Голос советской истории

Голос без тела в СССР – идеологический, не патологический голос. Он не требует ответов на обычные вопросы, кто говорит, где и в какое время. Этот голос представляет власть, не персонализированную и абсолютную[795]. Глас из репродуктора был связан с особым дикторским голосом, которому были делегированы агрессивные, торжественные, эмоционально преувеличенные формы просодии. В реальности они были отданы высокому голосу генерального прокурора Андрея Вышинского, в медиальной реальности – низкому радиобаритону Юрия Левитана.

Левитан пришел на радио в 1931 году. С января 1934 года Сталину понравилось, как он прочел текст его доклада XVII съезду партии, и Керженцеву дали указание использовать этого диктора для обнародования самых важных известий[796]. Левитан, уроженец Владимира с сильным оканьем, занимался техникой речи с ученицей Ленского Елизаветой Юзвицкой и педагогом Михаилом Лебедевым, которые обещали ему, что он будет говорить по-московски лучше любого москвича. Над ударениями и интонацией он работал вместе с Качаловым[797].

Не всеми голос Левитана воспринимался как эстетически приятный. Интересно свидетельство Эсфирь Шуб, которая работала с Левитаном над фильмом «Испания» (1938). Поначалу было задумано, что текст Вишневского с прямыми обращениями в зал будет читать автор, как это сделал Хемингуэй в своем испанском фильме. «Своеобразен и прекрасен был дикторский текст Вишневского. Разговор вслух, вернее, мысли вслух для зрительного зала. ‹…› Были не совсем отчетливыми отдельные слова. Требовалась вторая, повторная перезапись. Звукооператор обещал все наладить. Вишневский был все время со мной на студии в зале звукозаписи, готов был работать, сколько понадобится. Он очень хотел сохранить авторское слово. Но руководство студии решило иначе. Приказало записать Левитана. Левитан, как мог, старался произносить текст по Вишневскому, но заменить его не мог. Прекрасно звучал молодой красивый голос Левитана, но над всем своеобразием текста, написанного для автора, нависло обычное звучание радиоцентра. Появился и ненужный пафос, и скандирование отдельных слов. Многое было безвозвратно утрачено»[798].

Еще более резок Олег Фрелих: «Юрий Левитан – наиболее законченное, совершенное воплощение стандартизованной банальности, которая установилась в нашей действительности и считается, очевидно, наиболее пригодной для информации “обывателя”. Его манера говорить, самое произношение слов, паузы, даже голос – все это является выраженьем советской оригинальности, патриотизма, необходимой меры высказывания с намеком в интонации на то, что государственная мудрость держит про запас еще нечто, что нельзя обнародовать. Он импонирует своим условным и безупречным тоном, своим безапелляционным патетизмом, он умеет дать иллюзию, что и сам он является рупором государственной мудрости. Все качества его, как диктора, все это “псевдо”, но навыки его настолько пропитаны неуловимой и приемлемой для обывателя банальностью чувства и мысли, настолько легко ложатся на сознанье слушателей, привыкших к характеру и стилю газетных и ораторских формулировок, что слушатель проглатывает его выступление с удовольствием. Настоящее чувство (патриотизм, печаль, тревога) всегда трудно другому, всегда волнует и утомляет. Все условное – скользит в сознанье, не тревожа его, только приятно оживляя» (дневниковая запись 26 ноября 1944 года)[799].

Фрелих, опытный актер, описывает установившуюся норму репрезентации, связанную с советским диктором. Голосу Левитана были отданы энергичные и агрессивные аффекты: гнев, возмущение, ярость, негодование, ликование, триумф. С начала войны он информировал о положении на фронтах, сообщал о поражениях и победах и – стал голосом советской истории. Его низкий баритон сравнивали с боевой трубой. Сегодня его объявление о победе под Сталинградом предлагают скачать как сигнал для сетевого телефона.

Особенностями его стиля была четкая ритмизация, с растягиванием гласных, с поднятием и опусканием голоса и эффектными паузами, акцентировкой чуть не каждого слова, с подчеркнутой артикуляцией и акцентами на повышении голоса и на торжественном замедлении. В этом он не отличался от главного диктора нацистской кинохроники Гарри Гизе. Правда, в отличие от низкого баритона Левитана голос Гизе был высоким, хар?ктерным, металлическим. После окончания войны ему было запрещено озвучивать выпуски киножурналов и позволено работать только на дубляже, где он стал немецким голосом Фреда Астера!

Сегодня трудно представить, как голос Гизе аффективно заражал слушателей, – он кажется неприятно резким, пронзительным. Этим громким голосам, декламирующим информацию с сонорными каденциями, крещендо и тремоло и подчас доставляющим ушам слушателей мучение, мы частично обязаны технике.

Левитан читал сообщения ТАСС и в 60-х годах. В 1963 году на Политбюро обсуждали, кто будет открывать по радио демонстрацию на Красной площади. В ответ на предложение отдать это, как всегда, Левитану Хрущев заметил: «Вот я езжу в Лужники, там молодой диктор, хороший голос, это май, это праздник. А Левитан… что, у нас война?»[800] Выбор Хрущева остановился на Александре Курашове, спортивном комментаторе новой станции «Маяк».

Голос Левитана, как и идеальный голос еще не найденного советского диктора, описанный комиссией в журнале «Радиослушатель», был лишен индивидуального зерна. Этим голосом невозможно спросить, сколько сейчас времени, позвонить приятелю или объясниться с девушкой, поэтому ходило так много анекдотов об употреблении голоса Левитана во всех обычных бытовых ситуациях. Не случайно на фоне этих нейтральных голосов дикторов – вплоть до голосов, обретших тела телеведущих Владимира Кириллова и Анны Шиловой, – советские политики обладали своеобразными хар?ктерными голосами, которые свидетельствовали о сознательном обращении их носителей, будь это Сталин, Хрущев, Брежнев или Горбачев, с акустическим пространством русской и советской культуры и ее медиа.