XXI. Золото и алмазы

Напротив Порто Эсперанса, на реке Парагвай, на границе с Боливией находится Корумба. Этот город, который мог бы описать Жюль Верн, расположен на вершине известняковой отвесной скалы, нависающей над рекой. У пристани среди пирог пришвартована пара маленьких колесных пароходов, с двумя ярусами кают на невысоком корпусе и прохудившейся трубой. От пристани в гору поднимается дорога. Прежде всего замечаешь здания, размеры которых явно не соответствуют всему окружающему, – таможня и арсенал. Они напоминают о том времени, когда река Парагвай служила ненадежной границей между государствами, недавно получившими независимость и готовыми к новым свершениям и когда речной путь способствовал интенсивной торговле между Рио-де-ла-Плата и внутренней частью страны.

Достигнув вершины скалы, дорога следует вдоль кряжа на протяжении приблизительно двухсот метров; потом сворачивает направо и входит в город – длинная улица, окруженная низкими домами с плоскими крышами, выкрашенными в белый или бежевый цвета. Улица ведет к заросшей травой четырехугольной площади с яркими оранжево-зелеными деревьями фламбойян. За площадью до самых холмов на горизонте простирается каменистая равнина.

Единственная гостиница в городе всегда переполнена. Некоторые жители сдают комнаты на первых этажах, где стоит тяжелый болотный дух, и кошмары, почти неотличимые от реальности, превращают спящего в своего рода христианского мученика, брошенного в душную яму на съедение клопам. Что касается пищи, она отвратительна: здешняя почва, неплодородная или неумело разрабатываемая, не способна прокормить две-три тысячи жителей, составляющих население Корумбы, включая путешественников. Совершенно непостижимо, как этому городу на фоне плоского и пустынного пейзажа, словно бурая губка, нависшему над рекой, удается производить впечатление той живости, которой, век тому назад, отличались первые города Калифорнии или Дальнего Запада. По вечерам все население собирается на краю обрыва. Девушки группами по двое или трое прохаживаются, шушукаясь, перед молчаливыми юношами, сидящими на балюстраде, свесив ноги. Можно подумать, что наблюдаешь обряд. Что может быть причудливее, чем эта торжественная церемония смотрин, которая происходит при мерцающем электрическом свете, на краю болота протяженностью в пятьсот километров, где, иногда приближаясь к самым воротам города, бродят страусы и ползают боа.

Корумба находится в четырехстах километрах по прямой от Куябы. Я имел возможность наблюдать развитие авиационного сообщения между двумя этими городами, начиная с маленьких четырехместных самолетов, которые, натужно гудя, преодолевали расстояние за два или три часа, до «юнкерсов» на двенадцать мест в 1938–1939 годах. Однако в 1935 году в Корумбу можно было попасть только по воде, и четыре сотни километров были удвоены речными излучинами. В сезон дождей на дорогу уходила неделя, и иногда три недели в сухой сезон, когда судно садилось на мель, несмотря на малую осадку; тратились целые дни на то, чтобы стащить его при помощи троса, привязанного к какому-нибудь крепкому стволу на берегу, который натягивал неистово работающий двигатель. В офисе навигационной компании висел рекламный плакат, полный соблазнительных обещаний. Я привожу его текст слово в слово, соблюдая стиль и типографское расположение. Незачем говорить, что обещания мало соответствовали действительности.

Ваше превосходительство собирается отправиться в путешествие?

В таком случае непременно воспользуйтесь превосходным пароходом

«СИДАДЕ ДЕ КОРУМБА»

речной судоходной компании М… & Cо!

Пароход оснащен по высшему разряду, с просторными ванными комнатами, электрическим освещением, проточной водой в каждой каюте и безукоризненным обслуживанием команды стюардов.

Это самое быстроходное и комфортабельное судно на линии

Куяба – Корумба – Порто-Эсперанса.

Поднявшись на борт «СИДАДЕ ДЕ КОРУМБА» в Корумбе или

Порто-Эсперансе, Вы, ваше превосходительство, достигнете места назначения ТРЕМЯ ДНЯМИ РАНЬШЕ, чем на любом другом судне, и если Вы дорожите своим ВРЕМЕНЕМ, то отдадите предпочтение самому быстрому и комфортабельному судну.

