Электрические и электронные приборы

Когда я писал эту книгу, мы с семьей ненадолго поселились в старом доме в Суффолке. Однажды гроза повредила линии электропередач, и в следующие несколько дней электрические компании безуспешно пытались восстановить их. Это стало отрезвляющим напоминанием о том, насколько мы стали зависимы от электричества. Плита в доме была электрической, так что мы не могли разогреть вообще ничего – даже воду для чашки чая. Кухонные приборы были бесполезны. Мы оказались лишены всех средств развлечений и связи: телевизор и радио молчали, а вскоре закончился и заряд ноутбуков. Пылесос превратился в пылесборник. Холодильник превратился в обычный шкаф. Мы не могли принять душ или ванну. Посудомоечная, стиральная и сушильная машины не работали. И, что самое печальное, кофеварка – тоже. Я не пользуюсь электробритвой, а фен мне, к сожалению, не нужен вообще, но и их я бы тоже лишился. И, естественно, света тоже не было. Сидя при свечах и записывая идеи для книг, я размышлял об электрификации нашей жизни.

В начале XX в. у нас был ровно один домашний электроприбор – лампочка. Но даже электрические лампы светили еще не во всех домах: многие пользовались газовым освещением. После Первой мировой войны, однако, компании стали рекламировать все более широкую линейку электроприборов для дома. Электрический чайник впервые стала продавать компания Compton в 1891 г., но по-настоящему популярным он стал лишь в 1922-м, когда компания Swan разработала устройство с внутренним нагревательным элементом[190]. Как уже упоминалось в предыдущей главе, газовые плиты существовали еще в XIX в., но особого распространения не получили, потому что их нужно было подключать к газовой трубе. Когда в начале XX в. по городам распространились электросети, обитатели новых квартир и домов перешли на электроплиты. В 1930-х гг. строились жилые массивы с уже подведенным электричеством и установленной для счастливых новоселов электроплитой. Первый коммерчески успешный холодильник появился на рынке в 1927 г., что позволило сохранять еду свежей намного дольше, чем раньше. К этому времени реклама электроприборов уже была нацелена на женщин, от которых требовали готовки, уборки и прочей работы по дому. На обложке рекламного каталога, отпечатанного в январе 1935 г., изображена молодая женщина с подписью «Каждая домохозяйка хочет купить домашние электроприборы Magnet, которые помогут ей сэкономить силы». В каталоге предлагались электрочайники двух типов, тостер, утюг, фен, вертикальный пылесос, вертикальный полотер, шесть видов электрокаминов, электроплита, «котел для мытья», «стимулятор» (что-то вроде тренажера) и обогреватель для автомобильного мотора (его ставили под капот в холодную погоду, чтобы предотвратить повреждения)[191]. После этого последовал целый поток новых электроприборов. К 1970 г. практически каждый дом был полон и вышеперечисленных приборов, и многих других – аудио- и телевизионного оборудования, электрических дрелей и прочих электроинструментов, электрических одеял, соковыжималок, будильников, автоматических чайников, газонокосилок и т. д.

Большинство привычных нам бытовых приборов к 1970 г. стали достаточно надежными в применении, и после этого их лишь слегка улучшали. Но в 1970-х гг. появилась совершенно новая линейка приборов – после того, как в потребительские товары начали устанавливать микросхемы. Первый электронный прибор, с которым я познакомился еще ребенком, – микрокалькулятор. Менее чем через десять лет после того, как я в конце 70-х впервые увидел компьютер, их использование в школе стало обязательным: в 1986 г. я должен был набирать свои студенческие доклады в текстовом процессоре. К 2000 г. микросхемы устанавливали уже повсюду – от приборных досок автомобилей до детских игрушек. Кроме того, зависимость от электричества проникла и на рабочие места. В типичном офисе 1960-х гг. стояли телекс-машины и электрические пишущие машинки. В 1970-х распространение получили фотокопиры, кассетные диктофоны, факсы, шредеры, карманные калькуляторы, а под конец десятилетия – и компьютеры. К 2000 г. настольные компьютеры, принтеры и сканеры стали уже обязательны. Государства и частные компании в основном отказались от устаревшей системы картотек. А с появлением Интернета возникли и новые системы для хранения, обработки и передачи данных.

