XX. Индейское общество и его стиль

Традиции и обычаи любого народа имеют общий стиль, формируют единую систему. Я убежден, что число таких систем ограничено, что всякое человеческое общество как совокупность индивидов в процессе творческой деятельности не создает ничего совершенно нового (ни в играх своих, ни в мечтах, ни в припадках безумия), социум ограничивается тем, что совершает своеобразный выбор, сочетает определенные элементы, представленные в некоем «каталоге» всех идей, который можно воссоздать. Если детальным образом изучить обычаи и традиции разных народов, рассмотреть мифологию, игровую деятельность детей и взрослых, мечты и сновидения больных и здоровых людей, обратить внимание на психопатологическое поведение, то можно составить нечто вроде периодической системы химических элементов, в которой различные культурные традиции как уже существующие, так и только формирующиеся, или даже пока неизвестные объединялись бы по родовому принципу – в семьи. И остается только определить, какие из обычаев приняты в действительности тем или иным обществом.

Такие размышления особенно уместны в связи с особенностями индейцев группы мбайя-гуайкуру, последними представителями которых являются племена тоба и пилинга в Парагвае, а также кадиувеу в Бразилии. Их культура удивительным образом напоминает мир игры, некогда развлекавшей европейское общество, который так удачно изобразил Льюис Кэрролл. Его фантазии, как оказалось, перекликаются с действительностью: общество «индейских рыцарей» заставляет вспомнить о карточной колоде. Это проявляется даже в особенностях одежды: туники и кожаные плащи со множеством удлиняющих фигуру складок, с небольшими красными и черными рисунками, по форме похожими на пики, трефы, бубны и червы (ранние ученые сравнивали их с орнаментом турецких ковров).

Рис. 5, 6. Орнаменты кадиувеу

Рис. 7, 8. Фрагменты нательной росписи

У индейцев были свои собственные короли и королевы, и, подобно королеве из «Алисы», они больше всего любили забавляться с отрубленными головами, которые приносили им воины. Развлекались знатные господа и дамы и на своеобразных турнирах, однажды они завоевали племя с другим языком и культурой – гуана, жившее в этих местах еще до их прихода и теперь занимавшееся всей тяжелой работой. Терено, последние представители гуана, живут неподалеку от городка Миранда и находятся под опекой правительства. Индейцы гуана обрабатывали землю, и чтобы вооруженные всадники мбайя не грабили и не убивали их, они откупались от них частью урожая. Один немецкий исследователь, в XVI веке рискнувший отправиться сюда, сравнивал эти отношения с теми, что существовали между феодалами и крепостными в Центральной Европе его времени.

В племени мбайя существовала система каст. На вершине общественной лестницы знать двух категорий: те, кто принадлежал к старым почитаемым родам, и те, кто лично удостаивался подобного титула, обычно в случае, если повезло родиться в один день с ребенком знатного рода. Каждый знатный род имел старшие и младшие ветви. На ступень ниже стояли воины, лучшие из них после инициации входили в элитарное братство, они носили специальные имена и пользовались искусственным языком, где к каждому слову прибавлялся суффикс подобно тому, как это бывает в некоторых жаргонах. Рабы из племени шамакоко или другие индейцы, а также крепостные гуана стояли на самых нижних ступенях общественной лестницы, составляли «чернь», хотя среди них тоже существовало кастовое деление, подражая хозяевам, они ввели его сами.

Знатное происхождение дворян было подчеркнуто и внешними признаками: на теле они делали трафаретные рисунки или же татуировки, которые выполняли функцию родового герба. Они брились налысо, удаляли даже ресницы и брови, с отвращением осуждали глаза европейцев, которых называли «братьями страуса». И женщины, и мужчины «выходили в свет» только в сопровождении свиты, она состояла из незнатных сородичей и рабов, которые суетились вокруг господ, изо всех сил старались угодить им. В 1935 году раскрашенные и увешанные безделушками старики и старухи, настоящие монстры, жаловались, что, будучи лучшими рисовальщиками, вынуждены были забросить это искусство, поскольку лишились своих рабов, которые когда-то были у них в услужении. В Налике можно было встретить прежних рабов шамакоко, их включили в общую группу, но относились к ним снисходительно.

