XXIV. Потерянный мир

Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию начинается на парижском перекрестке рю Реомюр и бульвара Себастополь. Там обосновались оптовые торговцы швейными принадлежностями и модными вещицами; именно там можно надеяться найти предметы, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.

Год спустя после посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы я стал этнографом: единодушное благословение Леви-Брюля, Мосса и Риве; выставка моих коллекций в галерее на рю Фобур-дю-Сент-Оноре; публичные лекции и статьи. Благодаря Анри Ложье, который руководил недавно образованным отделом научных исследований, я получил достаточные средства для самого крупного из всех моих начинаний. Прежде всего, нужно было снарядиться. Три месяца тесного общения с туземцами дали мне возможность узнать их вкусы, удивительно сходные на всем протяжении южно-американского континента.

В одном парижском квартале, столь же неизведанном для меня, как и Амазония, я вел себя необычно и выглядел крайне странно в глазах удивленных чешских импортеров. Я пытался найти то, что мне было нужно, среди разнообразного товара, и мне не хватало европейских терминов, чтобы описать им предмет моих поисков. Я мог использовать только индейские критерии поиска. Я старался отобрать самый мелкий бисер для вышивания, так называемый мелкий рокай, среди множества заполненных им лотков. Я грыз бусинки, проверяя их на прочность, обсасывал, чтобы убедиться, что они изготовлены из цветной массы и не потеряют цвет при купании в реке; я рассчитывал объемы необходимой партии товара, исходя из цветовых предпочтений индейцев: сначала белый и черный, в равной мере; потом красный; наконец желтый; и для очистки совести, немного синего и зеленого, которые, возможно, будут отвергнуты.

Причины таких предпочтений легко объяснить. Изготовляя бусины вручную, индейцы выше ценят те, что мельче, то есть требуют большего труда и сноровки. В качестве сырья индейцы используют черную скорлупу орехов пальмовых деревьев, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта чередованием двух цветов. Как все люди, они особенно ценят то, что хорошо знают. Несомненно, с белыми и черными бусинами я буду иметь успех. Желтый и красный они часто описывают, используя одно и то же слово, исходя из вариаций цвета краски уруку, который, в зависимости от качества и степени зрелости семян, колеблется между насыщенным красным и желто-оранжевым. Но красный, который дают не все семена, все же более предпочтителен, поскольку так же ярок, как окрас перьев попугая. Что касается синего и зеленого, то эти холодные цвета представлены в природе недолговечными растениями; чем и объясняется безразличие туземцев и неточность их словаря, соответствующего этим оттенкам, – в их языках синий приравнивается то к черному, то к зеленому.

Иглы должны были быть достаточно толстыми, чтобы вдеть в них прочную нить, но не слишком, из-за размера бисера, которые будут нанизывать индейцы. Что касается нити, мне нужна была хорошо прокрашенная, предпочтительно красного цвета (индейцы окрашивают свою в уруку) и плотно скрученная, которая прочнее и выглядит более искусно сделанной. В общем, я научился подозрительно относиться к товарам низкого качества: пример бороро мне внушил глубокое уважение к ремесленному мастерству туземцев. Дикая жизнь подвергает предметы тяжелым испытаниям; чтобы не потерять доверие первобытных племен – каким бы странным это ни казалось, – мне нужны были самая прочная закаленная сталь, стеклянные бусы из цветной массы и нить, от которой не отказался бы даже шорник английского двора.

Иногда мне попадались торговцы, которые приходили в восторг от моих рассказов об этой экзотике. У канала Сен-Мартен производитель рыболовных крючков уступил мне по самой низкой цене все, что и так продавалось со скидкой. В течение года я таскал с собой через заросли несколько килограммов крючков, которые никому не были нужны, будучи слишком маленькими для рыб, достойных амазонского рыбака. В конце концов я за бесценок отделался от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: как подарки и предмет обмена для индейцев, а также как средство обеспечить себя съестными припасами и услугами в отдаленных районах, куда редко проникают торговцы. Истощив свои запасы к концу экспедиции, я смог продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука. Местные проститутки покупали у меня ожерелье за два яйца, даже не торгуясь.

