспевающими критиками такого подхода и поборниками веры.

Несложно обнаружить общие элементы в том, как жители Центральной Азии принимали различные религии, появлявшиеся на их территории между 300 годом до нашей эры и 670 годом нашей эры. Каждый раз они были невероятно открыты и искренне любопытны. За исключением «официального» зороастризма Персии при Сасанидах никакая религия до ислама не стремилась препятствовать другим. Жители Центральной Азии, открытые миру и встречающие все новое без видимого страха, являлись приверженцами «свободы» как в торговле, так и в религиозной сфере. Они принимали динамизм и изменения как само собой разумеющееся и считали нормальной практику выбора верования, сочетая привлекательные элементы различных религий в неожиданный и оригинальный синкретизм. Мы можем удивляться сочетанию зороастрийского вечного огня с почитанием греческих богов в одном из храмов Пенджикента (Таджикистан)[295], но такая новаторская смесь едва ли была необычной.

В попытках разобраться в религиях и идеях, обрушивавшихся на них, жители Центральной Азии стали мастерами кодификации, анализа, редактирования и комментирования священных книг каждой новой веры, которая появлялась в регионе. Зороастризм возник в их среде, поэтому они досконально знали его догмы. Они бились над греческими текстами по религии и философии и, возможно, создали тексты собственного сочинения. Что касается буддизма, жители Центральной Азии постарались как можно лучше отредактировать и перевести основные труды. В процессе они открыто выразили свои предпочтения и добавили собственные комментарии и дополнения[296]. Тот же процесс имел место, когда они постигали, анализировали и передавали священные тексты христианства и манихейства.

Таким образом, религиозная и философская история Центральной Азии не делится на строгие тематические или периодические разделы зороастризма, буддизма, эллинизма, христианства, манихейства или ислама, но является единой, ее эволюция – это монолитный процесс. В таком ракурсе процесс упорядочивания хадисов пророка Мухаммеда, в котором жители Центральной Азии не знали себе равных, является продолжением масштабного редакторского проекта, начатого во времена буддизма, и в меньшей степени манихейства и несторианского христианства.

Случайно ли то, что жители Центральной Азии сначала отдали предпочтение практичному учению буддизма Вайбхашика с его принятием чувственного восприятия, связью прошлого и будущего и акцентом на достоверных комментариях, позже тяготели к еще более практичной ханафитской школе мусульманского права и к написанию комментариев к переведенным произведениям древнегреческих мыслителей?[297] Или что планировка классических медресе, мусульманских учебных заведений, которые регулировались и распространялись усилиями известного центральноазиатского государственного деятеля, выбрана в непосредственном соответствии с центральноазиатской традицией буддистских монастырей, с их рядами келий и комнатами для собраний?[298]

Шиитский философ XI века Ибн Мискавейх, чей отец перешел в ислам из зороастризма, не колеблясь, цитировал множество источников из старой веры в защиту своих новых этических взглядов[299]. Доктрина свободной воли, равно важная для зороастризма, буддизма и христианства, так прочно укоренилась в менталитете жителей Центральной Азии, что и после прихода ислама жители этого региона были известными сторонниками учения мутазилитов, защищавших свободную волю и снимавших ограничения с мышления до такой степени, что правоверные мусульмане жестко порицали их. Подобным образом, гробницы мусульманских святых, появившиеся на всей территории Центральной Азии, являются более поздним отголоском культа буддийских и христианских святых во всем регионе.

Самый ранний из известных суфийских мистиков – Абу Язид Бистами (около 804–874) из Бистама в Хорасане. Бистам, сегодня город с населением 7000 человек, лишенный буддийских памятников, ранее был центром активной религиозной жизни. Бистами, очевидно, был из семьи ищущих и думающих людей. Его отец исповедовал зороастризм, затем обратился в ислам, но Бистами решил обогатить свою новую веру мистическими учениями и йогой, о которых он знал благодаря местному буддийскому наставнику[300]. Насколько непохожа в итоге практика духовной жизни центральноазиатского суфизма, направленная на забвение эго, освобождение от мирского и временного и обретение вечного, на буддийскую традицию, которая привела к сооружению огромной скульптуры «Будда, входящий в Махапаринирвану», высочайшую степень нирваны, в Таджикистане? Можно предположить, что религиозная поэзия центральноазиатских суфиев – это продолжение традиции ранней духовной поэзии зороастрийской «Авесты», а богатая и сложная музыка саманидской Бухары в Х веке была «прямым потомком» искусства буддийских музыкантов, изображенных тысячелетием ранее на скульптурном фризе в Айртаме[301].

