Послесловие Почему это важно

Заключение этой книги оставило без ответа несколько вопросов. Если «Восход Земли» позволил нам с уверенностью утверждать, что ресурсы Земли ограничены, что это значит для человечества в новом тысячелетии? Сможем ли мы определить, какие из этих пятидесяти исторических перемен лишь усилят свое действие, а какие – обратятся вспять? Если впереди нас ждут не столетия либерального капитализма, сияющего на вершине «кривых цивилизации», какой же мир получат от нас наши потомки?

Первое, что я должен сказать: я не верю, что мы можем сознательно изменить свою природу, как нам вздумается. Возможно, я неправ; возможно, мы действительно сможем стать послушными, сдержанными существами со скромным характером и аппетитами, смиренно возделывающими маленькие клочки земли и не производящими больше потомства, чем нам скажут. В романе «Галапагосы» (1985) Курт Воннегут предположил, что мы сможем превратиться в покрытых шерстью водных млекопитающих с вытянутыми головами, более маленьким и примитивным мозгом и рационом, в основном состоящим из рыбы. Но я сомневаюсь, что что-либо подобное произойдет. Во-первых, наше стремление к размножению – это фундамент нашего успеха как биологического вида: в прошлом оно не раз помогало нам быстро восстановить общество после голода или чумы. Кроме того, личные амбиции – это часть нашей природы. Люди, которые хотят добиться большего, чем другие, будут существовать всегда, и, подозреваю, они будут привлекательны для немалой части населения (как в сексуальном, так и в социальном плане), так что все большему числу из нас придется конкурировать между собой. Даже если удастся заключить какой-либо международный политический договор об умеренности поведения, его вскоре отменят или просто перестанут соблюдать. Все дело в том, что люди очень не любят, когда их пытаются усмирять системами, правилами и ограничениями. Мы очень любим рассказы о тех, кто освобождается от ограничений и гнета. Наша страсть к свободе – неотъемлемая часть человеческого духа. Соответственно, подозреваю, в этом мы похожи на Венецианскую республику: мы обречены, потому что не можем вынести даже мысли о том, что придется быть кем-то другим.

Из ресурсов, которые станут менее доступными, в первую очередь у всех на устах, конечно же, нефть. Она лежит в основе всей нашей жизни – от пищи и транспорта до закона и правопорядка, обороны и развлечений. И в этом тысячелетии она рано или поздно закончится, сомневаться в этом не стоит; вопрос лишь в том, когда это произойдет. Разведанные запасы пока что примерно в 50 раз превышают ежегодное общемировое потребление, но эта цифра подвержена значительным колебаниям. Она может увеличиться с обнаружением новых месторождений: разведанные запасы по состоянию на 2012 г. значительно превышали известные в 2000[210]. С другой стороны, она может и уменьшиться: из-за роста населения и индустриализации мы начнем быстрее выбирать эти запасы. Впрочем, на сколько именно лет еще хватит нефти – 30, 50 или 70, – вопрос не самый важный. В какой-то момент объемов добываемой нефти просто перестанет хватать, чтобы удовлетворить спрос на нее – и, скорее всего, это случится уже при жизни наших детей. То же можно сказать и о природном газе, которым мы пользуемся, в частности, для производства удобрений. На момент, когда я пишу эти строки, разведанные запасы газа превышают ежегодное потребление примерно в 60 раз, но это потребление растет примерно на 2–3 процента в год. Сланцевый газ значительно увеличил эти запасы и, скорее всего, увеличит их еще больше, но эту дополнительную энергию уже продают задешево. Вы, наверное, могли бы подумать, что государствам стоило бы рационировать это внезапно свалившееся на них изобилие, чтобы мы смогли продержаться на старых запасах до тех пор, пока не найдется рентабельная альтернатива ископаемому топливу. Басня Эзопа «Муравей и цикада» (известная в России в адаптации Крылова как «Стрекоза и муравей»), в которой муравей прилежно работает все лето, готовясь к зиме, а цикада лишь веселится и поет на солнце, и у нее не остается никакой еды после смены времен года, показывает, что происходит с теми, кто не защищает себя от возможных будущих дефицитов. Однако западные правительства, подобно цикадам, сосредоточены лишь на настоящем: политики поют для тех, кто готов для них проголосовать, а не для людей будущего. Как уже говорилось в предисловии, только диктатор может планировать на тысячу лет вперед.

В этом свете перед нами открывается целая линейка возможных событий. На одном конце спектра – Устойчивое будущее. В этом сценарии мы находим способы производить всю энергию и удобрения из возобновляемых источников, так что общество остается примерно таким же, как и сейчас. На другом его конце – Всеобщий кризис: бедствие уровня «Черной смерти», которое случится, если мы так и не найдем замены ископаемому топливу до того, как оно закончится. Как мне кажется, в обоих случаях общество так или иначе станет более иерархичным и менее либеральным.