Я намеревался провести целый год в бруссе и много раздумывал над тем, что именно и где хочу исследовать. В конце концов, поняв, что вряд ли результат будет полностью соответствовать ожиданиям, я решил в первую очередь уделить внимание тому, чтобы понять Америку, а не изучать человеческую природу, основываясь на частных случаях. Я хотел выполнить что-то вроде среза бразильской этнографии – и географии – и пересечь восточную часть плоскогорья, от Куябы до реки Мадейра. До недавнего времени этот район оставался самым неизведанным в Бразилии. Паулисты XVIII века редко проникали дальше Куябы, испуганные неприветливостью местности и дикостью индейцев. В начале XX века 1500 километров, которые отделяют Куябу от Амазонки, считались недоступной закрытой землей. И чтобы добраться из Куябы в Манаус или в Белен на Амазонке, самым простым было доехать до Рио-де-Жанейро и продолжить путь к северу морем и далее по широкому устью реки. Только в 1907 году генерал (тогда полковник) Кандиду Мариану да Силва Рондон первым начал осваивать эти земли. Восемь лет потребовалось для разведки местности и прокладки телеграфной линии стратегического назначения, которая впервые соединила через Куябу федеральную столицу с пограничными постами северо-запада.

Отчет комиссии Рондона (который еще не полностью опубликован), несколько публичных лекций генерала, воспоминания о путешествии Теодора Рузвельта, который сопровождал его в одной из экспедиций, и, наконец, прекрасная книга Рокетт-Пинту (тогда директора Национального музея) «Рондония», изданная в 1912 году, содержали общие сведения о примитивных племенах, открытых в этом районе. Но с того времени старое проклятье, казалось, снова легло на плато. Ни один профессиональный этнограф не углублялся туда. Казалось заманчивым, следуя телеграфной линии, а точнее тому, что от нее осталось, постараться узнать, кто такие намбиквара и загадочные племена, жившие дальше к северу, и которых никто не видел со времен Рондона, лишь вскользь упомянувшего о них.

В 1939 году интерес, прежде ограниченный племенами побережья и больших речных городов вдоль традиционных путей проникновения внутрь Бразилии, начал обращаться к индейцам плоскогорья. У бороро я убедился в исключительной степени утонченности, с социологической и религиозной точки зрения, племен, которые когда-то воспринимались как носители примитивной культуры. Впервые о них узнали из отчетов исследований немца (ныне покойного) Курта Ункеля, который принял местное имя Нимуендажу и который, после лет, проведенных в деревне жес в Центральной Бразилии, утверждал, что бороро ничем особенным не отличаются от других представителей индейского населения, а просто представляют собой одну из многочисленных его вариаций. Саванны Центральной Бразилии почти на 2000 километров в глубину были заселены уцелевшими племенами поразительно сходной культуры, характеризующейся языком, распавшимся на несколько диалектов одной семьи. Уровень материальной культуры был относительно низким в отличие от социального устройства и очень развитого религиозного мышления. Возможно, это были первые жители Бразилии, или забытые в глубине бруссы, или вытесненные незадолго перед прибытием европейцев в более бедные земли воинственными племенами, пришедшими неизвестно откуда, чтобы покорить побережье и речные долины.

На побережье путешественники XVI века встретили представителей великой культуры тупи-гуарани, которые занимали почти весь Парагвай и течение Амазонки, образуя неправильное кольцо около 3000 километров в диаметре, имеющее небольшой разрыв на парагвайско-боливийской границе. Именно тупи, которые имеют отдаленное сходство с ацтеками, то есть народами, заселявшими долину Мехико, и обосновались недавно в этих землях. В долинах внутренней части Бразилии их расселение продолжалось до XIX века. Может быть, они начали переселение за несколько сотен лет до открытия европейцами, движимые верой, что где-то существует земля без смерти и зла. Они все еще были в этом убеждены, когда к концу XIX века мелкими группами вышли на побережье Сан-Паулу. Они продвигались под предводительством своих колдунов, танцуя и превознося край, где нет смерти, и подолгу воздерживаясь от пищи, чтобы быть достойными его. Как бы там ни было, в XVI веке они упорно отстаивали побережье у ранее занимавших его племен, о которых мы располагаем немногочисленными сведениями, но вполне возможно, ими были жес.

