Экономическая теория

До конца XVIII в. большинство европейских стран следовали комплексу экономических принципов, который называют меркантилизмом. В основе его лежит идея, что количество богатств в мире ограничено, и чем больше вы заберете себе, тем меньше останется соперникам. Соответственно, государства стремились ограничить количество доступных иностранным державам денег, поддерживая положительный торговый баланс; в то же самое время они обогащались, получая прибыль с торговой деятельности собственных граждан. Министры создавали монополии и франшизы – например, монополию на торговлю в Ост-Индии, – а потом выдавали или продавали эти монополии компаниям, которые получали прибыль с выделенных им эксклюзивных прав. Внутреннюю торговлю эксплуатировали подобным же образом с помощью тарифов и пошлин. Система достигла своего апогея во Франции, где до своей смерти в 1683 г. Жан-Батист Кольбер возглавлял огромный бюрократический аппарат, занимавшийся взиманием пошлин и штрафов – по сути, выдаивая досуха все отрасли торговли с помощью государственного регулирования. Вскоре после этого люди начали критиковать подобную ограничительную торговую политику. В 1690-х сеньор де Бельба предложил вместо того, чтобы тратить ценные ресурсы на войну с голландцами, пытаясь захватить их торговые монополии, конкурировать с ними в коммерции – радикальный новый подход, в котором платформой для успеха становились свобода и частные инвестиции, а не государственный контроль. Пьер ле Пезан, сир де Буагильбер, тоже выступал за свободную торговлю и ограничение государственного вмешательства. Но меркантилизм оставался тверд. Идея экономического роста, которого можно достичь через свободную торговлю, оставалась непонятной большинству политических лидеров.

Трещины в этой экономической каменной стене начали наконец-то появляться в начале XVIII в. Одной из них стала возможность увеличивать денежную массу с помощью эмиссии бумажных денег. Второй – инфляционистская теория: чем больше денег вращается в экономике, тем лучше для всех. Сочетание двух этих факторов приводило к драматическим результатам. Шотландский инфляционист Джон Ло стал главой центрального банка Франции в 1716 г.; на него возложили задачу выплатить государственный долг Франции. Воспользовавшись своим положением главы новой Миссисипской компании в Америке, он выпустил банкноты, обеспеченные огромными землями Нового Света, ожидавшими заселения. Благодаря этому ему удалось наводнить экономику наличными деньгами, которые, в свою очередь, должны были помочь правительству выплатить государственный долг. Суммы, которые держали инвесторы, оказались настолько огромными, что для их владельцев даже пришлось выдумать новое слово – «миллионер»[140]. К сожалению, схемы, основанные на нереализуемых активах, обречены, потому что опираются лишь на несокрушимую уверенность и бесконечную наивность. Схема Ло потерпела крах в 1720 г.; в том же году похожая финансовая пирамида, Компания Южных морей, рухнула и в Англии. Непосредственным следствием из этого, конечно, стал испуг спекулянтов, но другие поняли, что экономическая теория должна была сыграть какую-то роль в ограничении ущерба. Люди осознали, что без понимания происходящего в экономике далеко не уйти.

Рост интереса к экономике сопровождался развитием статистики. К 1600 г. правительство Англии начало собирать данные о количестве и причинах смертей в Лондоне и вокруг него, чтобы оценить последствия эпидемий чумы. Эти цифры публиковались ежегодно, и в 1662 г. Джон Гронт использовал их для первой в мире работы по статистическому анализу – «Естественные и политические наблюдения, сделанные на основе биллей о смертности». В то же время сэр Уильям Петти, министр и бывший личный секретарь Томаса Гоббса, написал несколько экономических трактатов, в которых говорил о «политической арифметике», или аргументах, основанных на «числах, весах и мерах». Он не только начал рассчитывать национальный доход, но и разработал примитивную версию количественной теории денег, в которой попытался объяснить отношение между денежной массой и ценами. Петти стремился описать экономический потенциал ограниченного количества наличных денег и решил, что эффективность денег зависит от того, насколько часто они переходят из рук в руки. Его статистические методы убедили не всех: Джонатан Свифт написал знаменитую сатиру «Скромное предложение» (1729), в котором, используя арифметический язык в стиле Петти, описал, как жители Ирландии смогут заработать достаточно денег, чтобы прокормить себя, ежегодно выращивая и продавая по 100 000 «лишних» детей для употребления в пищу богачами. Тем не менее Петти утверждал, что, воспользовавшись математическим подходом, проницательный экономист сможет рассчитать путь к национальному процветанию с такой же точностью, как астроном рассчитывает будущее положение планеты. В 1696 г. статистик Грегори Кинг сделал еще один шаг – составил подробное и на удивление точное описание богатства страны, разделенное по классам и регионам. Часть этого описания была опубликована в «Эссе о торговом балансе» Чарльза Давенанта (1699). Это стало первой серьезной попыткой описать капитал Британии.