Начнем с самого приятного исхода: Устойчивого будущего. Представьте, что на всех фермах стоят миниатюрные гидроэлектростанции, в полях – солнечные батареи, а на холмах – ветряки. Все дома и промышленные здания во всех городах оборудованы фотовольтаическими (солнечными) батареями, а в каждом деревенском доме стоит нагреватель, работающий на биомассе. Огромные береговые ветряки укрощают энергию морских ветров, а каждая приливная волна приводит в движение огромные поршни, вделанные в скальную породу, и тоже вырабатывает электричество. Самолеты летают на биотопливе. Тракторы и другие сельскохозяйственные машины работают на биодизелях. Электрические фургоны перевозят зерно и животных на городские рынки, после чего их развозят на электрических поездах на мясокомбинаты и перерабатывающие заводы. Но даже в этом гармоничном мире будет намного более серьезная конкуренция за ресурсы. В частности, весьма бескомпромиссные сражения за землю.

Возьмем для примера Великобританию. Давайте предположим, что мы сделали значительные вложения в солнечную, ветряную и водяную энергии и к 2050 г. можем вырабатывать все наше электричество из этих источников[211]. Это очень смелое предположение; впрочем, чисто ради спора давайте предположим, что это возможно. Более того, давайте зайдем даже дальше и представим, что к тому времени, когда начнется нефтяной кризис (когда бы он ни начался), мы уже не просто удовлетворили все наши потребности в электричестве, но и вырабатываем из возобновляемых источников столько электричества, что можем вдвое снизить потребление газа, нефти и угля. Даже после этого останется проблема – как заменить оставшуюся половину энергии, получаемой из ископаемого топлива. Все формы биотоплива, которые сейчас пробуют – рапс, различные орехи, водоросли, кукуруза, сахарная свекла, – требуют земли для выращивания. Чтобы удовлетворить всего половину нынешней потребности английского транспорта в дизельном топливе и бензине, потребуется засадить источниками биотоплива 11,3 миллиона гектаров – почти 87 процентов всей площади Англии и больше, чем площадь всех нынешних доступных в стране пахотных земель. А мы ведь еще даже не говорили о нетранспортном использовании топлива – например, для фабрик, производства пластика, сельскохозяйственных машин и авиационного топлива[212]. Кроме того, в нашей модели не учитывается рост потребностей вместе с ростом населения. Кто-то может сказать, что для этого можно построить еще несколько десятков атомных электростанций, но даже если в той политической обстановке это будет допустимо, решение окажется лишь временным. Разведанные запасы урана сейчас примерно в 100 раз превышают ежегодное мировое потребление, а с уменьшением запасов угля, газа и нефти потребность в уране, скорее всего, значительно возрастет, так что и он не очень надолго переживет нефть[213]. Так что в долгосрочной перспективе Устойчивое будущее потребует не только астрономически высоких вложений в электричество из возобновляемых источников, но и невозможно огромного количества земли, отданного под производство биодизеля, биоэтанола или какого-нибудь другого нового топлива, что вызовет конфликт между пищевой и топливной промышленностью, который в некоторых странах уже сейчас вышел на довольно высокий уровень напряженности.

Рост населения и, соответственно, необходимость строить все больше домов лишь усугубит конкуренцию за землю. В Англии города, деревни и городская инфраструктура занимают 10,6 процента всей площади страны[214]. Еще 15,9 процента занимают леса, побережья, дюны, эстуарии, пресноводные озера, реки, горы, болота и пустыри. Оставшиеся 73,5 процента – сельскохозяйственная земля. Вроде бы на первый взгляд кажется, что места для новых домов еще вполне достаточно. Однако сельскохозяйственные земли на данный момент производят лишь 59 процентов всей необходимой нам пищи. Конечно, некоторые продукты мы ввозим, потому что они у нас не растут, но даже если не учитывать их, то мы лишь на 72 процента самодостаточны с точки зрения продуктов, производимых в нашей стране[215]. Это означает, что даже те культуры, которые мы собираем в изобилии, например, пшеница, ячмень, овес, семена льна и рапса, выращиваются в недостаточном количестве, и снизить производство мы позволить себе не можем. У нас был избыток пшеницы в 2008 г. – тогда мы собрали на 10 процентов больший урожай, чем нам необходимо. Это был хороший год. В 2012 г. вышло наоборот: урожай получился плохой, и мы импортировали больше зерна, чем экспортировали[216]. Мясом мы тоже себя обеспечиваем не полностью[217]. Строительство жилья на сельскохозяйственных землях, конечно, даст людям крышу над головой, но вот прокормить новое население в долгосрочной перспективе оно нам не поможет.