Буддийская мистика нашла свой путь в ислам через Центральную Азию, равно как и редактирование священных текстов (важный вид деятельности во многих буддийских монашеских центрах по всему региону). Среди наиболее известных ранних собирателей хадисов Мухаммеда был Абу Иса Мухаммед ат-Теримези (824–892), родившийся и умерший в Термезе, в современном Узбекистане[302], где буддийские монахи уже долгое время работали над той же задачей – упорядочением своей религии. И сегодня собрание ат-Теримези считается во всем мусульманском мире одним из канонов веры.

Даже инакомыслие и неверие могли существовать во времени, связывающем доисламскую и исламскую эпохи. После арабского завоевания старинный буддийский центр Балх дал исламу известного комментатора Корана, которого традиционалисты резко осудили за антропоморфизм[303]. Это была самая обычная нападка на любого симпатизирующего буддизму, которых было множество в Балхе. Живший чуть позже уроженец Балха, Хиви аль-Балхи, был одним из наиболее радикальных скептиков в исламском мире, который ставил под сомнение авторитет Корана и богооткровенных религий в целом. Живя в IX веке, он излагал утверждения зороастризма, христианства, ислама и даже собственной религии (иудаизма) с тем, чтобы развенчать их все. В течение нескольких следующих столетий в регионе от Балха до Нишапура процветали скептицизм, нонконформизм и свободомыслие. Данное явление невозможно объяснить на поверхностном уровне, но стоит отметить, что это был регион, где каждая из многих конкурирующих религий занималась доказательством своей правоты и привлечением фанатичных сторонников. Поскольку все религиозные утверждения не могли быть равно обоснованными, такая среда естественно имела тенденцию к формированию своих «антител» в форме радикального скептицизма и свободомыслия.

Вне всяких сомнений, наиболее очевидными характеристиками духовной жизни центральноазиатской цивилизации перекрестков были множественность и разнообразие. Это не закончилось с арабским завоеванием, а, как мы увидим, продолжало процветать в течение почти четырех веков после прихода ислама. Переход происходил очень медленно. Действительно, сами мусульманские богословы признавали, что многие люди других вероисповеданий номинально приняли ислам, но не отказались от своих предыдущих верований[304]. Британский антиковед Питер Браун говорит, что ислам стелился «легко, словно туман» над разнообразным религиозным ландшафтом[305]. Только в XI веке плюрализм стал рассматриваться как зло и как угроза правоверию. Ко времени появления такой точки зрения эпоха Просвещения уже клонилась к закату[306].

Откуда появляются оригинальное мышление и инновационные идеи? На Западе этот вопрос был темой послеобеденного философствования и научного анализа в течение многих веков. Стивен Джонсон, недавно опубликовавший свое исследование на эту тему, предполагает, что многие хорошие идеи возникают, когда люди делают лишь один или два шага за пределы того, что уже известно. Кроме того, они могут стать следствием взаимодействия мыслящих людей, связи между которыми автор назвал «текучими сетями»[307].

За века, предшествовавшие появлению ислама, интеллектуальная жизнь Центральной Азии созрела для обоих типов нововведений. Это была сложная, бурлящая среда и прагматичных, и абстрактных идей, раздумий и веры, где многие образованные и грамотные люди обменивались не только новостями, но и мнениями. Из-за разрушения библиотек мы не можем говорить с уверенностью о статусе нового типа мышления в философии, науке или религии до 670 года. За арабским завоеванием последовал хаос, который замедлил интеллектуальное развитие на сто лет. Но когда жизнь вернулась в нормальное русло, в Центральной Азии снова расцвело гораздо более оригинальное и инновационное мышление, чем где-либо еще на земле.