1601–1700 Семнадцатый век

Семнадцатый век представляет собой огромный парадокс. С одной стороны, это было худшее время для жизни со времен Черной Смерти. Голод убил миллионы людей. Многие страны раздирали внутренние конфликты. В некоторых регионах Германии смертность во время Тридцатилетней войны превысила 50 процентов. Франция потеряла миллион человек за время Фронды 1648–1653 гг. В Англии в 1643–1651 гг. бушевала гражданская война. Несколько стран вели между собой ожесточенные конфликты на море и на суше. Тем не менее, несмотря на все войны и разрушения, большинство европейских стран сейчас считают этот период своим золотым веком. Испанский золотой век начался с окончания Реконкисты (1492), и считается, что продлился вплоть до окончания Тридцатилетней войны в 1648 г. В Англии период между победой над Непобедимой армадой (1588) и смертью Шекспира (1616) тоже нередко называют золотым веком. Голландский и французский золотой век примерно совпадают с семнадцатым столетием. Во всех этих странах появились шедевры науки и искусства. Во Франции – Версальский дворец, картины Пуссена и Клода Лоррена, пьесы Мольера. Испания может похвастаться картинами Веласкеса, Мурильо и Эль Греко и литературными произведениями Сервантеса и Лопе де Веги. В Нидерландах мы находим Рембрандта, Франса Халса и Вермеера, а также множество жанровых художников. Рим пережил расцвет барокко, а Караваджо создал свои шедевры светотени. Это странное сочетание глобального кризиса и культурного процветания сразу напоминает о знаменитой фразе Орсона Уэллса из фильма «Третий человек»: «Когда Италией тридцать лет правили Борджиа, там были сплошные войны, террор, убийства и кровопролития, но при этом у них были Леонардо, Микеланджело и эпоха Возрождения. В Швейцарии царили братская любовь, пятьсот лет демократии и мира – и что они за это время создали? Часы с кукушкой». На самом деле, конечно, в Швейцарии не было никаких «пятисот лет демократии и мира», но вот идея Уэллса о прямой связи войн с культурными достижениями вполне применима к XVII в.

Возможно, мы поймем этот парадокс, если поразмыслим о контексте трудностей. Зажиточные граждане, конечно, жили в домах с печными трубами, застекленными окнами и удобной мебелью и, скорее всего, питались получше, чем недокормленные предки, но ожидаемая продолжительность жизни при рождении в Париже конца XVII в. составляла всего 23 года. Если вы были сыном женевского буржуа, то могли ожидать, что проживете 30 лет, а если дочерью – 35. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в Англии в среднем почти не менялась, составляя 30 лет – правда, были перепады с 24,7 в особенно плохой год (1650) до 35,3 в особенно хороший (1605). Это куда более низкий показатель, чем в предыдущем веке, когда ожидаемая продолжительность жизни иногда превышала 40 лет и очень редко падала ниже 30[97].

Фундаментальным фактором, ставшим причиной этой мрачной ситуации, стало изменение климата. Последние 40 лет историки называют XVII в. «малым ледниковым периодом», но лишь недавно воздействие погоды оценили по-настоящему. Как мы видели по XII в., падение среднегодовой температуры на 0,5 °C приводило к тому, что первые и последние заморозки случались соответственно на десять дней раньше и позже обычного, уничтожая весь урожай[98]. Риск последовательных неурожаев значительно вырастает даже при небольшом падении температуры, особенно на большой высоте. Кроме того, сильный дождь мог тоже повредить урожай, уменьшив его на треть, а то и наполовину. Как мы видели в главе о XIV в. крестьянину не обязательно было терять урожай полностью, чтобы лишиться возможности продать что-то на рынке: достаточно урожайности всего 3:1 вместо 5:1, чтобы остаться без излишков. А в чем была причина – недостатке азота в слишком активно возделываемой земле или холодном и дождливом лете, – в общем-то, неважно: если крестьянину нужно 70 процентов урожая, чтобы прокормить себя, семью и домашних животных, а также отложить зерно на посев для следующего года, то одного-единственного урожая на 30 процентов меньше обычного достаточно, чтобы ему больше нечего было продавать. Началась цепная реакция. Людям в ближайшем торговом городе стало не хватать зерна. Цена на хлеб повысилась – люди конкурировали между собой за уменьшающиеся запасы. А поскольку им приходилось больше тратиться на еду, оставалось меньше денег на необязательные вещи вроде предметов интерьера, инструментов и украшений. После падения спроса на эти вещи производившие их ремесленники стали меньше зарабатывать – а им-то как раз нужно было больше средств, чтобы тратить их на еду. В конце концов люди, находившиеся в самом низу пищевой цепочки, слабели, заболевали и умирали. И это последствия всего одного плохого урожая, половина которого погибла. Соответственно, последовательные неурожаи убивали тысячи людей, в том числе крестьян и их семьи, которым уже нечего было ни сажать, ни есть. Даже без суровых заморозков среднегодовое падение летних температур на 2 °C могло уничтожить от 30 до 50 процентов урожая – а именно это и произошло в Северной Европе в 1640-х гг.[99].