Вы, конечно, можете сказать, что все это – сравнительно небольшие изменения: электрические приборы, компьютеры и факсы не изменили самой природы того, что мы делаем, они просто позволили делать это быстрее. Включить электрообогреватель – это гораздо быстрее, чем каждое утро разжигать камин, но результат от этого один и тот же. Отправить электронное письмо – все равно что напечатать письмо на машинке, только доставят его сразу же, а не на следующий день. В чем же изменения? Как раз в скорости. Экономящие время приборы дома и в офисе позволяли уделять больше времени непосредственно продуктивной работе. Информацию стало возможно пересылать практически мгновенно: ее не нужно было заново переписывать перед отправкой. Огромные массивы данных можно было просмотреть намного быстрее, чем бумажную картотеку, особенно если вам приходится разбирать неровный почерк предшественника. В XX в. значительно изменились скорость и количество интеллектуальных задач, которые мы смогли выполнять, – в основном благодаря электронным устройствам.

Сидя в этом домике в Суффолке при свечах, я задумался и о других аспектах нашей растущей зависимости от электричества в XX в. Мы прошли в домашней обстановке такой же процесс деквалификации, как рабочий класс – на фабриках XIX в. До Промышленной революции все, кто работал в мастерских, сами делали и инструменты, и готовую продукцию, – все это входило в программу обучения подмастерьев. Колесник точно знал, что? просить у кузнеца: от типа необходимого ему рубанка до железных покрышек для ободов колес. Большинство мужчин умели плотничать – это было необходимо, чтобы чинить двери и ставни или делать новую мебель для растущих семей. Но когда на фабриках установили поточные линии, рабочим стало нужно знать только одно – как работать на своей машине. Использование машины не требовало никакого опыта в производстве инструментов, а владение машиной – это не навык, который можно кому-то передать. Таким образом, машинная работа привела к деквалификации рабочих, мешая им приобретать какие-либо дополнительные навыки. Похожий процесс мы все пережили дома в XX в. Любая домохозяйка в 1900 г. умела печь хлеб в печи, отапливаемой углем, дроком или хворостом. Еще она умела просеивать, перемешивать и соединять ингредиенты. Вы когда-нибудь пробовали готовить консоме без электричества? Или желе – начиная с фруктов и обрезков мягких оленьих рогов? В течение XX в. мы растеряли огромное количество знаний по домоводству, причем вполне практичных и базовых – например, как развести огонь, чтобы поскорее вскипятить воду (не так, как для готовки), как гладить вещи без электрического утюга и как месяцами хранить еду без холодильника. Главное следствие из нашей зависимости от электричества – растущая неспособность обходиться без него.

Не стоит и говорить, что это же верно и для работы. Переход от картотек к компьютерным базам данных с виду кажется легко обратимым процессом. Картотека, в конце концов, – не самая сложная в мире технология. Но на самом деле все куда сложнее. С приближением 2000 г. профессиональные консультанты стали предупреждать, что многие компьютерные системы не переживут перехода с двузначной даты «99» на «00». Люди начали понимать, насколько же уязвимы на самом деле могут быть электронные системы. Только после этого стала очевидна вся реальная сложность компьютеризации: данные теперь не просто хранились в потенциально менее надежной системе – в случае, если компьютеры действительно окажутся уязвимыми, то к неэлектронным системам вернуться уже будет нельзя. Для этого вам придется снова переписать всю картотеку вручную. Компьютеризация – это улица с односторонним движением.

Очень трудно оценить значительность перемены, которая происходит повсеместно. Как мы уже видели на примере часов в XV в., мы начинаем принимать изобретения как должное вскоре после того, как они входят в нашу жизнь. Но один из способов оценить значительность любой перемены довольно прост: спросить себя, легко ли ее будет отменить. Проведя несколько дней без электричества в том доме в Суффолке, я даже начал думать, что отменить все великие перемены XIX в., описанные в предыдущей главе, – разрушить железные дороги, снова узаконить рабство и подчиненное положение женщин, лишить права голоса всех, кроме богатых мужчин, – было бы легче, чем отказаться от зависимости от электричества. От него зависит все наше делопроизводство. Оно необходимо для систем, которые поддерживают жизнедеятельность общества, от банковских счетов и оплаты пластиковыми картами до записей, которые ведут врачи, стоматологи и полиция. Без электричества современные поезда не смогли бы ходить – из-за отсутствия как сигналов, так и, собственно, топлива, – а самолеты сталкивались бы друг с другом. Фондовые рынки без электричества прекратят работу. Логистика поставок пищи рухнет. Приборы, которыми мы себя развлекаем, больше не будут работать, равно как и многие незаменимые домашние приборы. Тем не менее у всей нашей электронной и электрической системы есть врожденная уязвимость. Если мы переживем солнечную бурю такой же мощности, как «Кэррингтоновское событие» 1859 г., которое вывело из строя всю зарождавшуюся тогда телеграфную систему и погрузило мир в ауру, похожую на северное сияние, то она может вполне вывести из строя все спутники, системы коммуникации, компьютеры, фены и кофеварки. И только после этого мы наконец поймем, насколько же значительной переменой стала наша зависимость от электричества[192].