Кто-то наверняка не согласится с моим последним утверждением. Мне скажут, что строительство как раз поможет прокормить новое население: принося доходы, на которые мы сможем закупать излишки продовольствия в других странах. Но это лишь краткосрочная стратегия. После того как на земельном участке построят жилье, с него невозможно будет получить ни пищу, ни топливо. Давайте предположим, что мы будем передавать небольшое количество земельных угодий Великобритании под строительство, чтобы справиться с нынешним ростом населения. В качестве пахотной земли участок стоил 20 000 фунтов за гектар; теперь же, превратившись в строительную землю, он внезапно начинает стоить миллион фунтов за гектар или даже больше, в зависимости от местонахождения. Таким образом, цена земли в стране растет как минимум на 980 000 фунтов за каждый гектар, отданный под строительство. Дополнительные деньги попадают в экономику, обеспечивая рабочие места и улучшая прибыль. А теперь давайте предположим, что мы занимаемся этим в течение целого столетия. С нынешним приростом – 0,76 процента в год – население Англии к 2100 г. почти удвоится и составит около 104 миллионов человек[218]. Обеспечение 50 миллионов человек домами, рабочими местами и инфраструктурой потребует застройки около 6,8 процента территории страны (в зависимости от того, насколько эффективно мы сможем использовать ранее застроенные участки)[219]. Это девять процентов всей плодородной земли в Великобритании; соответственно, внутреннее производство пищевых продуктов упадет на девять процентов по сравнению с сегодняшним, если, конечно, землю не начнут возделывать более интенсивно. Но этим полям придется кормить намного больше голодных ртов. Они будут удовлетворять уже не 72 процента наших потребностей в пище, производящейся в нашей стране, а всего 33 процента. Мы станем зависимы от импорта еды, а это большая проблема, потому что в двух третях стран мира население растет еще быстрее, чем в Англии: среднемировой ежегодный прирост населения составляет 1,2 процента. Все эти страны тоже стремительно превращают свои пахотные земли из полей, где пища производится, в дома, где она употребляется. Соответственно, они тоже постепенно лишаются возможности полностью удовлетворять пищевые потребности собственного населения, не говоря уж о выращивании излишков на экспорт. В какой-то момент общий объем основных продуктов питания на мировых рынках достигнет максимума, а затем начнет быстро падать. По всему миру вырастут цены и, соответственно, продукты станут доступны меньшему числу людей. Международным благотворительным организациям придется переключить свою деятельность с жертв голода в далеких странах на борьбу с нищетой в собственной стране. Более того, в нашей модели еще и не учитываются огромные площади земли, необходимые для генерации электричества и производства биотоплива, а без огромных площадей земли, выделенных на выработку этих форм энергии, не будет ни земледелия, ни путешествий на дальние расстояния, ни продвижения к Устойчивому будущему.

В вышеописанном примере с Англией мы заглянули на 86 лет вперед. Всего на 86 лет. На идейном уровне мы здесь рассуждаем о целом грядущем тысячелетии, и многие из нас надеются, что впереди нас ждут века здоровья и процветания. Таким образом, я не сомневаюсь, что аргументы Фукуямы о грядущем «конце истории», после которого весь мир навсегда перейдет к либеральному капитализму, неверны. Ресурсов, необходимых для воплощения этого будущего в жизнь, просто не существует. Вместо этого капитализм съест сердце либерализма изнутри. С ростом спроса на землю нам придется выбирать, для чего ее использовать: для выращивания пищи, выработки энергии или возведения жилья (а не фабрик). Соответственно, мы будем производить немного еды, немного биотоплива, немного электричества и строить дома – со временем все меньше и меньше. Но всего этого окажется недостаточно, чтобы кормить, перевозить и обеспечивать жильем всех по сегодняшним стандартам. Первыми пострадают самые бедные члены обществ, включая и самых бедных жителей относительно богатых стран, так что в постиндустриальную эпоху вернется иерархический характер доиндустриального общества.

Иерархия, похоже, является главной структурой человеческого общества по умолчанию в условиях дефицита ресурсов. Как мы видели в течение всей книги, желания богатых удовлетворяются раньше, чем потребности всего остального населения; из-за этого во времена кризисов бедные погружаются в крайнюю нищету, и разница между самыми бедными и самыми богатыми становится особенно заметной. Верно и обратное: в условиях изобилия ресурсов бедным достается больше, а относительное богатство самых обеспеченных слоев общества уменьшается. В XIX и XX вв. мы безжалостно эксплуатировали нефть, уголь и природный газ, тем самым значительно уменьшив риск голода и болезней, а также имущественное неравенство. Сейчас же, когда эти незаменимые ресурсы начинают иссякать, общественная структура постепенно возвращается к форме, которую имела до того, как людям удалось укротить ископаемое топливо.

Иерархическая структура общества – это не просто результат неустойчивого экономического цикла, который подходит к концу; это еще и результат склонности богатых слоев общества к эксклюзивным моделям поведения, причем эта эксклюзивность пропорциональна богатству. Вот почему экономический рост в XX в. лишь отчасти сумел уменьшить общественное неравенство: ключевыми ресурсами по-прежнему владели богатые люди, которые вступали в браки с другими богачами, сохраняя контроль над большей частью капитала. Подобные эксклюзивные модели поведения особенно важны во времена роста населения. Если, например, население страны за век удваивается, то богатые богатеют (потому что они обычно вступают в брак сравными себе, и количество семей, владеющих активами, практически не растет), а вот состояние бедняков на душу населения значительно уменьшается (потому что небольшой объем капитала приходится распределять среди вдвое большего числа людей). В результате шкала богатства растягивается по обеим сторонам общественного спектра: богатые богатеют, а бедные беднеют, да еще и при этом становятся многочисленнее.