На северо-западе Бразилии тупи соседствовали с другими народами: караибы или карибы, которые были на них очень похожи культурой, но отличались языком, и которые пытались завоевать Антильские острова. Были также араваки, достаточно таинственная группа, более древняя и более утонченная, чем две другие, она образовывала основную часть антильского населения и продвинулась до Флориды. Араваки отличались от жес очень развитой материальной культурой, особенно керамикой и деревянной скульптурой, но при этом были им близки по типу социальной организации. Карибы и араваки опередили тупи в проникновении на континент, в XVI веке они были сосредоточены в Гвиане, в дельте Амазонки и на Антильских островах. Но маленькие поселения по-прежнему существуют внутри страны, на притоках правого берега Амазонки Шингу и Гуапоре. Араваки также имеют потомков в Верхней Боливии, которые, по-видимому, и принесли керамическое искусство к мбайя-кадиувеу, потому что гуана, порабощенные этими последними, говорят на аравакском диалекте.

Пересекая наименее известную часть плато, я надеялся найти в саванне самых западных представителей группы жес и, достигнув бассейна Мадейры, получить возможность изучить новые следы трех других языковых семей на пути их великого проникновения – в Амазонии.

Мои намерения осуществились только частично из-за чрезмерной упрощенности, с которой мы рассматривали доколумбовую историю Америки. Сегодня, после недавних открытий и благодаря годам, посвященным изучению североамериканской этнографии, я лучше понимаю, что западное полушарие должно быть рассмотрено как единое целое. Социальное устройство и религиозные верования жес во многом повторяют верования племен лесов и прерий Северной Америки; впрочем, достаточно давно были отмечены – хотя этому и не придавалось должного значения – соответствия между племенами чако (как гуайкуру) и племенами равнин США и Канады. Совершая каботажное плавание вдоль берегов Тихого океана, цивилизации Мексики и Перу несомненно сообщались на протяжении их истории. Все это было оставлено без внимания, потому что в американских исследованиях в течение долгого времени доминировало убеждение, что проникновение на континент было совершено сравнительно недавно, датируется едва ли не пятым или шестым тысячелетием до нашей эры, и полностью приписывается азиатским народам, пришедшим через Берингов пролив.

Таким образом, исследователи должны были объяснить, как всего за несколько тысяч лет эти кочевники распространились по всей протяженности западного полушария, приспосабливаясь к разным климатическим условиям; как они открыли, освоили и засеяли огромные территории дикими видами растений, которые превратились в их руках в окультуренные табак, фасоль, маниоку, сладкий батат, картофель, арахис, хлопок и маис; и как, наконец, зародились и развились цивилизации в Мексике, Центральной Америке и в Андах, далекими наследниками которых являются ацтеки, майя и инки. Чтобы уместить все это в заданный отрезок, нужно было сократить каждый этап развития до двух веков: так доколумбова история Америки превращалась в непрерывный ряд калейдоскопических картинок, ежесекундно сменяющих друг друга по прихоти теоретика. Специалисты из-за океана словно пытались навязать коренной Америке то отсутствие глубины, которое характеризует современную историю Нового Света.

Подобные теории были опровергнуты открытиями, которые значительно отодвигают дату, когда человек проник на континент. Есть факты, подтверждающие существование ныне исчезнувшей фауны: наземный ленивец, мамонт, верблюд, лошадь, древний бизон, антилопа, рядом с костями которых нашли оружие и орудия из камня. Присутствие некоторых из этих животных в таких местах, как долина Мехико, предполагает климатические условия, отличные от тех, что преобладают в настоящее время, и должно было пройти несколько тысячелетий, чтобы они изменились. Радиоуглеродный анализ археологических останков подтвердил эти предположения об их возрасте. Значит, нужно признать, что человек обитал на территории Америки по меньшей мере 20 000 лет назад; в некоторых местах он начал выращивать маис более 3000 лет назад. В Северной Америке почти везде находят следы присутствия человека, датируемые возрастом от 10 000 до 12 000 лет. Одновременно датировки основных археологических пластов континента, полученные методом радиоуглеродного анализа, отодвигаются от 500 до 1500 лет назад от предполагаемых ранее. Словно японские цветы из сжатой бумаги, которые раскрываются, когда их кладешь в воду, доколумбова история Америки обрела внезапно объем, которого у нее не было.