Надменность индейцев в свое время произвела впечатление даже на испанских и португальских первопроходцев, которые обращались к ним «дон» и «донья». По некоторым свидетельствам, белокожая женщина могла быть спокойной за свою честь в плену у мбайя, ни одному воину никогда бы в голову не пришло «испортить» свою кровь подобным союзом. Несколько знатных индейских дам отказали во встрече супруге вице-короля Португалии, говоря о том, что она ничем не лучше торговки; а одна юная особа, известная как донья Катарина, отклонила приглашение губернатора Мату-Гросу приехать в город Куябу, она уже достигла брачного возраста и полагала, что этот сеньор может попросить ее руки, а она не могла ни допустить подобного неравного брака, ни оскорбить его отказом.

Эти индейцы мбайя были моногамны, однако некоторые девушки иногда сами предпочитали пускаться в приключения вместе с воинами, в походах они выполняли роли оруженосцев, служанок и любовниц. Знатные дамы покровительствовали своим чичисбеям, но часто эти мужчины были просто их любовниками, но мужья никогда не обнаруживали того, что им известно о подобной связи, дабы не потерять лицо. Этому обществу были чужды многие естественные для нас чувства: мысль о воспроизведении потомства вызывала здесь отвращение, а аборты и детоубийство воспринимались как норма. И при том, что знатность и происхождение имели большое значение, продолжение рода происходило чаще за счет усыновления, а не рождения. Поэтому главной добычей во время военных набегов были дети других племен. Согласно подсчетам, в начале XIX века лишь 10 % индейцев по крови были истинными гуайкуру.

Если же дети умудрялись все-таки родиться у гуайкуру, то их отдавали в другую семью и настоящие родители навещали их очень редко. До достижения четырнадцати лет согласно обычаю тела детей с головы до ног покрывали черными узорами и называли их тем же словом, что и первых увиденных негров. Затем происходил обряд посвящения, узоры смывали, и сбривали одну из двух концентрических корон из волос, которые их венчали прежде.

Тем не менее рождение знатного ребенка служило важным поводом для праздников, отмечавших каждый этап его взросления: отнятие от груди, первые шаги, участие в первой игре и т. д. Глашатаи торжественно произнесли имя ребенка, предрекали новорожденному большое будущее; из тех, кто родился в тот же день, ребенку выбирали будущего «собрата по оружию», устраивались пирушки, мед разливали по кубкам, сделанным из рогов или черепов; женщины переодевались в костюмы воинов, разыгрывали поединки. Знать рассаживались согласно своей родовитости. Вокруг суетились рабы, им запрещалось пить, надо было оставаться трезвыми, чтобы помочь хозяевам облегчить себя рвотой, если это понадобится, и заботиться о них, когда те забудутся в сладостных сновидениях, которым так способствует изрядное опьянение.

И все эти Давиды, Александры, Цезари, Карлы, Рашели, Юдит, Паллады и Аргины, Экторы, Ожье, Лагиры и Ланцелоты[15] были невероятно горды собой и уверены в том, что их предназначение – править миром. Подтверждение этому индейцы находили в мифе, дошедшем до нас лишь в отрывках; этот затерянный в веках рассказ удивительно прост. Если говорить кратко, суть этого мифа заключается в том, что образ слуги зависит от характера самого общества, в чем я лично убедился несколько позже, во время путешествия на Восток. Вот эта история: когда верховный бог Гоноэньоди создавал человека, первыми на земле появились индейцы гуана, а затем все остальные племена, гуана он повелел заниматься сельским хозяйством, а прочим племенам – охотой. Другой бог, которому также поклонялись индейцы, по прозвищу Обманщик, заметил, что племя мбайя было забыто в глубине пещеры, и помог ему выбраться с помощью нити. Но поскольку никаких особенных занятий на земле для мбайя не нашлось, им выпало покорять другие племена и использовать их труд. Существовал ли когда-нибудь более обоснованный и прочувствованный «Общественный договор»?

Рис. 9–12. Другие образцы нательной росписи

Словно в старых рыцарских романах честь и власть порождали жестокость этих индейцев, их общественную роль по праву можно сравнить с карающим бичом. Тем не менее их графическое искусство бесподобно, доколумбова Америка подарила миру удивительный, ни с чем не сравнимый стиль, пожалуй, лишь отчасти напоминающий по стилю современное оформление игральных карт. Я уже говорил об этом, но теперь пора подробно рассмотреть эту особенность культуры кадиувеу.