На арену вышел первый крупный экономист эпохи Просвещения. Ричард Кантильон по рождению был ирландцем, а по природе – бродягой. В Париже он поучаствовал в финансовой схеме Джона Ло, покупая и продавая до смешного переоцененные акции Миссисипской компании. Но там, где Ло совершил ошибку, Кантильон провел очень хитрую игру. Он понял, к чему приведет инфляционизм, так что тайно обменял свои банкноты незадолго до неизбежного краха. Таким образом, он оказался одним из очень немногих «миллионеров», не потерявших свои деньги. Позже он переехал в Лондон и незадолго до своего убийства в 1734 г. написал «Эссе о природе торговли в общем плане», которое считается первым настоящим трактатом по экономике. Эссе много лет циркулировало в рукописной форме, прежде чем его наконец издали в 1755 г. Кантильон воспользовался методом абстракций Буагильбера, в котором экономист устанавливает серию критериев для эксперимента, после чего «при прочих равных условиях» проверяет единственный фактор в своеобразной теоретической лаборатории. Он разработал теорию определения цены на товар, утверждая, что ключевым фактором является не стоимость производства, а спрос на этот товар, – она стала предвестником наших современных «законов спроса и предложения». Он заявил о важности фигуры предпринимателя, который берет на себя рыночные риски, и предположил, что проценты прибыли – это награда за риск. Также Кантильон продолжил развивать теорию денег, которую разрабатывал Петти. С помощью всего этого он начал резать путы меркантилизма, которые так долго связывали экономику Европы.

Когда книга Кантильона наконец была опубликована (во Франции), она оказала значительное влияние на новое поколение французских мыслителей. Появилась первая «школа» теоретиков экономики, вошедшая в историю как физиократы. Эта школа, возглавляемая доктором Франсуа Кенэ, страстно проповедовала свободную торговлю и принцип невмешательства государства в бизнес. Связывая свои экономические теории с концепцией естественных прав Локка, они утверждали, что налог должен взиматься всего один – налог на землю, которая, как они считали, является источником всех богатств. Одним из их символов веры был сложный математический график, «Экономическая таблица», которую Кенэ составил в 1758 г., чтобы продемонстрировать, как работает экономика. Граф де Мирабо, ставший одной из ведущих фигур Великой Французской революции, объявил ее одним из трех величайших достижений в истории человечества вместе с изобретением письменности и денег. Большинству людей, впрочем, она показалась совершенно непонятной. Но, тем не менее, в то время «Экономическая таблица» подкрепила идею, что экономика – это то, что можно изучать систематически. Среди правителей, которые применяли принципы физиократии в управлении своими государствами, были Карл Фридрих, маркграф герцогства Баден, и Леопольд II, эрцгерцог Тосканы. Ушли те дни, когда государственные министры занимались экономикой – теперь профессиональные экономисты давали советы европейским государствам.

Адам Смит, написавший «библию» экономики свободного рынка, забил последние гвозди в гроб меркантилизма. Смит читал Кантильона и общался с физиократами. А еще он был другом Давида Юма, который и сам писал о количественной теории денег. Величайшее произведение Смита, «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776), стало кульминацией целого века экономических теорий. В книге обсуждается разделение труда и его достоинства, способы использования денег, уровни цен, процентные ставки и стоимость труда, природа экономического прогресса, экономические последствия колонизации Нового Света и различные системы политической экономики. Ключевым аргументом Смита стало то, что государству не нужно защищать себя от своекорыстия торговцев, потому что торговцы, обогащая себя, одновременно обогащают и страну. Он четко изложил аргументы в поддержку свободной торговли: высокие пошлины на импорт стимулируют контрабанду, а при низких пошлинах ввозить чай или спиртное в страну тайком просто невыгодно. Кроме того, он показал, что старые взгляды на накопление богатства просто неверны: страны не получают никакой выгоды, накапливая огромные количества драгоценных металлов и ничего с ними не делая. Его книга сразу же обрела огромный успех. И, что важнее всего, она привлекла внимание политиков. Лорд Норт, тогдашний премьер-министр, согласился с аргументами Смита о налогообложении и свободной торговле с Ирландией. Его преемник Уильям Питт-младший всей душой выступал за свободную торговлю и составил договор с Францией, воплотивший идеи Смита в реальность.

Новое экономическое мышление XVIII в. было связано не только с политической экономикой, но и с личной прибылью. Как мы уже видели в разделе о Сельскохозяйственной революции, люди начали вкладывать средства в землю, чтобы она приносила урожаи получше. Ключевым понятием в подобных инвестициях был капитал. Чтобы купить землю, оплатить ее осушение или какие-то другие улучшения, предпринимателям требовалось брать деньги в долг. Таким образом, в XVIII в. по-настоящему оформилась банковская отрасль. В 1750 г. в Англии было около дюжины частных банков, в 1784 г. – уже 120, а в 1793–280[141]. К 1800 г. в одном Эксетере было целых пять банков, которые одалживали деньги жителям Мортонхэмпстеда и прочих поселений – заметный контраст с началом книги, когда на юго-западе Англии наличные деньги вообще были практически не в ходу[142]. Кредиты, предлагаемые банками, оказали намного большее влияние на денежную массу, чем инфляционистская эмиссия банкнот, предпринятая Джоном Ло. Если несколько вкладчиков положили в банк 1000 фунтов, а банк держал в резерве 10 процентов своих депозитов, то он мог выдать кредитов на 900 фунтов. Если эти 900 фунтов были вложены, скажем, в строительство фабрики, и строитель вложил полученную сумму в другой банк, тоже держащий в резерве 10 процентов депозитов, то второй банк может выдать кредитов еще на 810 фунтов. Исходные 1000 фунтов теперь стоят на бумаге 2710 фунтов – и это всего после двух циклов «вклад-кредит». Благодаря этому механизму банки смогли приумножить капитал и помочь с финансированием огромного количества сельскохозяйственных и промышленных вложений, что весьма положительно сказалось на процветании страны.