Установление этих фактов повлекло за собой новую проблему: как заполнить эти громадные периоды? Мы понимаем, что миграции населения, которые я пытался отследить сейчас, – это только верхушка айсберга и что великим цивилизациям Мексики и Анд кто-то предшествовал. В Перу и в различных районах Северной Америки обнаружены следы первых обитателей: за племенами, не знающими земледелия, следовали общины, жившие в деревнях и занимавшиеся огородничеством, но незнакомые еще ни с маисом, ни с глиняной посудой. Затем появились поселения людей, изготавливавших резные фигурки из камня и обрабатывавших драгоценные металлы, причем в более свободном и вдохновенном стиле, чем те, кто пришел им на смену. Инки Перу, ацтеки Мексики, определившие, как мы привыкли верить, ход и расцвет всей американской истории, также отдалены от этих живых источников, как наш стиль ампир от древнеегипетских и древнеримских, у которых он столько перенял. Во всех трех случаях тоталитарное искусство, с его стремлением к грандиозности за счет скатывания к упрощению и ограниченности, – это отражение государства, желающего утвердить свою мощь, направляя все свои ресурсы в другие области – на войну или управление, в ущерб утонченности культуры. Даже памятники майя свидетельствуют об упадке блистательного искусства, которое достигло своего апогея за тысячелетие до них.

Рис. 30–31. Жители древней Мексики. Слева – с юго-востока страны (Американский музей естественной истории), справа – с побережья залива (Выставка мексиканского искусства, Париж, 1952)

Рис. 32–33. Слева: изображение, относящееся к культуре Чавин на севере Перу; справа: барельеф «Танцующие», Монте Альбан, Южная Мексика

Откуда же приходили основатели? Теперь мы уже не можем дать уверенного ответа и вынуждены признать, что ничего об этом не знаем. Передвижения населения в районе Берингова пролива были очень сложными, позже в них приняли участие эскимосы. Приблизительно тысячу лет до них существовали палеоэскимосы, культура которых напоминает древнекитайскую или скифскую; и в течение очень долгого периода, может быть, от восьмого тысячелетия до кануна христианской эры в том районе жили разные народности. Благодаря скульптурам, восходящими к первому тысячелетию до нашей эры, мы знаем, что древние жители Мексики представляли физический тип, очень удаленный от типа современных индейцев: плосколицые безбородые азиаты с размытыми чертами и бородатые люди с орлиным профилем, который заставляет вспомнить лица эпохи Возрождения.

Изучив материал другого рода, генетики утверждают, что, по меньшей мере, сорок видов растений, существовавших в диком или окультуренном виде в доколумбовой Америке, имеют хромосомный состав, полностью или отчасти совпадающий с соответствующими азиатскими видами. Нужно ли из этого заключать, что маис, который фигурирует в этом списке, прибыл из Юго-Восточной Азии? Но как это возможно, если американцы его выращивали уже четыре тысячи лет назад, в эпоху, когда искусство навигации было в зачаточном состоянии?

Не разделяя смелых предположений Хейердала о заселении Полинезии американскими аборигенами, после путешествия на «Кон-Тики» нельзя не признать, что контакты через Тихий океан могли происходить, и довольно часто. Но в эпоху, когда в Америке уже процветали высокоразвитые цивилизации, к началу первого тысячелетия до нашей эры, острова Тихого океана пустовали; во всяком случае, там не найдено ничего, что восходило бы к таким далеким временам. Вслед за Полинезией нужно было бы обратиться к Меланезии, уже, может быть, населенной, и к азиатскому побережью целиком. Сегодня мы уверены, что сообщение между Аляской, Алеутскими островами и Сибирью никогда не прерывалось. На Аляске, не знакомой с технологией обработки металлов, использовали орудия из железа в начале христианской эры. Одинаковая керамика обнаруживается от Великих американских озер до Центральной Сибири, сходны также легенды, обряды и мифы. Пока Запад жил замкнуто, все северные народности от Скандинавии до Лабрадора, через Сибирь и Канаду, поддерживали самые тесные контакты. Если предположить, что кельты заимствовали некоторые из мифов у этой субарктической цивилизации, о которой мы почти ничего не знаем, становится понятно, как произошло, что мифологический цикл о Граале представляет с мифами индейцев из лесов Северной Америки сходство более близкое, чем с любой другой мифологической системой. И не случайно лапландцы воздвигают конические палатки, похожие на вигвамы этих индейцев.