Брак – это не единственная форма эксклюзивного поведения, которая приводит к концентрации богатства. Привилегия работает вместе с меритократией, укрепляя классовые, имущественные и статусные границы. Люди, многого добившиеся в одном поколении, не только передают свои хорошие гены следующему поколению, но и оплачивают своим детям лучшее образование, готовят их к социальному общению с другими богатыми и успешными людьми и стимулируют их стремление к большим финансовым прибылям во взрослой жизни. Таким образом, новое поколение легко занимает место своих предшественников. Еще один вид эксклюзивного поведения – «дружеские сети»: власти предержащие обычно назначают на другие властные должности людей похожего происхождения и образования. Короче говоря, «яблочко от яблони недалеко падает». Стоит вспомнить хотя бы Россию после распада Советского Союза, чтобы увидеть, как лидер создает иерархию через награды, выплачиваемые друзьям. Недавно прошла информация, что 35 процентов всех богатств России находятся в руках 110 человек – и большинство этих людей связаны с Владимиром Путиным. В то же самое время полмиллиона жителей этой страны находятся буквально на положении рабов[220].

Эти соображения о более выраженной социальной иерархии и богатстве недавно получили дополнительный экономический акцент в исследовании Томаса Пикетти «Капитализм в XXI в.». Одной из инноваций Пикетти стал показатель, который позволяет сравнивать неравенство распределения капитала в разные периоды: отношение капитала страны к ее доходам по курсу валюты того времени. В XIX в. этот показатель для Европы превышал 650 процентов, в середине XX в. из-за двух мировых войн упал до 250 процентов, но с 1950 г. снова растет и сейчас составляет примерно 550 процентов[221]. Это означает, что сейчас, как и в XIX в., возможность заработать большие суммы находится в руках тех, кто и без того уже достаточно богат, и, соответственно, у людей, которым приходится трудиться ради выживания, таких возможностей стало меньше. Пикетти объясняет эту тенденцию к росту капитала в мирное время тем, что уровень доходности (в форме «прибылей, дивидендов, процентов, ренты и других доходов с капитала»), который он обозначает r, неизменно превышает экономический рост, g[222]. Его формула r > g означает, что доходы богатых людей, имеющих в распоряжении большой капитал, растут быстрее, чем доходы тех, кто работает за зарплату. Это, в свою очередь, позволяет обладателям больших капиталов реинвестировать все бо?льшую часть доходов, а рабочему классу приходится тратить все свои доходы на поддержание уровня жизни. Таким образом, большое богатство создает все большее богатство, и этот цикл поддерживает сам себя. Результат Пикетти называет «родовым капитализмом», потому что все бо?льшие богатства концентрируются в руках семейных династий. Более того, он считает, что в будущем разница между r и g будет только расти. По его словам, «если финансовая конкуренция дойдет до своего логичного конца – а это вполне возможно, – разница между r и g в какой-то момент XXI в. вернется на уровень XIX»[223].

Статистика Пикетти подвергалась критике со стороны тех, кто пытался поставить под сомнение его открытия, но основная формула, r > g, вполне действует. Более того, ее можно назвать главной отличительной чертой развитой экономики[224]. Если вся земля и природные ресурсы региона уже имеют владельцев и полностью эксплуатируются, то экономике сложно расти дальше. Если в то же самое время растет население, то конкуренция за пользование капиталом растет, а вместе с ним растет и r. Учитывая, что ресурсы планеты конечны, формула Пикетти r > g, похоже, будет действовать на Западе всегда, если только не случится резкого коллапса населения, и r уменьшится из-за отсутствия спроса на землю и другие основные активы. Отсюда следует, что владельцы больших капиталов будут и дальше продолжать богатеть быстрее, чем все остальные, до тех пор, пока неравенство между богатыми и бедными не достигнет точки насыщения – скорее всего, примерно эквивалентной степени неравенства, существовавшей в XIX в.

Политические последствия этого растущего экономического неравенства очевидны. Поскольку богатство обычно идет рука об руку с политической властью, богачи снова станут контролировать все общество. Восточная Европа уже движется в этом направлении: Россию, например, довольно трудно назвать страной с либеральной демократией. Похожее будущее ждет и другие страны с доминированием богатства. Научное исследование, в котором измеряли влияние различных групп интересов на политику США (оно было опубликовано примерно в то же время, что и английское издание этой книги), пришло к выводу, что «экономические элиты и организованные группы, представляющие интересы бизнеса, имеют значительное независимое влияние на политику правительства США, а средние граждане и массовые группы интересов не имеют почти никакого независимого влияния»[225]. Иными словами, США уже сейчас постепенно превращаются в олигархию. В будущем этот же шаблон распространится и на другие страны Запада, когда ограниченность ресурсов станет по-настоящему заметной. Экономическая иерархия означает не только большую разницу в доступных ресурсах между самыми богатыми и самыми бедными: она еще и подразумевает, что рабочий класс обладает минимальной властью.