Резьбой по дереву и столярными работами в племени занимаются мужчины, расписывают и украшают поделки – женщины. Из твердого дерева гваяк мужчины делают священные фигурки, о которых я уже писал выше, из шершавых рогов зебу изготовляют кубки, изображают на них листву, человека и животных – страусов и лошадей. А роспись керамики, поделок из кожи, нательные рисунки (среди которых встречаются настоящие шедевры) – это женское ремесло.

На лицо, а иногда и целиком на все тело индейцы наносят изящный асимметричный узор, состоящий из простых геометрических фигур. Первым его описал миссионер-иезуит Санчес Лабрадор, живший здесь в период с 1760-го по 1770 год; лишь век спустя, благодаря путешествию Боджани, мы смогли увидеть точные изображения этих узоров. В 1935 году я сам собрал небольшую коллекцию нательных орнаментов. Сначала я фотографировал лица индейцев, но поскольку эти красавицы требовали денег за снимки, я быстро исчерпал все свои средства. Я пытался срисовать орнамент, а затем предложил нескольким женщинам изобразить на бумаге какие-нибудь узоры, как если бы это было их собственное лицо; все прошло успешно, и я отказался от нелепой идеи рисовать самостоятельно. Женщины сделали ряд рисунков, их нисколько не смущал белый лист бумаги; это, без сомнения, говорило о том, что для индейских художниц не имеет значения, что именно они будут расписывать – человеческое лицо или нечто другое, орнамент не привязан к строению лица.

Но лишь нескольким пожилым женщинам удалось не утратить прежнего мастерства; долгое время я был уверен, что успел собрать коллекцию буквально в последний миг существования этого искусства. Каково же было мое удивление, когда я увидел иллюстрированную публикацию подобного собрания, сделанную моим бразильским коллегой пятнадцать лет спустя. Его статья ничем не уступала моей, а многие рисунки совпадали. За все это время ни стиль, ни техника, ни идея рисунка индейцев ничуть не изменились, как и за те сорок лет, что прошли между исследованиями Боджани и моими. Эта сохранность традиций тем более примечательна, что изготовление и роспись керамики за то же время, судя по последним сведениям и публикациям, пришло в полный упадок.

Рис. 13–14. Рисунки мальчика кадиувеу

Это лишний раз убеждает нас в том, что нательные рисунки и искусство росписи лиц имеют исключительное значение для культуры индейцев.

Когда-то на теле и лице индейцы делали не только рисунки, которые через некоторое время стирались, а также и татуировки, но последний вид искусства уже не актуален. Обычно художницы подолгу расписывают лицо и тело подруги или маленького мальчика. (Все реже и реже встречаются разрисованные взрослые мужчины.)

Художница не имеет ни эскизов, ни образцов орнамента, она импровизирует. В работе используется тонкий бамбуковый шпатель, его окунают в сок женипапо – в начале бесцветный, при окислении он приобретает иссиня-черный оттенок.

На верхней губе художница рисует дугу, закрученную в конце в тугую спираль, затем вдоль лица проводит большую вертикальную линию и разделяет ее тонкими горизонтальными полосками. Вскоре появляется множество разных по толщине линий – прямых и изогнутых, которые складываются в узор, без учета естественных контуров носа, глаз, щек, лба, подбородка, как будто художник работает на простой однородной поверхности. Изящные уравновешенные, хоть и асимметричные композиции выполняются непрерывно и без помарок, начиная с одной точки и до полного завершения. Геометрия рисунков проста, но спирали, s-образные завитки, кресты, маленькие ромбы, колечки, меандры соединяются в оригинальный орнамент; среди четырехсот вариантов, которые я собрал в 1935 году, я не нашел ни одного повторяющегося. Однако я сделал неправильные выводы и позднее, сравнивая две разные коллекции, пришел к заключению, что большинство мотивов живописи индейцев все же традиционны.

Рис. 15. Два образца росписи лица. Примечателен повторяющийся мотив двойных спиралей

Рис. 16. Фрагмент узора на коже

К сожалению, ни мне, ни моим последователям пока не удалось понять основные принципы искусства индейцев: информаторы обращают внимание лишь на элементы орнамента, ничего не сообщая о более сложных мотивах живописи, утверждая, что ничего об этом не помнят. Разве возможно с помощью эмпирических методов разгадать секреты, передающиеся из поколения в поколение, постичь великую тайну этого искусства?