Пароход «ГАПОРЕ»

Чтобы ЛУЧШЕ ОБСЛУЖИТЬ ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫХ

КЛИЕНТОВ, компания только что усовершенствовала великолепный пароход «ГАПОРЕ», переместив столовую наверх, в результате на пароходе есть не только роскошная СТОЛОВАЯ, но и много места для променада уважаемых пассажиров.

Выбирайте без всяких колебаний быстрые пароходы

«СИДАДЕ ДЕ КОРУМБА» и «ГАПОРЕ»!

Действительность мало соответствовала обещаниям, но путешествие было очаровательным. Пассажиров совсем немного: группа скотоводов, которая направлялась к своим стадам; несколько заезжих ливанских коммерсантов; военные из гарнизона или провинциальные чиновники. Едва поднявшись на борт, вся эта публика, как на пляже, облачилась в полосатые пижамы (исключительно из модного шелка, ведь речь идет об истинных денди), едва прикрывающие волосатые тела, и тапочки. Дважды в день садились за стол с неизменным меню, включающим на выбор три гарнира – рис, черную фасоль, поджаренную толченую маниоку – к мясному блюду из свежей или вяленой говядины. Это называлось фейжоада, от «feijro» (фасоль). Критические замечания моих попутчиков, которыми они приправляли эту простую пищу, определялись их аппетитом. После каждой трапезы фейжоада объявлялась в один день «muito boa», а в другой «muito ruim», то есть «объедением» или «отравой»; еще одно выражение служило для оценки десерта, состоящего из сливочного сыра и мармелада, который едят с кончика ножа: он был или не был «bern doce», «достаточно сладким».

Приблизительно через каждые тридцать километров корабль делал остановку, чтобы набрать дров, а порой останавливался на два или три часа, пока служащий заарканивал на лугу корову, перерезал ей горло и с помощью экипажа сдирал шкуру; затем тушу поднимали на борт, обеспечивая нас свежим мясом на несколько дней.

Остаток времени корабль тихо скользил вдоль узких рукавов; это называется «преодолевать» эстиройш, то есть проезжать один за другим отрезки реки, заключенные между двумя ее излучинами, так что за их поворотами реки не увидеть. Эти эстиройш скрываются иногда за столькими излучинами, так что вечером мы оказывались едва ли в нескольких метрах от места, где были утром. Часто корабль шел, почти касаясь ветвей затопленного леса, который растет вдоль берега; шум мотора будоражил пестрый мир птиц – летящий ара в голубых, красных и золотых переливах; ныряющие бакланы, чья подвижная шея напоминает воздушного змея; самки и самцы попугаев, которые наполняют воздух звуками, достаточно похожими на голос, чтобы назвать их нечеловеческими. Разворачиваясь прямо перед глазами, это монотонное зрелище завладевает вниманием и вызывает что-то вроде оцепенения. Гораздо реже пассажирам удается наблюдать другие сцены: пара оленей или тапиров переправляются вплавь; cascavel – гремучая змея, или giboya – боа – извивается на поверхности воды, или кишащая стая jacar?s, безобидных крокодилов, убивать которых выстрелами в глаз из карабина нам очень быстро наскучило. Ловля пираний – более интересное развлечение. Кое-где вдоль реки встречаются большие сушильни для мяса саладеро, напоминающие виселицы: среди костей, которые устилают землю, колышутся на параллельно расположенных перекладинах фиолетовые шматки, над которыми кружат темные силуэты грифов. Река на сотни метров ниже скотобойни покраснела от крови. Достаточно бросить удочку, чтобы стая пираний, опьяневших от крови, бросилась на голый рыболовный крючок, не успеваешь закидывать, как болтается уже на леске золотым ромбом. Рыбаку следует очень осторожно снимать с крючка свою добычу: один укус оставит его без пальца.

Миновали слияние рек Сан-Лоренсу – в верхнем течении которой мы сойдем позднее на землю навстречу племени бороро, – Пантанал исчезает; с обеих сторон реки тянется травянистая саванна кампос, где чаще встречаются поселения и бродят стада.

Все, что встречает прибывшего по воде в Куябу, это мощеная площадка, омытая рекой, поверх которой угадывается силуэт старого арсенала. Отсюда длинная улица в два километра, застроенная простыми домами, ведет к площади, на которой между двумя аллеями величественных пальмовых деревьев возвышается бело-розовый собор. Слева епископство, справа дворец губернатора и, на углу главной улицы, гостиница с единственным в городе рестораном, хозяином которой был толстый ливанец.

