Потеряла ли Центральная Азия от оттока из нее ученых?

Аль-Хорезми и аль-Фараби – самые выдающиеся странствующие ученые из Центральной Азии, но мы знаем, что они были не первыми и не последними. Еще два ведущих ученых того времени, Бируни и Ибн Сина, провели свою жизнь в странствиях (первый – на восток, в сторону Индии, а второй – на запад, до городов современного Ирана). Десятки других могут составить им конкуренцию в количестве дней, проведенных вдали от родины, и в количестве ночей, проведенных в шумных караван-сараях или на земле под открытым небом.

Отъезд такого большого количества ученых из своих родных городов (и даже из региона в целом) наводит на вопрос – повредило ли процветание Багдада интеллектуальной жизни Центральной Азии? Поездки центральноазиатских мудрецов свидетельствуют о стремлении их к определенным центрам знаний, и Багдада в первую очередь. Однако Багдад был не только привлекательным – многим город на Тигре не нравился. Ибн Сина не мог сказать ничего хорошего о жизни в Багдаде и покинул его так скоро, как только смог. Аль-Фараби уехал из Багдада, не имея даже представления о дальнейшей жизни. После того как молодой аль-Бухари закончил опрос местных мудрецов о хадисах Мухаммеда, он совершил лишь одну краткую остановку в Багдаде, чтобы представить черновой вариант своего труда Ахмеду ибн Ханбалю. Махмуд Кашгари также устал от столицы, где он наблюдал повсеместное притеснение тюрков, и вернулся к себе на родину (в Кашгар, на территории современного Китая), чтобы написать фундаментальный труд о тюркских народах. До своего вынужденного переезда в Афганистан великий Бируни работал в других странах в течение нескольких лет, но никогда не работал в Багдаде и, как только смог, вернулся домой, в Хорезм. Во всех крупных городских центрах Центральной Азии было много местных, которые, подобно аль-Бухари, вернулись обратно.

За одним или двумя исключениями ни у одного из этих ученых (или любых других выходцев из региона), вернувшихся на родину, романтическая тоска по дому и домашнему очагу не стала веской причиной для возвращения. Все они были «гражданами мира». Их отъезд из Центральной Азии, временный или постоянный, был продиктован амбициями, желанием путешествовать и иногда необходимостью. По этой же причине они потом возвращались или оставались там либо переезжали в другое место внутри региона. И это явление стало повсеместным. Расцвет Багдада способствовал тому, что в него стали прибывать ученые, которые придали салонам новой столицы явный «центральноазиатский колорит». В течение небольшого периода это привело к исчезновению выдающихся талантов с центральноазиатской сцены. Но, в конце концов, это стечение обстоятельств обогатило регион и стало еще одним фактором интеллектуального процветания этой древней земли. Поэтому не имеет смысла воспринимать этот процесс как «утечку мозгов».

Через десять лет после смерти халифа аль-Мамуна центральноазиатские города снова стали крупными образовательными центрами, создав такую силу интеллектуального притяжения, которая превзошла даже Багдад. В течение следующих двухсот лет Нишапур, Бухара, Баласагун, Гургандж, Мерв и Газни пережили свои славные дни, какие позднее были у Самарканда и Герата. И в каждом случае расцвета появлялись новые покровители и новые центры для проведения исследований и написания работ, великолепные библиотеки, сверкающие остроумием салоны, группы переписчиков и хорошо оснащенные книжные лавки. Арабы и другие народы присоединились к рядам тех, кто направлялся на восток, чтобы быть в курсе событий, обогащая эти центральноазиатские города, подобно тому, как выходцы из Центральной Азии обогатили Багдад.

Давайте же обратимся к первому великому центральноазиатскому научному центру, проявившему себя после того, как Багдад достиг своего апогея: это Нишапур – столица Хорасана, древней земли, которая с IX века стала фактически независимым государством.