В наши дни индейцы кадиувеу расписывают себя лишь из удовольствия, тогда как раньше этот обычай был более значимым. Судя по наблюдениям Санчеса Лабрадора, в высшем обществе было принято делать рисунки только на лбу, а простые люди раскрашивали все лицо, в те времена моде следовали тоже только юные особы: «Пожилые женщины редко себя расписывают, довольствуясь тем, что изобразила на лице сама жизнь». Миссионер невероятно встревожен, усматривая в нательной живописи презрение к Творцу. Он пытается ответить себе на вопрос: зачем индейцы портят свой естественный облик? Отпугивают ли они голод, подолгу нанося на лицо орнамент? Может быть, они делают рисунки, чтобы их не узнали враги? Но что бы ни предполагал Лабрадор, он считал, что целью их был обман. Почему? Какое бы отвращение не испытывал миссионер, он не мог не признать того первостепенного значения, которым обладают эти рисунки для индейцев, заключающие в себе некую особенную цель.

Он обвиняет индейцев в том, что они, позабыв об охоте, рыбалке, о собственных семьях, занимаются только своими рисунками. «Отчего вы так глупы?» – спрашивали индейцы миссионеров. «Почему это мы глупы?» – удивлялись европейцы. «Потому что вы не расписываете себя, как эвигуайеги». Чтобы считаться человеком, нужно было раскрашивать лицо и тело: тот, кто сохранял свой естественный облик, ничем не отличался от зверя.

Вне всякого сомнения, женщины продолжают следовать сложившемуся обычаю нательной росписи на протяжении многих столетий прежде всего из эротических побуждений. Особый образ женщин из племени кадиувеу сложился достаточно давно, они славятся среди жителей по обе стороны реки Парагвай. Множество индейцев из других племен и метисов приезжают, чтобы обосноваться и жениться в Налике. Возможно, что невероятная привлекательность женщин-кадиувеу объясняется именно рисунками на лице и на теле, в любом случае эти узоры несомненно их украшают. Изящный орнамент придает облику черты символической силы. Линии не менее выразительны, чем сами черты лица, иногда они что-то подчеркивают, иногда просто дополняют, но всегда оставляют ощущение восхитительной провокации. Подвергшееся процедуре росписи человеческое тело обретает свойство необычайной притягательности. Благодаря подобной живописи, тело человека становится произведением искусства.

Рассуждая о том, что индейцы «пренебрегают милостями природы, предпочитают им дикое уродство», Санчес Лабрадор противоречит себе, поскольку вслед за этим утверждением он пишет, что орнаменты самых прекрасных ковров не идут ни в какое сравнение с красотой нательных узоров индейцев. Необходимо признать, что никогда эротический эффект грима не использовался столь систематично и целенаправленно.

Делая аборты, убивая детей, расписывая тела и лица, индейцы мбайя стремятся противопоставить человека жестоким законам природы. Презрение к естеству, к той глине, из которой все мы сделаны, – одна из основных идей искусства индейцев, и в этом смысле оно отчасти греховно. Будучи иезуитом-миссионером, Санчес Лабрадор довольно проницателен, подчеркивая демонический характер местной культуры. Описывая технику живописи, путешественник обращает внимание на фигуры, напоминающие по форме изображение звезды в орнаменте, он усматривает в этом проявление богоборческих мотивов: «Так, каждый эвигуайеги считает себя Атлантом, который держит мир не только на плечах, но и всем своим телом подпирает неумело вылепленную Вселенную». Возможно, исключительный характер искусства индейцев объясняется тем, что человек не желает признавать, что создан по образу и подобию некоего Творца.

Детальное изучение узоров кадиувеу, наиболее характерных для них легких штришков, спиралей и завитков, неизбежно вызывает ассоциации с искусством испанского барокко, с его коваными решетками и имитацией мрамора. Можно ли говорить о влиянии завоевателей на наивный стиль индейцев? Разумеется, местные жители усвоили особенности европейской культуры, этому можно найти множество подтверждений. В 1857 году кадиувеу впервые побывали на палубе военного корабля, который стоял в водах реки Парагвай, на следующий день моряки с судна «Маракана» увидели, что некоторые индейцы разрисовали себя изображениями якорей. Один индеец расписал свое тело под офицерскую форму, он в точности скопировал все детали: пуговицы, галуны, портупею и выпущенные из-под нее фалды. Все это служит доказательством того, что мбайя достаточно хорошо освоили искусство раскрашивания. Одна из характерных черт орнамента индейцев доколумбовой Америки – многочисленные кривые, извилистые линии. О существовании криволинейного стиля в доколумбовой Америке свидетельствуют археологические находки, проводимые в разных частях континента. Это подтверждает культура Хоупвелл (долина Огайо), культура Чавин (Перу), стоянки Сантарен и Маражо (устье Амазонки), примером может служить и глиняная посуду индейцев каддо, найденная на берегах Миссисипи. Такое распространение традиции говорит о ее древнейших корнях.