Я уже описал Гояс и рисковал бы повториться, если бы подробно останавливался на Куябе. Место не столь красивое, но, несомненно, его строгие дома, представляющие собой нечто среднее между дворцом и хижиной, обладают очарованием. Ландшафт здесь холмистый, и с верхнего этажа строений открывается вид на часть города: белые дома с крышами из оранжевой черепицы, цвет земли под облетевшей листвой, quintaes. Вокруг центральной площади L-образной формы сеть улочек напоминает колониальный город XVIII века; они оканчиваются пустырями с караван-сараями и неровными аллеями, вдоль которых растут манговые и банановые деревья, отбрасывающие тень на саманные лачуги. Дальше начинается деревня, где пасутся стада быков, готовых к отправлению или только что прибывших из сертана.

Основание Куябы относится к середине XVIII века. К 1720 году отряды выходцев из Сан-Паулу, называемые бандейранте, впервые достигли этой области. За несколько километров от того места, где сейчас расположен город, колонисты разбили небольшой лагерь. Страна была заселена индейцами куксипо, некоторые из них согласились заняться раскорчевкой леса. Однажды колонист – Мигель Сутил – послал нескольких местных на поиски дикого меда. Они вернулись тем же вечером, с множеством золотых самородков, собранных на поверхности. Не медля ни секунды, Сутил и его товарищ по имени Барбудо – Бородач – последовали за индейцами к месту их находки: золото было там повсюду. И за месяц они собрали пять тонн самородков.

Неудивительно, что равнина, окружающая Куябу, порой похожа на поле боя, а бугры, поросшие травой и густым кустарником, напоминают о золотой лихорадке. Еще сегодня случается, что житель Куябы, копаясь в огороде, находит самородок. В виде песчинок золото встречается повсюду. В Куябе нищие заняты поисками золота, их можно видеть за работой в русле ручья, который пересекает нижний город. Один день усилий приносит достаточно, чтобы поесть, и у многих торговцев есть маленькие весы, которые позволяют обменять щепотку золотого песка на мясо или рис. Сразу после ливня, когда по городу несутся потоки, дети бросаются к ним, вооружившись шариками из золотистого воска, которые они окунают в течение, ожидая, что мелкие сверкающие частицы прилипнут к нему. Жители Куябы утверждают, впрочем, что золотая жила проходит под их городом на многометровой глубине; она залегает, говорят, под скромным офисом Банка Бразилии, и это сокровище делает его более богатым, чем от суммы, хранящиеся в его несгораемых сейфах.

С прежних славных времен Куяба сохраняет медлительный и церемонный стиль жизни. Для иностранца первый день проходит в хождении по площади, которая отделяет гостиницу от дворца губернатора: необходимо вручить визитную карточку, которую, час спустя, адъютант, усатый жандарм, с учтивостью возвращает. С полудня до 4 часов город погружается в сон. После сиесты я нанес почтительный визит губернатору (тогда еще «наместнику»), который уготовил этнографу вежливый и скучный прием. Индейцы? Он, конечно, предпочел бы, чтобы их не было. Что они для него, как не раздражающее напоминание о его политической опале, доказательство его удаления в захолустье? У епископа тоже повторилась старая история: индейцы, попытался он мне объяснить, не такие дикие и глупые, как кажется. Могу ли я представить, что индеанка бороро подстрижется в монахини? Что монахи из Диамантину смогли – ценой скольких усилий! – воспитать из троих паресси сносных столяров?

Что до интересов науки – миссионеры действительно собрали все, что стоило того, чтобы быть сохраненным. Известно ли мне, что безграмотная Служба защиты пишет бороро с тональным ударением на конечной гласной, когда падре Такой-то установил, двадцать лет назад, что оно должно быть на средней? Что же до легенд, они знают легенду о потопе, доказательство, что Господь не захотел, чтобы они остались проклятыми. Я собираюсь ехать к ним, хорошо. Но мне настоятельно рекомендуется воздержаться от обесценивания труда святых отцов: никаких зеркал или бус. Ничего, кроме топоров – эти лентяи должны осознать святость труда.

