XXXIII. Деревня со сверчками

Ближе к вечеру мы подошли к деревне. Она располагалась на расчищенной поляне, над узкой долиной горной реки. Позже я узнал, что это была Игарапе-ду-Лейтан, правый приток Машаду, в которую она впадает несколькими километрами ниже по течению от слияния с Риу-Муки.

Деревня состояла из четырех домов почти квадратной формы. Они располагались на одной линии, параллельно течению реки. Два самых больших дома были жилыми, о чем свидетельствовали висящие между столбами гамаки, сделанные из перевязанных между собой хлопковых веревок. В двух других (из которых один находился между двумя первыми) давно никто не жил – они больше напоминали сараи или шалаши. На первый взгляд казалось, что это дома того же типа, что и бразильские жилища этого района. В действительности, их конструкции отличались. План расположения столбов, поддерживающих высокую пальмовую крышу с двумя скатами, повторял план крыши в уменьшенном размере, так что строение принимало вид квадратного гриба. Тем не менее эта структура не была очевидной из-за присутствия ложных стен, которые были возведены вертикально вровень с крышей, но не соединялись с ней. Изгороди – это были именно они – состояли из пальмовых стволов, расколотых вдоль и вбитых вплотную друг к другу, выпуклой стороной наружу. В изгороди главного дома – расположенного между двумя сараями – в стволах были сделаны вырезы, образующие что-то вроде пятиугольных бойниц. С внешней стороны стволы были украшены схематическими изображениями красного и черного цвета, сделанными уруку и смолой. Эти изображения были представлены в определенном порядке: мужчина, женщины, орел-гарпия, дети, объект в форме бойницы, жаба, собака, большое четвероногое животное, которое я не смог распознать, две группы зигзагообразных линий, две рыбы, еще два четвероногих, ягуар, наконец, симметричный орнамент, состоящий из квадратов, полумесяцев и дуг.

Эти хижины ни в чем не походили на жилища соседних племен. Хотя, возможно, воссоздавали традиционную форму. Когда Рондон обнаружил тупи-кавахиб, их дома уже были четырехугольными или прямоугольными с двускатной крышей. К тому же, структура гриба не соответствует никакой новобразильской технике. Эти дома с высокой кровлей, впрочем, засвидетельствованы различными археологическими документами, относящимся к нескольким доколумбовым цивилизациям.

Рис. 37–38. Рисунки с внешней стороны хижины

Еще одна особенность тупи-кавахиб состоит в том, что они, как и их родственники из племени паринтинтин, не выращивают и не употребляют табак. Наблюдая за тем, как мы распаковываем наш запас веревочного табака, вождь деревни воскликнул с усмешкой: «Ianeapi!» – Это дерьмо!» В отчетах комиссии Рон-дона упоминалось, что во время первых контактов туземцы были так раздражены присутствием курильщиков, что отбирали у них сигары и сигареты. Однако, в отличие от паринтинтин, у тупи-кавахиб есть слово для обозначения табака – «tabak», то есть такое же, как у нас, производное от древних наречий Антильских островов и, очевидно, карибского происхождения. Вероятно, промежуточный этап может быть обнаружен в диалектах гуапо-ре, у которых встречается то же слово: то ли они заимствовали его из испанского (португалец говорит «fumo»), то ли их культура – это проникшая дальше всех в юго-западном направлении часть древней антило-гвианской цивилизации (столько признаков наводят на эту мысль), которая оставила следы своего перехода в низовьях Шингу. Следует добавить, что намбиквара – это закоренелые курильщики, тогда как другие соседи тупи-кава-хиб – кепкириват и мунде – нюхают табак с помощью специальных трубок. Таким образом, присутствие в самом центре Бразилии «бестабачных» племен представляет собой загадку, особенно если принимать во внимание, что среди древних тупи табак был очень распространен.

За неимением табака, деревня встретила нас тем, что путешественники XVI века называли кауи – kahui, как говорят тупи-кавахиб, – то есть пенный напиток из маиса, который туземцы выращивали в нескольких разновидностях на выжженных участках на краю деревни. Исследователи описывали котлы высотой с человека, в которых готовили этот напиток, и подчеркивали роль, доставшуюся девственницам племени, которые обильно плевали туда, чтобы вызвать брожение. Были ли котлы тупи-кавахиб слишком малы или просто в деревне не было других девственниц? Привели трех маленьких девочек и заставили их плевать в настой из измельченных зерен. Но поскольку одновременно питательный и освежающий напиток был употреблен тем же вечером, брожение продлилось недолго.