Концентрация богатства и политической власти в руках сравнительно небольшого количества семей – это один из ударов, который капитализм нанесет по либерализму. Второй удар – это еще большее обеднение бедных. Главная проблема здесь состоит в том, что ту небольшую часть ресурсов, которой владеет беднейшая половина населения, приходится делить на все большее количество ртов каждый раз, когда рождается новый ребенок. Квартиры и дома в некоторых странах Европы уже настолько дороги, что стали совершенно недоступны для молодых людей. Средняя цена дома в Англии в семь раз превышает среднюю годовую зарплату, а в некоторых регионах страны – и того выше. Причину найти несложно: людей слишком много, а земли, за которую они конкурируют, слишком мало. Плотность населения Англии – 410 человек на квадратный километр: примерно в три с половиной раза больше, чем во Франции (120 человек на квадратный километр), втрое больше, чем в Китае (145) и почти такая же, как в Индии (416)[226]. Из европейских стран плотность населения выше только в Голландии (497 человек на квадратный километр). В таких густонаселенных странах, как Англия и Голландия, пострадали не только потенциальные покупатели жилья, но и те, кто его снимает: домовладельцам приходится увеличивать стоимость аренды, чтобы окупить вложения. Богатые люди, которые владеют своими домами, не страдают от этого: все доходы, находящиеся в их распоряжении, они могут спокойно тратить на что захотят, а вот съемщикам и новым покупателям приходится отдавать до трети своих доходов просто для того, чтобы обеспечить себе крышу над головой. Таким образом, ограниченная доступность земли приводит к обеднению тех, у кого никакой земли нет, – точно так же, как и в эпоху до появления искусственных удобрений и дешевого транспорта. Если вы предложите всем, у кого нет собственного дома, выбор между дешевой пожизненной ипотекой и правом голоса, многие выберут дешевую ипотеку: она обеспечит бо?льшую финансовую безопасность и личную свободу. С этой точки зрения получается, что «кривая цивилизации» социальных реформ вовсе не обязательно направлена в одну сторону. Степень политического влияния, равно как и уровень инвестиций, может как повышаться, так и понижаться.

Я подозреваю, что если дело действительно до такого дойдет, то всеобщее избирательное право еще долго – может быть, даже несколько веков – будет оставаться символом свободы, которым богатые страны Запада будут пользоваться, чтобы показать, что они все еще разделяют некие общечеловеческие ценности. Никакому государству не захочется просто взять и отменить эту модель – по крайней мере, в открытую. Вместо этого голосования окажутся неэффективны, потому что системы выборов будут контролироваться политическими партиями. Угроза для либерализма состоит в том, что политические партии будут во все большей степени управляться олигархами, которые их финансируют; они будут подстраивать свои повестки под требования этой неизбранной политической элиты. Как показывает вышеупомянутое американское исследование, у обычных людей нет никакой возможности влиять на политику правительства: они просто участвуют в работе системы, которая выбирает представителей, связанных с неизбранной политической элитой и одобряющих инициативы, выдвигаемые этой самой элитой. Отчасти вследствие этого другие социальные реформы и улучшения, случившиеся в XIX и XX вв., окажутся еще уязвимее. С уменьшением среднего подушного состояния бедняков ухудшатся их условия жизни. Рабочие, отчаянно нуждающиеся в деньгах, станут больше рисковать и выбирать более опасные, но хорошо оплачиваемые профессии. Семьям, которым не хватает денег на аренду нормального жилья, придется жить в трущобах. Во времена тяжелых экономических кризисов государства пойдут на крайние меры: урежут пособия для бедных, а также расходы на здравоохранение и другие социальные службы.

Карл Маркс бы расплакался. При жизни он обрушивался с яростной критикой на «Опыт закона о народонаселении» Мальтуса, но, в конце концов, его представления сокрушат те самые силы, которые описывал Мальтус. Многие люди, в том числе и Маркс, считали, что Мальтус совершил фундаментальную ошибку, но главным их опровержением служило то, что экономист не мог предвидеть эффекта, который окажет технология на мировые запасы пищи. Как сейчас очевидно, технологические инновации лишь отсрочили проявление мальтузианских сдерживающих факторов, а не покончили с ними. Если новые технологии позволят нам получать все бо?льшие урожаи с одних и тех же участков земли в течение 200 лет, то население будет расти соразмерно с ними, и, в конце концов, мы дойдем до критической точки, когда доступных ресурсов перестанет хватать на всех; после этого все защитительные эксклюзивные модели поведения, изложенные выше, очень быстро отделят сытых и богатых от бедных и голодных. Даже если бы население мира стабилизировалось сейчас, на отметке в семь миллиардов, оно все равно бы «росло», потому что нам все труднее и труднее удавалось бы транспортировать запасы пищи по земному шару. Но население мира отнюдь не стабилизировалось: по прогнозам, в ближайшие 40 лет оно достигнет 9,5 миллиарда. И мы вряд ли сможем остановить этот рост: население Китая, единственной большой страны, которая попыталась замедлить рост своего населения в современную эпоху, введя в 1979 г. политику одного ребенка на семью, с тех пор увеличилось более чем на 30 процентов – примерно с миллиарда до 1,355 миллиарда человек. Таким образом, мы можем быть достаточно уверены, что если в мире не случится какой-нибудь серьезной эпидемии, то население продолжит расти, средства производства будут концентрироваться в руках все меньшей его части, и социальная иерархия будет становиться все более выраженной. Скорее всего, мы увидим революции отчаяния (а не амбиций) в попытке перераспределить доходы. Но революции сами по себе не кормят людей – они лишь передают активы из рук в руки. Когда подорожает нефть, а вместе с ней и пища, самые бедные люди не смогут позволить себе нормально питаться, путешествовать и снимать жилье, не говоря уж о том, чтобы отапливать его и обеспечивать электричеством. Может быть, у них еще будет право голоса. Многим будет на него наплевать. Кому нужна демократия, если она не может обеспечить нормальный уровень жизни? Детям из бедных семей, возможно, снова с малых лет придется работать вместо учебы. Проституция расцветет пышным цветом, особенно среди бедных, так что уважение к женщинам снова упадет. В подобных условиях на Западе наверняка снова появится класс де-факто рабов. Многие люди на самом деле предпочтут лишиться свободы ради пищи и крыши над головой, чем видеть, как их семья умирает от голода. Политическая улыбка демократии, которая представляет экономический рост как «норму», постепенно превратится в перекошенную гримасу разочарованных и обманутых.