Враз покончив с этими условностями, можно перейти к серьезным вещам. Дни протекают в комнате за лавкой ливанских торговцев, называемых turcos. Это полуоптовики-полуростовщики, которые снабжают скобяным товаром, тканями и медикаментами дюжины родственников, клиентов и протеже, каждый из которых, со взятым в долг товаром, отправится с несколькими быками или на пироге вымогать последние мильрейсы в глубь бруссы или вдоль рек. И все ради того, чтобы после двадцати или тридцати лет существования столь же жестокого для него, как для тех, кого он эксплуатирует, удалиться от дел.

Пекарь приготовит мешки болаша, круглых лепешек из пресного теста, замешанных с жиром. Твердые как камни, они становятся мягкими на огне. Но прежде раскрошившись в дорожной тряске и пропитавшись потом быков, они превращаются в неподдающийся описанию продукт, такой же прогорклый, как вяленое мясо, заказанное у мясника. Тоскующий мясник Куябы одержим одним желанием, которое вряд ли когда-нибудь исполнится: он мечтал о том, чтобы когда-нибудь в Куябу приехал цирк, он бы так хотел увидеть слона: «Столько мяса!»

Были, наконец, братья Б., французы, корсиканцы по происхождению, давно обосновавшиеся в Куябе, по какой причине – неизвестно. Они с некоторой робостью говорили на своем родном языке, далеком и мелодичном. Перед тем как стать владельцами гаража, они охотились на белых цапель и так описывали свой способ: на земле располагались рожки из белой бумаги, куда большие птицы, очарованные этим чистым цветом, который был и их собственным, утыкались клювом и, ослепленные этим колпаком, без сопротивления позволяли схватить себя. Красивые перья обрывают с живой птицы в брачный период. У них были целые шкафы, полные этих перьев: как только мода на них прошла, они перестали продаваться. Затем братья Б. какое-то время были искателями алмазов. А теперь специализировались на снаряжении грузовиков, которые пускали, как некогда корабли через неизвестные океаны, по дорогам, где и груз и само транспортное средство рисковали оказаться на дне ущелья или реки. Но если все проходило благополучно, прибыль в 400 % возмещала понесенные затраты.

Очень часто я путешествовал по окрестностям Куябы на грузовике. Накануне отъезда запасались канистрами с бензином, в количестве гораздо большем, чем требовалось на дорогу туда и обратно, поскольку ехать почти все время приходилось на первой и на второй скорости. В распоряжении были продукты и оборудование для разбивки лагеря, чтобы дать пассажирам возможность отдохнуть или укрыться в случае дождя. С двух сторон крепились домкраты и инструменты, а также запас тросов и досок для восстановления разрушенных мостов. На заре мы взгромождались поверх груза, устраиваясь, как на верблюде, и грузовик, покачиваясь, отправлялся в путь. В середине дня начинались первые трудности: затопленные или заболоченные земли нужно было застелить досками. Я потратил три дня, перетаскивая дощатый настил, вдвое длиннее грузовика, пока не был преодолен трудный участок. Иногда мы увязали в песке, и тогда приходилось рыть под колесами ямы и заполнять их листвой. Даже когда мосты были целы, нужно было полностью разгрузить грузовик, чтобы уменьшить его вес, а затем снова нагрузить, перетащив поклажу по расшатанным доскам. Если же мосты пострадали от лесного пожара, мы разбивали лагерь, чтобы их восстановить, а потом разобрать – доски могли понадобиться в другой раз. Наконец, были большие реки, через которые можно было переправиться только на пароме – три пироги, соединенные перекладинами, которые, под весом даже порожнего грузовика, погружались в воду до кромки. Иногда противоположный берег оказывался слишком крутым или слишком топким, чтобы автомобиль мог выбраться на него. И требовалось спешно разведывать пешком место для более удачного причаливания или брода.

Люди, управлявшие грузовиком, привыкли путешествовать неделями, а иногда и месяцами. Их было двое: водитель и его помощник. Первый был за рулем, второй, забравшись на подножку, высматривал препятствия, наблюдая за движением вперед, подобно моряку на носу корабля, который помогает лоцману преодолеть фарватер. У них под рукой всегда был карабин, так как нередко прямо перед грузовиком резко останавливались косуля или тапир, больше из любопытства, чем из страха. Стреляли по видимой цели, и удача означала остановку: нужно было содрать шкуру, распотрошить животное, разделать части туши на пласты мяса, как картофель, который чистят по спирали до центра. Пласты тотчас натирались всегда готовой смесью соли, перца и измельченного чеснока. Их раскладывали на солнце и оставляли до следующего дня, чтобы повторить операцию, и так несколько дней. Так получают carne de sol (вяленое мясо), не такое вкусное, как carne de vento, которое сушат подвешенным на жердь, на ветру в тени, но зато оно дольше хранится.