Будет неправильным закончить раздел об экономической теории, не упомянув одного из важнейших мыслителей этого века. Томас Роберт Мальтус был английским священником, на которого заметно повлияли труды Адама Смита и Давида Юма. Реагируя на слепой с виду оптимизм таких философов эпохи Просвещения, как Тюрго и Уильям Годвин, которые считали, что прогресс не закончится никогда, Мальтус приложил принципы новой экономики к самому фундаментальному вопросу, лежащему в сердце любого общества: всем ли людям достаточно еды? Как он указал в первом издании своего самого значительного труда, «Опыт закона о народонаселении» (1798), на протяжении всей истории значительная часть общества не могла выбраться из глубокой нищеты, и в то время положение оставалось прежним – и, тем не менее, оптимисты эпохи Просвещения не могли объяснить, почему так вышло и как с этим можно бороться. Мальтус писал:

Я читал некоторые рассуждения о совершенствовании человека и общества с большим удовольствием. Очаровательная картина, которую они представляют, наполняет меня теплом и радостью. Я отчаянно желаю, чтобы мы действительно достигли такого счастливого совершенства. Но я вижу огромные и, по моему пониманию, непреодолимые препятствия на пути к нему.

Мальтус увидел, что численность человечества увеличивается в геометрической прогрессии, экспоненциально, а вот запасы пищи – в арифметической прогрессии. Таким образом, растущее население невозможно поддержать не только в голодные годы. Если страна, в которой живет семь миллионов человек, может легко себя прокормить, объяснял Мальтус, ее население продолжит увеличиваться до тех пор, пока тем же количеством еды, что раньше кормило семь миллионов, не придется кормить семь с половиной или восемь миллионов. Цены на еду поднимутся из-за спроса. Однако бедные рабочие обнаружат, что из-за того, что их число выросло, цена труда уменьшится из-за переизбытка. Таким образом, определенная часть общества лишается пищи из-за естественного процесса размножения. В реальности, однако, рост населения сдерживается определенными факторами. Оглядываясь назад, Мальтус отметил, что переизбыток населения обычно сокращается с помощью голода, болезней или насилия. Кроме того, люди могут принимать превентивные меры ограничения роста населения – с помощью откладывания брака на более поздний срок, контроля над рождаемостью, целибата или абортов. Так или иначе, прогрессисты Просвещения слишком благодушны. Мальтус утверждал, что нынешнее общество не только не способствует прогрессу, который, в свою очередь, улучшает качество жизни абсолютно всех его членов, но и совершает нечто прямо ему противоположное.

Слова Мальтуса не понравились как многим его современникам, так и их потомкам; даже сегодня скептики очень негативно реагируют даже на упоминание его имени. В свое время он пережил немало персональных нападок и обвинений в бессердечности. Те, кто верили в прогресс, считали (и были в том неправы) его препятствием на своем пути, проповедником верной гибели. Они, конечно же, просто стреляли в гонца, принесшего дурную весть: экономисты-пессимисты не виноваты в падении экономики, более того, они наносят меньше вреда, чем оптимисты. Что же касается бессердечности – Мальтус был каким угодно, но не бессердечным. Напротив, он представлял собой редкое явление – экономиста, искренне заинтересованного в участи бедняков, а не занятого исключительно вопросами прибыли. Он был совершенно прав, сказав, что нужно избавиться от ловушки бедности, если мы хотим, чтобы прогресс действительно помог всем, а не немногим. Его мрачные предсказания не сбылись не из-за того, что он был неправ в принципе, а потому, что изобретатели и предприниматели научились использовать ископаемое топливо и улучшили способы удобрения почв и транспортировки пищи, добавив, таким образом, к уравнению новые переменные. Так уж вышло, что факторы, которые не дают сбыться предсказаниям Мальтуса, по-прежнему зависят от стабильности поставок ископаемого топлива. Соответственно, он остается одним из самых важных писателей-экономистов. Его имя и концепция «мальтузианских сдерживающих факторов» часто упоминаются теми, кто пытается предсказать рост населения и экономические тенденции. Но здесь, в качестве экономиста XVIII в., которого в наименьшей степени интересовала прибыль и в наибольшей степени – беднейшие слои населения, он является символом того, насколько далеко ушла экономическая мысль со времен меркантилизма и королевских монополий.