Последствия плохой погоды были ужасны. Французский историк в 1637 г. объявил, что «потомки нам не поверят: люди ели садовые и полевые растения, даже искали трупы животных. Дороги были усыпаны мертвецами… Наконец дело дошло до каннибализма». К сожалению, писатель оказался неправ: потомки ему очень даже поверили. Наблюдатель из Сент-Кентена писал в 1651 г.: «Из 450 больных, кому горожане были не в силах помочь, 200 были изгнаны [из города], и мы видели, как они умирают один за другим, лежа на обочине…» Через десять лет после этого другой француз написал, что «волчий корм стал пищей для христиан, ибо если они находят лошадей, ослов и другую падаль, то пожирают гниющее мясо»[100]. В 1692 г. во Франции случилась особенно суровая зима, за которой последовал Великий голод 1693–1694 гг.; умерло примерно 1,3 миллиона человек из общего населения в 22 миллиона. Зима 1695–1696 гг. убила 10 процентов норвежцев и около 15 процентов шотландцев. В 1696–1697 гг. от голода умерла треть населения Финляндии и десятая часть шведов.

К нехватке еды прибавились еще и изменившиеся эпидемии. В крупных европейских городах случилось несколько опасных эпидемий чумы: в Милане (1629), Венеции (1630), Севилье (1647), Осло (1654), Неаполе и Генуе (1656) и Вене (1679). Лондон пережил сразу несколько крупных эпидемий в 1603, 1625 и 1665 гг., а Амстердам – в 1624, 1636, 1655 и 1663–1664 гг. Оспа, ранее считавшаяся детской болезнью, стала куда более смертоносной примерно в 1630 г., превратившись во вторую по опасности болезнь и для взрослых, и для детей. Из-за голода и болезней смерть стала играть еще более значительную роль в жизни людей: отбирая младших братьев и сестер, родителей и детей, она заставила всех снова задуматься о Боге.

Катастрофичность отчасти объясняет парадокс этого столетия и его одновременно случившихся золотых веков. Люди ужасно страдали, но позже этот период вспоминали не по перенесенным страданиям, а по тому, что делали, чтобы их избежать. А они были готовы буквально на все. Мужчины, которые больше не могли обеспечить едой голодающие семьи, работая на земле, многие поколения кормившей их предков, бросали ее и уходили в город: количество приезжих в Лондоне ежегодно увеличивалось примерно на 6000 человек. Множество людей эмигрировали: к 1700 г. население американских колоний составляло более четверти миллиона. Пятая часть взрослых мужчин Шотландии оставила страну, причем многие из них отправились искать лучшей жизни в Польше. Примерно четверть миллиона португальцев покинула родину и отправилась искать счастья в других местах Португальской империи[101]. Многим французам и испанцам война была только на руку. Рост четверти миллиона солдат в армии Людовика XIV в 1690-х гг. едва достигал 170 сантиметров – из-за голода в детстве они росли с задержкой, – но, громя города Рейнской области, несомненно, радовались, что им не нужно возвращаться в Париж и страдать там от хронического недостатка хлеба[102]. Что же касается голландцев, то их золотой век связан не только с победой в Восьмидесятилетней войне с Испанией, но и с огромным богатством их империи.

Колоссальное неравенство в богатстве во всех этих странах тоже способствовало культурным достижениям, стимулируя конкуренцию среди всех – от бизнесменов и архитекторов до писателей и музыкантов – и благодаря ему появилось богатейшее наследие. Художники той эпохи, окруженные пустыми глазами голодной бедноты и чопорными улыбками нарождающейся буржуазии, не могли не чувствовать жалости и презрения. Последующим поколениям передалось в первую очередь чувство невероятной интенсивности жизни в тот период. В мире, где все пытаются выжить и продвинуться по карьерной лестнице, самым талантливым приходилось эксплуатировать свой талант на полную. Перефразируя знаменитые слова Эндрю Марвелла, английского поэта XVII в., люди отлично знали, что не «вечны наши жизни». Им нужно хвататься за каждую возможность, выдумывать, экспериментировать и помогать таким образом самим себе.