Странное существование ведут эти виртуозные водители, всегда готовые выполнить самый сложный ремонт, поспешно сооружая и устраняя свалку из деталей на переезде, способные оставаться на многие недели в густых зарослях рядом со сломанным грузовиком, пока не проедет другой грузовик и не объявит тревогу в Куябе и пока из Сан-Паулу или Рио не доставят необходимую деталь. В ожидании они разбивают лагерь, охотятся, стирают, спят и терпеливо ждут. Моему лучшему водителю удалось избежать правосудия после совершенного им преступления, о котором он никогда не говорил. О нем знали в Куябе, но все молчали: только он мог решиться на самый трудный маршрут. В глазах окружающих он каждым днем своей рискованной жизни с лихвой расплачивался за чью-то другую, отнятую им.

Когда мы покидали Куябу около 4 часов утра, была ночь. Глаз угадывал несколько церквей, облицованных искусственным мрамором от фундамента до колокольни. Грузовик подпрыгивал, проезжая по мощенным речным камнем окраинным улицам, обсаженным стриженными в форме шаров манговыми деревьями. Похожая на фруктовый сад из-за естественного редкого расположения деревьев, саванна создает иллюзию обустроенного пейзажа, хотя мы уже давно едем по бруссе. Дорога достаточно быстро становится трудной: она взбирается вслед за рекой каменистыми зигзагами, которые то и дело пересекают ямы и топкие броды с вырубками.

Поднявшись немного наверх, мы увидели тонкую розовеющую линию, слишком неподвижную, чтобы ее можно было спутать с отблесками зари. В течение долгого времени мы сомневались в ее природе и реальности. Но после трех или четырех часов пути по каменистому склону взгляду открывается более широкий горизонт, и сомнения исчезают: с севера на юг протянулась красная стена, возвышающаяся на двести-триста метров над зеленеющими холмами. К северу она медленно понижается, переходя в плато. Но со стороны юга, откуда мы приближаемся, постепенно проступают детали. На стене, которая казалась только что безупречно ровной, становятся видны узкие расселины, выступающие вперед скалы, балконы и платформы. В этом каменном творении есть широкие площадки и ущелья. Грузовик потратит множество часов, перед тем как взберется по едва приспособленной человеком дороге на верхний выступающий край шапады Мату-Гросу, а далее тысячекилометровое плато шападан потихоньку понижается к северу вплоть до амазонского бассейна.

Перед нами открывается совсем другой мир. Жесткая трава молочного зеленого цвета едва скрывает песок, белый, розовый или цвета охры, образовавшийся от выветривания песчаника. Из растительности здесь только редко разбросанные узловатые деревья, защищенные от царящей в течение семи месяцев в году засухи толстой корой, блестящими листьями и колючками. Однако стоит дождю пойти в течение нескольких дней, чтобы эта пустынная саванна превратилась в сад: трава зазеленеет, на деревьях распустятся белые и сиреневые цветы. Здесь по-прежнему сохраняется ощущение необъятности простора. Поверхность кажется ровной, а склоны такими незначительными, что горизонт просматривается на десятки километров: полдня тратится на преодоление пространства, которое рассматриваешь с утра, и пейзаж этот повторяет вчерашний. Так что восприятие и память смешиваются, и наступает навязчивая иллюзия неподвижности. Земля простирается так далеко, она до такой степени лишена неровностей, что отдаленный горизонт сливается с облаками в небе. Картина эта слишком фантастична, чтобы утомлять однообразием. Время от времени грузовик переезжает вброд разлившиеся по плоскости реки без берегов, которые скорее затопляют плоскогорье, чем пересекают его, словно эта земля – одна из самых древних в мире, еще нетронутый фрагмент континента Гондваны, который в мезозое объединял Бразилию и Африку – осталась навсегда молодой, и реки не успели углубить себе русло.