В огородах можно было увидеть – вокруг большой деревянной клетки, ранее занятой орлом и еще усыпанной костями – арахис, фасоль, различные стручковые перцы, маленькие инь-ямы, батат, маниоку и маис. Кроме этого туземцы собирали дикие плоды и лесной злак, несколько стеблей которого они привязывали за верхушку, ссыпая упавшие семена в маленькие кучки, которые потом нагревали на глиняной пластине, пока они не лопались, напоминая видом и вкусом попкорн.

Пока кауи проходил сложный цикл перемешиваний и кипений (женщины перемешивали его с помощью черпаков из половины бутылочной тыквы), я пользовался последними часами дня, чтобы внимательнее рассмотреть индейцев.

Если не считать куска хлопчатобумажной ткани вокруг бедер, женщины носили повязки, туго затянутые вокруг запястий и лодыжек, и ожерелья из клыков тапира или пластинок из костей оленя. Их лицо было татуировано сине-черным соком генипы: на щеках толстая косая линия, идущая от мочки уха до углов губ, перечеркнутая четырьмя маленькими вертикальными полосками, и на подбородке четыре горизонтальные наложенные линии, каждая украшена внизу бахромой полосок. Волосы, обычно короткие, у многих были заколоты гребнем или более тонким приспособлением, сделанным из деревянных палочек, соединенных хлопковой нитью.

Мужчины из всей одежды имели только пениальный конический чехол. Я наблюдал, как один туземец мастерил этот аксессуар. Две стороны свежего листа дикого банана были оторваны от центральной жилки, очищены от внешнего жесткого края и согнуты пополам в длину. Наложив обе части (приблизительно семь сантиметров на тридцать) одну на другую, так чтобы места сгибов соединялись под прямым углом, получают что-то вроде угольника, сделанного из двух слоев листа на сторонах и четырех на вершине, где обе полоски пересекаются. Этот угольник сгибается по диагонали, выступающие стороны срезаются и выбрасываются, и в руках мастера остается равнобедренный треугольник из восьми слоев. Он обматывается вокруг большого пальца, вершины двух нижних углов отрезаются и боковые края сшиваются с помощью деревянной иглы и растительного волокна. Вещь готова. Остается только ее надеть, вытянув крайнюю плоть через отверстие, чтобы чехол не упал. Все мужчины носят этот аксессуар, и если один из них свой теряет, он торопится зажать вытянутый конец крайней плоти под поясом.

В жилищах было мало имущества: гамаки из хлопковой веревки, несколько котелков на земле и миска, чтобы сушить на огне мякоть маиса или маниоки, калебасы, ступки и толкушки из дерева, снабженные колючками деревянные терки для маниоки, плетеные сита, резцы из зубов грызунов, коклюшки, несколько луков длиной примерно 1,7 м. Стрелы были нескольких видов: либо с острием из бамбука – копьевидные для охоты, или зазубренные для войны – либо с многочисленными остриями для рыбалки. Наконец, несколько музыкальных инструментов: флейты Пана, состоящие из тринадцати трубок, и флажолеты с четырьмя отверстиями.

С наступлением ночи вождь торжественно принес нам кауи и рагу из гигантской фасоли и стручкового перца, от которого невозможно было оторваться. Восхитительное блюдо после полугодовой жизни у намбиквара, которые не знают соли и перца и доходят до того, что опрыскивают блюда водой, чтобы остудить перед употреблением. В маленьком калебасе была местная соль – коричневатая вода, такая горькая, что вождь, который ограничивался тем, что наблюдал, как мы едим, решил попробовать ее в нашем присутствии, чтобы мы ни в коем случае не подумали, что в ней содержится яд. Эта приправа готовится с древесной золой toari branco. Несмотря на простоту ужина, достоинство, с которым он был подан, напомнило мне, что древние вожди тупи считали себя обязанными «держать стол открытым», по выражению одного путешественника.