Вот почему фотография «Восход Земли» так меня поразила. Она показывает нам конечность ресурсов нашей планеты, пустоту наших карманов и нереалистичность наших мечтаний о свободе, всеобщем благосостоянии и равенстве возможностей. До 1968 г. мы могли говорить о движении вперед и бесконечном размножении. Постепенно распространилось понимание, что так не получится: ограниченный размер Земли помогает нам точно предсказать некоторые аспекты нашего будущего. У нас никогда не будет больше, чем есть сейчас. Мы никогда не увидим настоящего экономического роста такого же уровня, как в XX в. Смотря в будущее, мы должны думать о кризисном планировании, а не об оптимистичном идеализме. Утопическое мышление осталось в прошлом.

Меня все это, конечно, повергает в депрессию. Но я бы все-таки предпочел, чтобы мы направились к Устойчивому будущему – пусть мы и вряд ли до него дойдем, – а не рухнули в противоположный конец спектра, к Всеобщему кризису, в котором солнечная, водяная и ветряная энергии и биотопливо не успевают компенсировать исчезновение ископаемого топлива. В таких обстоятельствах нас ждет не упорядоченная иерархия, а беспорядочная. Экономика бедных государств погибнет. Их политическая система быстро перестанет функционировать – и воцарится анархия. В центральном ядре Запада начнется спад экспорта. Импорт пищи тоже пойдет на убыль, когда рухнет экономика стран-экспортеров. Цены поднимутся, инфляция начнет быстро расти, и люди перестанут тратить деньги на что-то, кроме самого необходимого. Компании, торгующие предметами роскоши, разорятся. Опустеют полки магазинов, еду будут выдавать по карточкам. Система правопорядка постепенно начнет приходить в упадок. Международная торговля между странами Запада постепенно иссякнет. На улицы выведут военных. Те, у кого есть возможность защитить свои запасы еды от грабителей, возьмутся за оружие – других вариантов не останется. А что произойдет потом, когда экономика окончательно развалится, и солдаты и сами разойдутся по домам, чтобы защитить свои семьи, предположить легко – и ужасно. Любой, кто хоть как-то зависит от системы здравоохранения, коммерческой помощи, пособий и так далее, окажется в очень уязвимом положении. Напротив, те, у кого есть личные запасы еды и кто может гарантировать, что прокормит других, будут обладать огромной властью – до тех пор, пока смогут сохранять контроль над этими запасами. Даже в сельской местности будет очень трудно восстановить устойчивый образ жизни. Мы утратили методы земледелия, которыми так успешно пользовались во время Сельскохозяйственной революции XVIII и начала XIX в., из-за деквалификации населения в целом и сельскохозяйственных рабочих в частности. Не будет никаких излишков, чтобы прокормить города. Подобный кризис может легко привести к смертности на уровне 60 процентов или даже больше – как во времена «Черной смерти». Оставшееся население Земли вернется примерно на уровень XVII в., отчаянно пытаясь адаптироваться к миру без автомобилей, грузовиков, тракторов, искусственных удобрений и рыболовных катеров. Единственное, что, скорее всего, точно выживет, – право на собственность: оно выжило и после «Черной смерти», и после кризисов XVII в. Когда снова восстановится стабильность (со значительно уменьшившимся населением), выжившие тут же поделят между собой все, до чего смогут дотянуться. Они начнут перестраивать общество, повторяя многие шаги, рассмотренные во второй половине книги, и, возможно, в конце концов на планете установится олигархия, похожая на ту, которую мы рассматривали выше, говоря об Устойчивом будущем. Но вот сразу после катастрофы выжившие, по сути, станут такими же вассалами, как и их средневековые предки. Независимые военачальники будут доминировать в невероятно опасной неофеодальной системе; войска будут защищать их самих, их территории и работников от нападения соперников.

Общее потребление энергии и потребление энергии из возобновляемых источников, 1965–2013 (в эквиваленте миллионов тонн нефти) [227]

Зная об этих двух крайностях, можно ли как-либо предположить, что нас ждет дальше – какой-либо вид Устойчивого будущего с миром, раздираемым иерархией и нищетой, но при этом стабильным и относительно мирным, или же нам придется пройти через горнило Всеобщего кризиса? У нас есть факты, указывающие и на то и на другое. Один из главных поводов опасаться самого худшего – самоуспокоенность общества. Люди, которые не знают историю и не могут представить себе внезапного катастрофического ухудшения условий жизни, отказываются признать, что им или их детям придется совершенно изменить представления о том, какой образ жизни считается «нормальным». Они будут требовать для себя всех привилегий общества конца XX в. – пока не станет слишком поздно.