В Европе под рассеянным светом небес земля являет четкие формы. Здесь роли неба и земли, привычные для нас, меняются. Над молочной полосой campo облака приобретают самые причудливые очертания. Небо – это область форм и объемов; земля хранит мягкость первых веков.

Однажды вечером мы остановились недалеко от гаримпо, лагеря искателей алмазов. Вскоре наш костер обступили тени: несколько старателей (garimpeiros), достав из котомок или карманов потрепанной одежды маленькие бамбуковые трубочки, высыпали их содержимое нам в руки. Это были необработанные алмазы, которые они надеялись продать. Но я был достаточно наслышан об их нравах от братьев Б., чтобы знать, что ничего из предложенного не может быть по-настоящему интересным. Старатели имели свои неписаные законы, которым строго следовали.

Люди здесь делились на две категории: авантюристы и беглецы; причем последних гораздо больше, ведь, однажды присоединившись к гаримпо, очень трудно выйти оттуда. Течение маленьких рек, в песке которых добывались алмазы, контролируют те, кто занял место первым. Крупную удачу приходится долго ждать, она выпадает нечасто. Поэтому старателей объединяют в отряды под руководством начальников, гордо носящих звание «капитана» или «инженера», задача которых вооружить своих людей и снабдить их необходимым оборудованием – луженым железным ведром, чтобы поднимать гравий, решетом, вашгердом, шлемом скафандра, чтобы заглянуть на глубину, воздушным насосом и, наконец, самое главное, – снабжать их провизией. Взамен работники обязывались продавать свои находки только доверенным скупщикам (которые были связаны с крупными голландскими и английскими гранильными мастерскими) и делиться прибылью с начальником.

Вооружение необходимо не только по причине постоянных столкновений между отрядами. До совсем недавнего времени, и даже сегодня, оно позволяло преграждать полиции доступ в гаримпо. Таким образом, алмазоносная зона образовывала государство в государстве, причем первое вступало иногда в открытую войну со вторым. В 1935 году рассказывали о такой войне, которую вели в течение многих лет «инженер» Морбек и его отважные сторонники (valentxes) против полиции Мату-Гросу, и которая закончилась соглашением. Нужно сказать в оправдание непокорных, что несчастный, которого полиции удавалось поймать на подступах к гаримпо, редко доезжал до Куябы. Знаменитый начальник отряда, «капитан» Арналду, был схвачен вместе со своим ближайшим помощником. Их связали за шеи, поставив ноги на дощечку, и они стояли так, пока усталость не заставила их потерять равновесие и они не упали с высоты дерева, где их оставили, затянув петлю.

Закон отряда соблюдается столь неукоснительно, что в Лаже-аду или Пошореу, центрах старательской добычи, в ресторане часто можно увидеть оставленный без присмотра стол, усыпанный алмазами. Каждый камень, только что найденный, владелец безошибочно идентифицирует по форме, размеру и цвету. Сопровождающие находку сильные переживания сохраняют каждую деталь настолько точно, что спустя годы нашедший легко вспоминает вид стоящего камня. «Когда я рассматривал его, – рассказывает мне один из моих гостей, – мне казалось, что мадонна уронила слезу в мою ладонь…» Но не все камни настолько чисты: часто их находят в породе и невозможно разгадать с первого раза их ценность. Доверенный скупщик объявляет свою цену (это называется «взвесить» алмаз), и обязанные ему продать найденное старатели вынуждены принять его предложение. Итолько когда в дело вступает гранильщик, становится ясным истинный исход сделки.

Я спросил, попадаются ли мошенники; да, но ничем хорошим это для них не заканчивается. Старатель, предложивший алмаз другому покупателю без ведома начальника отряда, «погорит» (станет quiemado): то есть покупатель предложит за него смехотворную цену, которая будет систематически понижаться с каждой последующей попыткой. Случалось, непорядочные старатели умирали от голода с полными руками алмазов.

Можно смошенничать и после закупки. Сириец Фоззи, кажется, обогатился, приобретая нечистые алмазы по низкой цене, которые он нагревал на примусе, перед тем как окунуть их в краситель; этот процесс дает желтому камню более приятный внешний оттенок, их называли pintado, крашеный алмаз.