Рис. 34. Изображение, относящееся к культуре Чавин на севере Перу

На юге азиатского континента мы находим другие отголоски американской цивилизации. Народности на южных границах Китая, которые считали варварскими, и еще более примитивные племена Индонезии представляют необычайные черты сходства с коренными американцами. Во внутренней части Борнео собраны мифы, неотличимые от тех, что весьма распространены в Северной Америке. Специалисты давно обратили внимание на общие черты между археологическими материалами, происходящими из Юго-Восточной Азии и теми, что относятся к протоистории Скандинавии. Итак, есть три района – Индонезия, северо-восток Америки и Скандинавия, которые образуют в некотором роде тригонометрические точки доколумбовой истории Нового Света.

Нельзя ли представить, что эти исключительно важные события в жизни человечества – появление неолитической цивилизации с последовавшим распространением гончарного производства и ткачества, возникновением земледелия и животноводства, первыми опытами в металлургии на территории, ограниченной в Старом Свете Дунаем и Индом – подтолкнули менее развитые народы Азии и Америки? Трудно понять происхождение американских цивилизаций, не признавая гипотезы о напряженной деятельности на обоих – азиатском и американском – побережьях Тихого океана, которая охватывала все большую территорию благодаря прибрежной навигации в течение нескольких тысячелетий. Когда-то мы отвергали историческое значение доколумбовой Америки только потому, что Америка времен Колумба была его лишена. Теперь нам остается исправить вторую ошибку, которая состоит в предположении, что Америка оставалась в течение двадцати тысяч лет отрезанной от целого мира, хотя на самом деле она была отрезана только от Западной Европы. Все это наводит на мысль, что тишину огромной Атлантики компенсировало оживление по всему периметру Тихого океана.

Рис. 35. Рисунок, относящийся к культуре Хоупвелл, восток США

Как бы там ни было, в течение первого тысячелетия до нашей эры американский гибрид, кажется, уже породил три ветви, надежно привитых на загадочном древе более древней эволюции. Грубоватый стиль традиции Хоупвелл, которая занимала или заразила всю часть США к востоку от Великих равнин, перекликается с изображениями культуры Чавин на севере Перу (отголоском которой на юге является Паракас). Тогда как культура Чавин похожа на первые проявления так называемой ольмекской цивилизации и предвосхищает развитие майя. В трех случаях мы оказываемся перед лицом живого искусства, чья гибкость и свобода, иногда даже двусмысленность (в традиции Хоупвелл, как в изображениях Чавин, некоторые мотивы читаются по-разному, в зависимости от того, с какой стороны на них смотреть), далеки от угловатой застывшей жесткости, которую мы привыкли приписывать доколумбову искусству. Я пытаюсь иногда убедить себя, что рисунки кадиувеу увековечивают по-своему эту далекую традицию. Разве не в эту эпоху американские цивилизации начали расходиться, Мексика и Перу проявляли инициативу и развивались гигантскими шагами, тогда как остальные задержались в промежуточном положении или даже находились на пути к полудикому существованию? Мы никогда точно не узнаем, что происходило в тропической Америке, из-за климатических условий, неблагоприятных для сохранения археологических артефактов. Но сходство социальной организации жес (и даже план деревень бороро) с тем, что позволяет узнать об исчезнувших цивилизациях изучение некоторых доинкских памятников (например, город Тиахуанако в горах Боливии), не может не волновать.

Рис. 36. Рисунки, относящиеся к культуре Хоупвелл, восток США

Все вышесказанное увело меня от описания приготовлений к экспедиции в западный Мату-Гросу; но это было необходимо, если я хотел погрузить читателя в ту страстную атмосферу, которой наполнено любое археологическое или этнографическое исследование в области американистики. Значимость проблем так велика, тропы, по которым мы продвигаемся, так ненадежны и узки, прошлое так безвозвратно уничтожено, основание наших построений так непрочно, что любая разведка на месте ввергает исследователя в неустойчивое состояние, когда самая смиренная покорность судьбе сменяется отчаянной безумной надеждой. Он сознает, что самое главное безвозвратно утрачено и все его усилия не более чем царапины на поверхности истории, но тем не менее вдруг он распознает чудесным образом сохранившийся знак, который прольет свет на неведомое? Нет ничего несомненного, и значит, все возможно. Ощупью мы продвигаемся в ночи, которая слишком темна, чтобы мы осмелились что-то утверждать по ее поводу – даже то, что ей суждено длиться вечно.