Эта самоуспокоенность отлично видна на четырех графиках выше. Ни одна из этих стран не сможет к 2050 г. обеспечить даже половину своих потребностей энергией из возобновляемых источников. Только одна из них, Германия, вырабатывает из возобновляемых источников хотя бы 10 процентов всей своей энергии. Современные газеты и журналы часто говорят нам, что дети, родившиеся сейчас, вполне возможно, проживут меньше, чем родители, из-за нынешней эпидемии ожирения, но, судя по графикам выше, прогноз о снижении ожидаемой продолжительности жизни будет основан на диаметрально противоположной причине: недостаточных запасах пищи.

По двум причинам я уверен, что мы сможем избежать катастрофы и все-таки доползем до Устойчивого будущего. Во-первых, у нас есть еще достаточно много времени, чтобы реалистично мыслящие, ответственные люди успели составить планы на случай, если ископаемое топливо закончится. Среди них есть и очень богатые, по которым коллапс и без того перенапряженной международной экономики ударит больнее всего. Есть там и люди вроде меня, представители среднего класса, и те, кто находится намного в менее привилегированном положении. Давайте начистоту: сказав, что рост неравенства неизбежен, я не хочу при этом сказать, что нет смысла пытаться его ограничить. Даже если большой корабль либеральной демократии и всеобщего благосостояния медленно тонет и его погружение в пучину неравенства и трудностей кажется неизбежным, это вовсе не значит, что мы все должны дружно начать сверлить его борта, чтобы это произошло еще быстрее. Напротив, мы должны до последнего удерживать его на плаву. Если нам дать достаточно времени, то, возможно, нам удастся уменьшить свои индивидуальные запросы и ожидания, так что общество сможет конструктивным образом перейти к самодостаточному, устойчивому образу жизни. Мы сможем улучшить перспективы, обозначенные на четырех графиках выше. Например, если Великобритания станет увеличивать производство возобновляемой энергии ежегодно на эквивалент 2,5 миллиона тонн (чуть меньше, чем прирост в 2012–2013 гг.) и в то же время уменьшать потребление первичной энергии всего на один процент в год (меньше, чем снижение, которого удалось добиться в последние 10 лет), то ей удастся выработать достаточно возобновляемой энергии, чтобы полностью удовлетворить снижающиеся общие затраты, к 2059 г.

Вторая моя причина для оптимизма состоит в том, что человечество невероятно хорошо умеет адаптироваться. Мы справились с «Черной смертью», и наше общество не рухнуло. Мы справились с голодом и беспрестанными войнами XVII в., да еще и при этом сумели создать одни из величайших произведений живописи, архитектуры и литературы за всю историю. Если смотреть с такой точки зрения, то можно предположить, что человечество выйдет из этого кризиса еще более сильным, чем раньше. Если вернуть в общество нужные сельскохозяйственные и технологические знания и провести достаточную подготовку (выработка возобновляемой энергии, планирование сельскохозяйственных посадок, ограничение разведения крупного рогатого скота, ограничение необязательного производства), то нет никакой причины, по которой страны Запада не смогут прокормить достаточно большое население. Благодаря современным технологиям вроде гидроэлектростанций и солнечных батарей, а также производству искусственных удобрений из биотоплива вполне можно предположить, что грамотно организованный подход к выращиванию и распределению пищи вполне сможет прокормить большое население и без ископаемого топлива. Но все эти люди, конечно, не смогут жить на том же уровне, что и мы с вами сегодня. Как сказал Пол Эрлих в недавней речи перед Королевским обществом:

«Чтобы прокормить нынешнее население в семь миллиардов устойчиво (то есть ничего не меняя в устройстве жизни, в том числе современные технологии и жизненные стандарты), потребуется еще половина планеты; чтобы обеспечить всем жителям Земли такой же уровень потребления, как в США, потребуется от четырех до пяти Земель. Если добавить к этому те дополнительные 2,5 миллиарда, которые, по расчетам, будут жить на нашей планете к 2050 г., то атака человечества на системы жизнеобеспечения планеты станет еще более разрушительной, потому что практически везде люди сталкиваются с системами с нелинейной реакцией, в которых ущерб окружающей среде возрастает быстрее с каждым новым человеком, наносящим его»[228].

Из этого следует, что бедняки преимущественно будут вегетарианцами, как крестьяне в XIII в. – просто потому, что земля, засеянная зерновыми, дает более чем в 10 раз больше пищи, чем земля, отведенная под выпас скота[229]. С неконтролируемым ростом населения тоже придется покончить. Если человечество сможет адаптироваться к новой диете, бо?льшим объемам физического труда, меньшему количеству путешествий и меньшим размерам семьи, то нет никакой причины, по которой мы рано или поздно не доберемся до Устойчивого будущего.