Практиковался и другой вид мошенничества, но на более высоком уровне, при экспорте, чтобы избежать уплаты пошлин бразильскому государству. Я знал в Куябе и Кампу-Гранди профессиональных перевозчиков, называемых capangueiros, что означает «головорез». Они тоже могли немало порассказать, например, как прятали алмазы в пачках из-под сигарет, и когда полиция задерживала их, небрежно бросали пачки в кусты, словно они были пустые, чтобы затем, оказавшись на свободе, отправиться на их поиски.

В этот вечер вокруг нашего лагерного костра разговор касался будничных эпизодов, которые постоянно случались с нашими гостями. Я не упускал возможности послушать выразительный язык сертана, в котором вместо нашего безличного местоимения используют чрезвычайно разнообразный набор слов: o homem – человек, o camarada – товарищ, o collega – коллега; o negro – негр, o tal – такой, o fulano – парень и так далее. Для искателя алмазов считалось плохой приметой, если в лоток попадало золото; его следовало тотчас же выбросить обратно в воду; того, кто сохранит золото, ждут бесплодные недели. Бывает, что, когда голыми руками разгребают гравий, получают рану от удара хвостом ядовитого ската. Такие раны трудно залечить. Нужно найти женщину, которая согласится раздеться и помочиться в рану. Так как в гаримпо нет никого, кроме местных проституток, это примитивное лечение чаще всего приводит к заражению сифилисом.

Этих женщин привлекают сюда рассказы о сказочных удачах. Внезапно разбогатевший старатель, заложник своего преступного прошлого, вынужден все тратить на месте. Этим и объясняется появление здесь грузовиков с ненужными тут товарами. Если только они добираются до гаримпо, то весь груз будет продан за любую цену, и не столько из нужды, сколько из хвастовства. Однажды утром, перед тем как снова отправиться в путь, я пошел к хижине одного старателя, на берегу реки, где было полно комаров и других насекомых. Надев на голову старый водолазный шлем, он уже скоблил дно. Интерьер хижины был таким же убогим и гнетущим, как и местность; но его жена с гордостью показала мне двенадцать костюмов своего мужа и свои шелковые платья, прогрызенные термитами.

Ночь прошла за пением и беседой. Каждому гостю предлагалось «представить номер», заимствованный на каком-то вечере в кафешантане – воспоминания о минувшем времени. Я снова нашел аналогию с путешествием в Индию, в связи с воспоминанием о банкетах мелких чиновников. Здесь, как и там, представляли скетчи, или еще то, что в Индии называют «пародиями», то есть имитации: стук пишущей машинки, треск застрявшего мотоцикла, затем – необычайный контраст – шум, напоминающий «танец фей», предшествующий звонкому изображению лошади, скачущей галопом. И заключали все «гримасы».

С того вечера со старателями я сохранил в моей записной книжке отрывок грустной народной песни в традиционном стиле. Речь идет о солдате, недовольном пищей, который пишет жалобу своему капралу; тот передает ее сержанту, и процесс повторяется на каждом следующем уровне: лейтенант, капитан, майор, полковник, генерал, император. Последнему не остается ничего, кроме как обратиться к Иисусу Христу, который, вместо того, чтобы передать жалобу Всевышнему, «берет в руку перо и отправляет всех в ад». Вот этот маленький образец поэзии сертана:

O Soldado…

O Oferece…

O Sargento que era um homem pertinente

Peg? na penna, escreveu pro seu Tenente

O Tenente que era homem muito b?o

Peg? na penna, escreveu pro Capit?o

O Capitгo que era homem dos melhor’

Peg? na penna, escreveu pro Major

O Major que era homem como ?

Peg? na penna, escreveu pro Coron?

O Coron? que era homem sem igual

Peg? na penna, escreveu pro General

O General que era homem superior

Peg? na penna, escreveu pro Imperador

O Imperador…

Peg? na penna, escreveu pro Jesu’ Christo

Jesu’ Christo que ? filho do Padre Eterno

Peg? na penna e mand? tudos pelo inferno.

Однако настоящего веселья там не было. С давних пор уже алмазоносная порода истощилась. Регион был заражен малярией, лейшманиозом и анкилостомозом. Несколько лет назад появилась лесная желтая лихорадка. От силы два-три грузовика в месяц отправлялись теперь в путь, против четырех в неделю раньше.