Подлинная проблема состоит в другом. При изучении рисунков кадиувеу быстро приходишь к выводу, что детали узора слишком элементарны и вполне могли быть изобретены индейцами, а не заимствованы из других культур (что, однако же, вовсе не исключается). Своеобразие индейского орнамента возникает из умения так сочетать эти элементы, что образуется законченная композиция. У индейцев существовало столько способов комбинирования разных сюжетов, они столь изысканны и разнообразны, что вряд ли можно говорить о серьезном влиянии на них образцов искусства эпохи Возрождения. К какой бы теории ни склонялся ученый, истоки своеобразия рисовального искусства кадиувеу следует искать в нем самом, его невозможно объяснить, пренебрегая целостностью культурного контекста.

Исследуя искусство индейцев, я стремился понять его истоки, прослеживая аналогии с культурами Древнего Китая, западного побережья Канады и Аляски, Новой Зеландии. Моя нынешняя гипотеза, разумеется, отличается от прежних, но не противоречит им, а скорее, дополняет.

Рис. 17–18. Нательные рисунки. Слева: из труда Боджани (1895), справа: зарисовка автора (1935)

Как я уже говорил, по своей природе искусство кадиувеу двойственно: мужчины занимаются пластическими формами, женщины – живописью; причем изделия из дерева, при всей своей стилизованности, натуралистичны и традиционны, а рисунки уникальны и абстрактны. Я сосредоточился на изучении «женского искусства», тем не менее дуализм и в нем находит продолжение.

Итак, в «женском искусстве» тоже существуют два стилистических направления, в основе которых лежат декоративность и абстракция. Первый стиль имеет геометрический характер и насыщен угловатыми фигурами, второй – более свободный: здесь преобладают кривые линии. Чаще всего в одном рисунке сочетаются обе эти стилистические тенденции. Еще более удивительна глиняная посуда: на горлышке сосудов изображен геометрический орнамент, а на выпуклой части – криволинейный узор, или наоборот. Плавные извилистые линии более характерны для рисунков на лице, а остроугольному стилю чаще следуют, расписывая тело. В каждом племени существуют свои собственные законы сочетания двух этих тенденций.

В любом случае интересным является вопрос – в каком соотношении находятся разные принципы оформления в одном произведении искусства. Тема, начатая как линейный контурный рисунок, может повториться как отражение, образуя некий блок (индейцы закрашивают некоторые еще не расписанные участки, так же, как и мы с вами, когда рисуем машинально). Так возникает парная альтернатива. В большинстве произведений сочетаются разные темы, линейный рисунок и фон почти всегда занимают равную площадь, таким образом можно проследить по отдельности развитие каждого мотива в орнаменте, понять функцию той или иной фигуры, ее значение в композиции как позитива или как негатива. Наконец, живопись индейцев одновременно следует еще двум принципам: симметрии и асимметрии, которые опять же сочетаются в пределах одного рисунка, иногда последовательность элементов орнамента нарушается, часто рисунок расположен вдоль вертикальной линии или вдоль горизонтальной линии, он может быть скошен по диагонали к левому нижнему краю или по диагонали к правому углу, может быть разделен на восьмиугольники. При описании я намеренно использую геральдический подход, поскольку стиль индейской живописи, несомненно, соотносится с принципами строения герба.

Рис. 19–20. Два мотива росписи лица и тела

Образец росписи лица

Произведем анализ нательных рисунков на конкретном примере (рис. 17, 18): на первый взгляд, изображение кажется простым. Оно состоит из волнистых пересекающихся линий, сходящихся друг с другом по принципу «веретена» вокруг маленьких фигур, расположенных по всему полю. Но это обманчивое впечатление, посмотрим на него поближе. Не стоит фокусировать внимание только на общем виде законченной картинки. Может показаться, что вначале художница изобразила несколько плавных изгибающихся линий, а затем украсила пространство между ними небольшими фигурами. Но принцип ее работы был другим, более сложным. Словно укладывая мостовую, она последовательно выстраивала однотипные элементы в ряды. Каждый такой элемент состоял из замкнутого сегмента, который получался, когда выпуклая дуга соединялась с вогнутой, кольца сплетались по принципу «веретена», в центре изображалась фигура. Элементы орнамента постепенно наслаивались друг на друга, и только ближе к концу работы общий мотив стал регулярно повторяться, что одновременно и подтверждает динамичный характер творческого процесса, и противоречит ему.

