Нарпит
Нарпит — это, как легко догадаться, — народное питание.
Словцо это — к тому времени уже слегка устаревшее — упоминается в одной из лучших песен Галича:
Он спит. А над ним планеты —
Немеркнущий звездный тир.
Он спит. А его полпреды
Варганят войну и мир.
По всем уголкам планеты,
По миру, что сном объят,
Развозят Его газеты,
Где славу Ему трубят.
И грозную славу эту
Признали со всех сторон!
Он всех призовет к ответу,
Как только проспится Он.
Куется Ему награда.
Готовит харчи Нарпит.
Не трожьте его! Не надо!
Пускай человек поспит!..
Харчи, которые готовил народу этот самый нарпит, тоже имели свои, особые названия. Было, например, такое: «Комплексный обед». Комплексный — это значит не на заказ, а что дадут, без выбора: три стандартных дежурных блюда.
По поводу этого комплексного обеда была сложена такая частушка:
В ресторане как-то дед
Скушал комплексный обед,
И теперь не платит дед
Ни за газ и ни за свет.
Не платит, надо полагать, потому, что из-за того комплексного обеда отбыл туда, где ни газа, ни света ему уже более не понадобится.
Для тех, кто уже позабыл — или по молодости лет не имел счастья вкусить все прелести этого нарпитовского комплексного обеда, — даю цитату из романа Джорджа Оруэлла «1984»:
? …Очередь за обедом продвигалась толчками… От жаркого за прилавком валил пар с кислым металлическим запахом… Оба взяли по сальному металлическому подносу из стопки… Обоим выкинули стандартный обед: жестяную миску с розовато-серым жарким, кусок хлеба, кубик сыру, кружку черного кофе «победа»… Они пробрались через людный зал и разгрузили подносы на металлический столик; на углу его кто-то разлил соус: грязная жижа напоминала рвоту… Он стал заглатывать жаркое полными ложками; в похлебке попадались розовые рыхлые кубики — возможно, мясной продукт…
Кстати говоря, именно эта картина внушила мне когда-то уверенность, что автор знаменитой антиутопии наверняка побывал в Советском Союзе. И никто никогда не мог меня в этом разубедить.
Одно из блюд этого нарпитовского комплексного обеда явилось поводом для создания маленького поэтического шедевра, ставшего истинной жемчужиной тогдашнего нашего интеллигентского фольклора.
Но тут необходима небольшая, как сказано у классика, — «верояция в сторону».
Была в советские времена такая песня:
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые
Руками золотыми назовет.
Песенка — что говорить! — плохонькая, насквозь фальшивая. Фальшь эта особенно била в нос, когда ее хором пели учащиеся ремесленных училищ (которым она, собственно, и была адресована) на каком-нибудь празднике трудовых резервов. Бледные лица заморенных подростков в унылой казенной форме особенно резко оттеняли бодрую ложь старательно выпеваемых ими заказных оптимистических куплетов.
Но не будь этой убогой и лживой песни, не явилась бы на свет та самая поэтическая жемчужина.
Было это в Малеевке, одном из самых старых и самых любимых московскими писателями литфондовских Домов творчества.
Дом, как и все такие же писательские дома, был привилегированным. Попасть туда — даже члену Союза писателей — было не так-то просто. Борьба за путевки шла отчаянная. Существовала, кроме того, сперва неписаная, а потом уже и узаконенная табель о рангах, согласно которой одним писателям (секретарям, членам парткома) путевки выдавались в лучшие месяцы года (летом или в лыжный сезон), другим же — когда дом пустовал и там вместе с писателями второго и третьего сорта по льготным профсоюзным путевкам отдыхали шахтеры.
Как бы то ни было, Дом был действительно привилегированный.
Но когда вы, урвав наконец с бою свою путевку, приезжали в этот привилегированный. Дом, вас ожидало там множество всяких — чисто советских — гадостей. Душевой шланг в вашей ванной был переломан пополам, так что душ принять было невозможно. Принять ванну без душа тоже было затруднительно, поскольку в ванне не было затычки: дыру, в которую утекала вода, приходилось затыкать свернутой в тугой комок собственной майкой или трусами. Впрочем, ванну без совсем уже крайней нужды принимать и так не хотелось, поскольку вода из обоих кранов обычно текла холодная, а если и появлялась горячая, то была она цвета конской мочи. В комнатах тоже все было далеко от идеала. В пятирожковой люстре в лучшем случае горели только две лампочки: люди опытные, любящие, чтобы у них в комнате по вечерам было светло, запасливо привозили с собою из Москвы несколько лампочек. Внутри графина, предназначенного для кипяченой воды, был такой прочный, несмываемый слой какого-то грязно-желтого налета, что пить воду из него было все равно что из унитаза. Белье меняли по большим праздникам, ссылаясь на какие-то вечные затруднения с прачечной…
Но самой большой гадостью, ожидавшей вас в этом привилегированном Доме, была еда.
Ни очередей, ни сальных подносов, ни металлических столиков в привилегированном писательском Доме творчества, конечно, не было. На столах были скатерти, были даже и официантки. Но еда была — та самая, оруэлловская, нарпитовская.
Особенно отвратительным было одно — постоянно, изо дня в день — повторявшееся блюдо, обозначаемое в меню как «кнели паровые».
— Опять эти чертовы кнели, будь они прокляты! — ворчали привилегированные гурманы.
И вот в ответ на эту воркотню и родилась однажды та поэтическая жемчужина:
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти кнели, кнели паровые —
Свиными отбивными назовет.
Это веселое (оно же мрачное) пророчество совершенно покорило меня — не столько даже иронией, сколько своим трезвым реализмом. Долго я пытался выяснить, кто его автор. Но установить это с полной достоверностью мне так и не удалось: на авторство претендовали многие. Запишем поэтому так, как принято обычно писать в подобных случаях: «Слова народные».