Дорога, по которой мы собирались ехать, была заброшена с тех пор, как лесные пожары уничтожили мосты. Ни один грузовик не проехал там за три года. Нам ничего не могли сказать о ее состоянии; но если мы доберемся до Сан-Лоренсу, там нам помогут. В большом гаримпо на берегу реки мы сможем найти все необходимое: питание, людей и пироги, чтобы добраться до деревень бороро на берегу Риу-Вермелью, притока Сан-Лоренсу.

Как мы прошли, я не знаю, путешествие остается в моей памяти как смутный кошмар: бесконечные остановки, чтобы преодолеть многометровые препятствия, погрузка и разгрузка, участки пути, где мы были так изнурены перетаскиванием настила перед грузовиком, чтобы ему удавалось продвигаться вперед, что засыпали прямо на земле. А среди ночи нас будил гул, шедший из-под земли: это были термиты, которые поднимались на штурм нашей одежды и которые уже покрывали копошащейся пеленой внешнюю сторону прорезиненных накидок, служивших и защитой от дождя и подстилками. Наконец однажды утром наш грузовик начал спускаться к Сан-Лоренсу, который угадывался в густом тумане лощины. Чувствуя себя героями, мы объявляли о своем прибытии длинными гудками. Однако никто, ни один ребенок не вышел нам навстречу. Мы выходим на берег между четырьмя или пятью безмолвными лачугами. Никого. Все было необитаемым, и беглый осмотр убедил нас, что поселок покинут.

В состоянии крайнего нервного напряжения после усилий предыдущих дней мы пришли в отчаяние. Неужели придется оставить наш замысел? Прежде чем пуститься в обратный путь, мы сделали последнюю попытку. Каждый отправился в каком-то одном направлении и обследовал окрестности. К вечеру все вернулись ни с чем, кроме водителя, который обнаружил семью рыбаков, откуда привел человека. Он был бородат и болезненно бледен, как будто слишком долго пробыл в реке, объяснил, что желтая лихорадка поразила жителей полгода назад, а оставшиеся в живых разбежались. Но вверх по течению мы найдем еще несколько людей и дополнительную пирогу. Хотел ли он отправиться с нами? Конечно. На протяжении долгих месяцев его семья питалась только речной рыбой. У индейцев он раздобудет маниоку, саженцы табака, а от нас получит немного денег. На этих условиях он гарантировал надежность другого человека, владельца пироги, которого мы возьмем по пути.

У меня будет случай описать другие путешествия в пироге, которые лучше сохранились в памяти, чем это. Итак, я сразу перехожу к описанию недели, потраченной на то, чтобы подняться по течению реки, вздувшейся от ежедневных дождей. Однажды мы обедали на песчаном берегу, когда услышали шорох: это был боа длиной в семь метров, которого разбудили наши разговоры. Понадобилось немало пуль, чтобы справиться с ним, так как эти животные не реагируют на ранения в тело: нужно суметь попасть в голову. Сдирая с него шкуру – это заняло полдня, – мы обнаружили в утробе дюжину малышей, готовых родиться и уже живых, но их погубили солнечные лучи. И вот в один прекрасный день, сразу после успешной охоты на зверя ирара, разновидность барсука, мы заметили две обнаженные фигуры, которые двигались по берегу – первые, встреченные нами бороро. Мы подошли и попытались говорить: они знают только одно португальское слово «fumo» – «табак», которое они произносят как «sumo» (не говорили ли первые миссионеры, что индейцы живут «sans foi, sans loi, sans roi» – «без веры, без закона, без короля», – потому что в их фонетике нет ни «f», ни «l», ни «r»?). И хотя они сами занимаются земледелием, но их продукт не имеет богатого вкуса ферментированного и скрученного жгутами табака, которым мы их щедро снабжаем. Мы объяснили им жестами, что направляемся к их деревне. Бороро дали нам понять, что доберемся мы туда тем же вечером, сами они пойдут впереди, чтобы сообщить о нас. Затем индейцы скрылись в лесу.

Через несколько часов мы причалили к глинистому берегу, там, где наверху виделись хижины. Полдюжины голых людей, выкрашенных красной краской уруку от пальцев ног и до кончиков волос, встретили нас взрывами смеха, помогли сойти на берег и перенести багаж. И вот мы уже в большой хижине, где проживают несколько семей; глава деревни освободил для нас угол; сам он будет жить во время нашего пребывания на другой стороне реки.