Исследуя стиль кадиувеу, мы сталкиваемся с рядом сложностей. Прежде всего речь идет о дуалистистическом характере культуры, который проявляется на разных уровнях, образно говоря, художник сталкивается с сотнями своих собственных отражений, идя по длинному коридору, увешанному зеркалами. Дуализм проявляется во всем последовательно: мужчина – женщина, живопись – скульптура, конкретные фигуры – абстрактные символы, угол – кривая, геометрически точный орнамент – свободный узор, горловина сосуда – выпуклая его часть, симметрия – асимметрия, линия – плоскость, кайма – центральный мотив, деталь – поле рисунка, символ – фон. Однако ряд этих оппозиций познается не сразу, все противопоставления статичны и неявны, зато сам динамичный характер творчества преодолевает дуализм: так, разные мотивы и сюжеты сначала уходят на второй план, потом вновь возникают, становятся побочными, совмещаются с центральными, сочетаются с заимствованными элементами – все это складывается в цельный образ. Несколько самостоятельных орнаментов образуют один рисунок, что напоминает структуру герба, предполагающую, что два различных изображения распределены по четырем участкам поверхности и противопоставлены по два: один напротив другого, рисунки могут быть сходными по цвету или вовсе одинаковыми.

Теперь становится понятно, почему стиль кадиувеу напоминает оформление игральных карт. Каждый карточный символ обладает двумя функциями: во-первых, он является конкретным объектом игры, во-вторых, его значение служит целям «диалога» или «соперничества» между двумя участниками, к тому же карточные образы, складываясь в колоду, должны соответствовать основной цели – самой игре. Эти принципы и объясняют особенности строения игральных карт: симметрия обусловлена функциями карты, асимметрия – символическим значением. Все противоречия были сняты, когда за основу был взят принцип симметрии, но центральная ось изображения была наклонной, что позволяло избежать любых намеков на асимметрию формы, которая соответствует законам ролевой игры, но противоречит изолированному функциональному значению образа, абсолютная симметрия дала бы противоположный результат. Здесь так же речь идет о сложной структуре, обусловленной двойственностью, различными противопоставлениями, которые, однако, перестают существовать, когда возникает еще одна оппозиция – между центральной осью изображения и самим карточным символом, фигурой.

Но, рассуждая об этом, мы выходим за рамками художественного анализа. Чтобы понять особенности принципов оформления игральных карт, не достаточно исследовать сам рисунок, прежде всего нужно узнать их непосредственное назначение. Следовательно, стоит задать себе вопрос о том, какую роль в жизни кадиувеу играет искусство?

Частично мы уже ответили на него или, скорее, местные жители сделали это за нас. Расписывая лица, индейцы стремятся подчеркнуть свое человеческое достоинство, совершают переход от неразумного животного к человеку, представителю цивилизации. Различия в стиле и композиции рисунка для разных каст призваны отражать иерархию положения в обществе. Таким образом, рисунок обретает общественно значимую роль.

Несмотря на важность этого вывода, своеобразие искусства индейцев этим не исчерпывается. Поэтому продолжим анализ общественного устройства. У племен мбайя существовало три касты, жизнь индейца была определена принадлежностью к какой-либо из них. Знать и в некоторой степени воины стремились утвердить свое превосходство. Ранние исследователи отмечали, что эти индейцы были практически парализованы страхом, как бы не нанести урон своему статусу и, что особенно важно, ни в коем случае не заключить неравный брак. Социальное расслоение грозило расколоть это общество. Добровольно или в силу необходимости каждая общественная группа стремилась к освобождению от стороннего влияния и самоизоляции, что угрожало сплоченности народа в целом. Эндогамный характер каст, а также усложнение иерархической системы подрывали возможность заключения союзов, отвечающих насущным нуждам всего общества. Только этим объясняется парадокс общества, которое испытывало такой ужас перед заключением неравных браков и продолжением рода внутри племени, что дошло до ксенофилии и «расизма наоборот» – практики усыновления врагов и чужеземцев.