Чтобы закончить книгу на позитивной ноте, отмечу, что некоторые достижения «кривой цивилизации», скорее всего, останутся с нами навсегда. Всеобщая грамотность отвечает интересам и государств, и самих людей. Это, в свою очередь, гарантирует, что немалая часть полезных для человечества знаний не исчезнет; например, мы вряд ли когда-нибудь забудем о базовых понятиях медицины вроде кровообращения и микробной теории. Люди по-прежнему будут пользоваться контрацепцией – ради безопасного секса и исключения нежелательной беременности. Технологические устройства, потребляющие мало энергии, например телефоны и компьютеры, позволят нам и дальше поддерживать связь. Скорее всего, государство будет по-прежнему жестко пресекать насилие между частными лицами. Некоторые отрицательные изменения даже окажутся обращены вспять. В течение этой книги мы видели, насколько универсален принцип Броделя – «доминирующий капиталистический город всегда лежит в центре». Нетрудно понять, как поменяются нынешние логистические маршруты после того, как закончится ископаемое топливо. Торговые регионы сильно изменятся – как на международном уровне, так и на местном. Будет уже невозможно задешево довезти, например, спаржу из Перу в Мортонхэмпстед. Таким образом, местные рынки снова вернут себе прежнюю важность: людям вряд ли захочется идти дальше чем на пару километров, чтобы купить еды. Общины снова станут сильнее. У людей появится больше причин укреплять свои отношения с соседями. Мы, скорее всего, даже сумеем обратить вспять процесс деквалификации. Так или иначе, истощение ресурсов не должно особенно повлиять на какие-либо положительные перемены, описанные в первых главах этой книги, да и многие технологические достижения, которых удалось добиться после 1800 г., по-прежнему будут нам помогать, хотя, конечно, не всем одинаково.

Считаете ли вы следующий пункт положительным или нет, зависит от вашего личного мнения. Мне кажется весьма вероятным то, что религия снова займет важное место в жизни Запада, когда там снова укрепятся иерархии, и множество людей обеднеют. Опрос Gallup о религии показывает, что повсюду в мире религиозность коррелирует с бедностью.

Вышесказанное не должно означать, что бедность приводит к большему религиозному пылу: взаимоотношения между деньгами и религией не настолько просты. Скорее всего, верно обратное: чем больше у вас денег, тем менее вы религиозны. Так или иначе, я считаю, что утешение в вере и в общинах, создаваемых религией, в будущем снова обретет значимость. Традиционные религии мира обслуживали и богачей, и их слуг в течение многих веков – они словно точно подогнаны под нужды иерархического общества. Когда мы снова вернемся к иерархии, как мне кажется, религии снова наберут силу.

В заключение скажу, что причина того, почему так важно, что наибольшие перемены в жизни человечества случились в XX и XIX вв., – то, что многие достижения, которых удалось добиться в двух этих столетиях, обусловлены аномальным ростом количества доступной энергии, и, безусловно, в какой-то момент в будущем они будут утеряны. Таким образом, вполне вероятно, что в этом или следующем веке общество переживет даже еще более сильные изменения, чем в XX. Возможно, на это понадобится сто лет или даже больше, но рано или поздно мы вернемся к жестким иерархиям доиндустриальной эпохи. В следующую тысячу лет мы увидим, как жизненные стандарты среднестатистического жителя Запада неуклонно снижаются, а богатые люди получают все больше власти. Мы вернемся к точке, которая, если говорить о структуре общества, больше будет напоминать 1800 г., чем 2000. Единственный вопрос – как мы доберемся до этой точки: болезненно и внезапно или все-таки постепенно.

Важность религии в зависимости от богатства, данные международного опроса, проведенного Gallup (2009) [230]

На улице светит солнце. Сидя за столом, я слышу колокола Мортонхэмпстедской церкви – точно так же они звонили в течение многих веков. Я слышу мотоцикл – кто-то до отказа выжал дроссель, проезжая последний поворот дороги, ведущей из Эксетера. Я задумываюсь о священниках, которые пришли сюда пешком тысячу лет назад и, стоя у креста, проповедовали Слово Божье, которое привязало это местечко к огромной сети человечества. Завтра в газетах мы получим новую порцию информации о современной жизни – международные кризисы, репортажи с фондовых рынков, суды над убийцами, секс-скандалы, очередной самолет, пропавший без следа в Южно-Китайском море. А потом я задаю себе вопрос: что не изменилось за последнюю тысячу лет и не изменится и в следующую тысячу? Поначалу эти вопросы кажутся огромными, подавляющими. Но потом я снова задумываюсь о них. Я представляю себе трубадура, поющего в большом зале у очага. Тысячи людей, которые идут под висящими балконами на узких улочках, чтобы посмотреть в театре пьесы Шекспира. Слышу крики пьяных крестьян в тускло освещенном свечами трактире XVII в., чьи румяные лица изучает Ян Стен, чтобы зарисовать их. Я понимаю, насколько прост ответ, и улыбаюсь. Вот что не меняется в нашей жизни: есть очень многие вещи, ради которых, как мы считаем, стоит жить: любовь, красота, дети, шутки в компании друзей, радость от совместных ужинов, истории, остроумие, смех, музыка, шум моря, тепло солнца, свет луны и звезд, песни и танцы…

Что не изменится? Все, что позволяет нам полностью раствориться в настоящем.

Все, о чем стоит мечтать.

Все, у чего нет и не будет цены.

Все, о чем стоит мечтать.

Все, у чего нет и не будет цены.