Еще одна поразительная деталь: после ночи, проведенной в сарае, я обнаружил, что мой кожаный пояс обгрызен сверчками. Никогда до этого я не подвергался нападениям этих насекомых, ни в одном из племен, в которых я жил: каинганг, кадиувеу, бороро, паресси, намбиквара, мунде. И именно у тупи мне выпало пережить эту неприятность, вслед за Ивом д’Эвре и Жаном де Лери, которые столкнулись с этой проблемой за четыре века до меня: «…эти насекомые… не больше наших сверчков, они так же подбираются ночью группами к костру и если что-то находят, тут же обгрызают. Но с особенным аппетитом они набрасываются на воротники и сафьяновые сапоги, съедая всю верхнюю часть, так что хозяева находят их утром полностью белыми и ободранными…» Сверчки (в отличие от термитов и других вредоносных насекомых) сгрызают только верхний слой кожи, и действительно, я обнаружил свой пояс «полностью белым и ободранным», став свидетелем многовекового странного «симбиоза» между одним из видов насекомых и человеческой группой.

Как только взошло солнце, один из наших мужчин отправился в лес, чтобы пристрелить несколько голубей, порхающих на опушке. Спустя какое-то время послышался выстрел, но никто не обратил внимания. Вскоре прибежал один из туземецев, мертвенно-бледный и в состоянии сильного возбуждения. Он попытался нам что-то объяснить, но Абайтары не было рядом, и перевести его слова было некому. Со стороны леса, однако, слышались громкие крики, которые становились все ближе. И вскоре появился тот, кто кричал. Он бегом пересек огород, держа в левой руке свое правое предплечье, откуда свисала изуродованная конечность: он оперся на свое ружье, и оно выстрелило. Мы с Луишем пытались сообразить, как ему помочь. Три пальца и ладонь были почти раздроблены, казалось, ампутации не избежать. Но у нас не хватало смелости провести эту операцию и навсегда оставить калекой нашего спутника, которого мы наняли вместе с его братом в маленькой деревушке в окрестностях Куябы. Мы несли ответственность за этого молодого парня, и были привязаны к нему: он был по-крестьянски надежен и умен. Он занимался вьючными животными, и его работа требовала ловкости рук при укладке и креплении грузов на спины мулов и быков – ампутация была для него равносильна гибели. Преодолевая страх, мы решили хоть как-то вправить ему пальцы, сделать повязку из того, что было под рукой, и отправиться в обратный путь. Как только мы вернемся в поселение, Луис отвезет раненого в Урупу, к нашему врачу. Если туземцы согласятся на этот план, я останусь с ними на берегу реки в ожидании галиота, который вернется за мной через две недели (нужно было три дня, чтобы спуститься по реке, и около недели, чтобы подняться по ней). Напуганные случившимся и тем, что это может повлиять на наши дружеские отношения, индейцы приняли мое предложение. И не дожидаясь, пока они закончат свои приготовления, мы вернулись в лес.

Путешествие было подобно кошмару и почти не оставило воспоминаний. Раненый был не в себе на всем протяжении пути, идя с такой скоростью, что мы не могли угнаться за ним. Он шел во главе, обогнав даже проводника, не испытывая ни малейших сомнений в выбранном проходе, который навсегда исчезал за нашими спинами. Заставить его уснуть ночью мы могли только с помощью снотворного. К счастью, он был непривычен к лекарствам, и они действовали быстро. Когда мы достигли поселения, после полудня следующего дня, выяснилось, что в его ране завелись черви, что и было причиной невыносимой боли. Но когда, через три дня, он был доверен врачу, тот сделал заключение, что рука была спасена от гангрены, потому что черви съели разлагающиеся ткани. Необходимости в ампутации не было, и череда маленьких хирургических вмешательств, которые длились около месяца и при осуществлении которых Веллар использовал все свое мастерство вивисектора и энтомолога, вернула работоспособность руке Эмидио. Прибыв в Мадейру в декабре, я его, уже выздоравливающего, отправил самолетом в Куябу, чтобы сберечь силы. Вернувшись в эти края в январе, чтобы встретить там основную часть моей группы, я навестил его родителей и выслушал их гневные упреки в свой адрес. Конечно, не из-за страданий их сына (для жизни сертана это был вполне обычный случай), а из-за того, что мне хватило жестокости оторвать его от земли и поднять в воздух – они видели в этом дьявольское испытание и не представляли, как можно подвергнуть ему христианина.