Вот почему на границе обширной территории, контролируемой племенами мбайя, и на северо-востоке, и на юго-западе, вопреки огромному расстоянию, можно встретить практически одинаковые формы социальной организации. Племена гуана в Центральном Парагвае и бороро в Мату-Гросу имели схожее с индейцами мбайя иерархическое строение общества: они были и остаются разделенными на три касты, хотя, видимо, в прошлом существовали и другие социальные градации. Эти классы эндогамны и кастовая принадлежность обусловлена наследственностью. Что касается угрозы раскола, о которой я уже говорил, то в обоих случаях она отчасти компенсировалась вертикальным делением на две большие группы, причем в случае бороро это деление перечеркивало классовую принадлежность. Если членам разных классов было запрещено заключать брачный союз, то групповое деление общества предписывало, чтобы мужчина из одной группы был обязан жениться на женщине из другой группы и наоборот. Таким образом, асимметрия классового общества была уравновешена системой социальных групп.

Является ли единой системой подобная социальная организация с тремя классами, находящимися в строго иерархических отношениях, и двумя общественными группами? Пожалуй, да. Но стоит ли говорить об одном из типов социальной дифференциации как о более древнем и поэтому основном? На сегодняшний день недостаточно аргументов ни в пользу классового деления, ни в пользу группового.

Но нас прежде всего интересует другая проблема. Как бы кратко я ни описал социальную структуру гуана и бороро (я остановлюсь на этом подробнее, когда речь пойдет о моем путешествии к этим племенам), ясно одно: принципы изобразительного искусства кадиувеу соотносятся с общественной организацией индейцев. В обоих случаях мы имеем дело с двойным противопоставлением. Во-первых, это оппозиция классовой системы и групповой: троичной и двоичной, симметричной и асимметричной, во-вторых, оппозиция мотивированных социальных отношений, основанных на иерархии, и немотивированных, обусловленных иными принципами. Следуя методу оппозиций, можно говорить о делении разных социальных типов еще на две подгруппы: с выраженным противопоставлением или без. Подобно тому, как на гербовом поле, разделенном на части прямыми линиями, друг с другом соединены разные образы, так и в общественном устройстве определение социальных типов может происходить по вертикали, по горизонтали, по диагонали к левому нижнему краю, по диагонали же к правому углу.

Достаточно рассмотреть общественное устройство одной из деревень бороро (что будет сделано далее), чтобы установить параллели между социальной организацией и структурой рисунка кадиувеу.

Похоже, что, столкнувшись с определенными противоречиями общественного устройства, гуана и бороро смогли разрешить проблему методами социальной реорганизации. Возможно, в этих племенах уже существовала дифференциация общества на группы, прежде чем они оказались под влиянием мбайя; возможно, они сами пришли к такой социальной структуре в ходе истории или заимствовали ряд принципов у других племен, поскольку в провинциальных районах высокомерие знатных индейцев проявлялось в меньшей степени; существуют и другие гипотезы. Тем не менее у племен мбайя существовал только один метод социальной дифференциации, то ли потому, что они не знали о другой типологии (что маловероятно), то ли потому, что принять деление на общественные группы им мешал их фанатизм. Таким образом, им не удалось разрешить противоречия общественного устройства или, по крайней мере, сделать их менее явными и губительными с помощью искусственно созданных институтов. Однако средство, которое излечило бы их общество, у них отсутствовало, и они не могли найти его на социальном уровне, что подспудно продолжало их тревожить. Поскольку они были не в состоянии объективно осознать ситуацию, то начали грезить. Причем не в прямой форме, тогда они столкнулись бы с собственными предубеждениями, а в, казалось бы, безобидной – в форме изобразительного искусства. Если анализ верен, то можно понять загадочную притягательность и безосновательную, на первый взгляд, сложность графики кадиувеу, как отражающую образ их общества, с неутоленной страстью стремящегося в символической форме обрести те институты, которые оно могло бы иметь, если бы его интересы и суеверия не препятствовали этому. Велико очарование этой культуры, где королевы расписывают свои лица и тела, отражая в элементах орнамента мечты о золотом веке, которого им не дано познать. И сами они, когда стоят перед нами обнаженными, исполнены той же непостижимой тайны золотого века, что и их нагие тела.