Природа и техника. Гитлер

До введения микрофона политики должны были обладать сильными голосами. У Гинденбурга был глубокий красивый бас, у Густава Штруве – фальцет, знамениты своими голосами были Лассаль, несмотря на проблемы с дикцией (он шепелявил), и Либкнехт. Август Бебель выступал без микрофона перед 150 тысячами слушателей (правда, слова его речи, по свидетельству очевидца, были развеяны ветром и поняты только теми, кто стоял совсем близко)[801]. Геттерт цитирует воспоминания политика и дипломата Эрнста фон Вайцзекера, который, наблюдая за политиками женевской Лиги Наций, отмечал, что швейцарцы и голландцы не умеют говорить эффектно, а немцы вообще не умеют говорить, в отличие от блестящих французов с их вкрадчивыми голосами и мелодичными интонациями. И в начале XX века победителями в школе ораторов были представители «темноволосых наций»[802].

Об этом знал новый политик Гитлер, который уделил в «Моей борьбе» много внимания магической силе произнесенного слова[803]. Слушатели Гитлера оставили свидетельства о его ораторском темпераменте, о его истерическом крике, о том, что, если в зале царил хаос, он был способен выстрелом в воздух подчинить внимание масс, как Павка Корчагин[804]. Восприятию голоса Гитлера отводится большое место в романах, мемуарах и современных исследованиях.

Клаус Манн в романе «Мефистофель. История одной карьеры» (1936) создал образы голосов власти Третьего рейха, Геринга и Гитлера. Первый говорит высоким, резким, стеклянным, светлым, пронзающим, звенящим голосом командующего, трескучим ледяным голосом Князя тьмы (60, 259, 260)[805]. Гитлер же говорит тихо, чтобы щадить свой сорванный хриплый голос, подавляя свой южногерманский говор во имя чистого немецкого произношения, что звучит как попытка прилежного зубрилы (268). Курт Тухольский писал в письме Вальтеру Газенклеверу 4 марта 1933 года: «Голос даже не такой уж несимпатичный. ‹…› Только он пахнет немного мошонкой, немного неаппетитно мужчиной, а так ничего. Иногда он перебирает с криком, криком же и блюет. Но в остальном – пустота, ничто. Никакой напряженности, ни одной кульминации. ‹…› Никакого юмора, теплоты, огня, ноль»[806]. Другой современник, оглушенный, потрясенный, писал: «Какой голос! ‹…› Насыщенный и звучный, предостерегающий, знакомый каждому немцу»[807]. Речи Гитлера развивались по одной схеме – от спокойного начала до пуанты, долго выдержанной паузы на «мертвой тишине» и театральном эффектном конце, который он часто завершал, форсируя голос до крайности и жертвуя разборчивостью[808].

Один из очевидцев писал: «Нервный, бледный, он не мог сразу свободно говорить. Первые страницы он читает с листа ‹…›, потом впадает в тон своего заклинания. В чем кроется его воздействие? Слушающий его впервые будет разочарован. Его голос не обладает мощью большого диапазона, он не очень чист и быстро приобретает хрипотцу. В его немецком сразу узнается австрийское происхождение, но не венское; он скорее близок высокому немецкому, так говорят венские чиновники родом из Богемии. ‹…› При этом разборчивость четкая, и его можно хорошо понимать даже в радиусе 60 метров. Среди мюнхенцев этот немецко-богемский бюрократический язык кажется даже языком образованного человека. ‹…› Учитывая большую впечатлительность мелкобуржуазных масс по отношению к слову, вдвойне обидно, что среди немцев не нашлось оратора, обладающего даром высказать нечто разумное на доступном народу, образном языке. Среди сегодняшних заик Гитлер настоящий оратор. ‹…› Он слабый риторик, полный ноль в области мысли, и самым сильно действующим моментом в его речах становится его способность возбуждать эмоции. Уже от греков известно, что в речах более всего ценится их благозвучность, что их воспринимают как красивую песню; также относятся к этому французы и итальянцы: их великие ораторы – певцы. ‹…› Может быть, Гитлер верит в то, что говорит. Во всяком случае, этот тон эмоциональной убежденности гарантирует ему успех. Это самая примитивная ступень ораторского искусства и полный детский сад в области политики»[809].

Исследователь воздействия голоса Гитлера Корнелиус Шнаубер считает, что Гитлер обладал удивительным даром подстегивать эмоции; что громкость его голоса и истеричный пафос гипнотизировали слушателей и действовали в первую очередь на вегетативную нервную систему. Ритм его речей со скандированием слогов, который разрушал синтаксис предложений, мешал следовать логике его мысли. Его экспрессивный динамический диапазон охватывал в модуляции две с половиной октавы. В спокойном состоянии его голос был близок к баритональному тембру, в крике он переходил на фальцет. При этом он мог достигать и глубокого грудного голоса, и мелодика его речей избегала монотонности[810].

Психолог Теодор Липпс описывал голос Гитлера как исcтупленный рев[811]. Корнелиус Шнаубер приводит высказывания стенографисток и современников о том, что Гитлер кричал и в обычной обстановке. Но в редкой записи разговора Гитлера со шведским дипломатом в интимной обстановке, которую поместили на YouTube (и быстро убрали), его голос звучит мягко и просто. Очевидно, он обладал разными голосами, публичным и приватным, умел ими пользоваться и к этому умению пришел постепенно, путем тренировки.

Гитлер от природы обладал хрипловатым голосом. В ранних выступлениях современники отмечали визгливые тона, которые врывались в его баритон, как только он повышал голос. В записях речей Гитлера голос выдает напряжение мускулов гортани и шеи, напряжение всего тела заметно и на фотографиях, сделанных во время выступлений. Он не умел подавать голос в полном объеме, и глухое звучание производило впечатление неуверенности в себе, которая поддерживалась письменной – неразговорной – лексикой его речей. После того как он несколько раз терял голос и врачи диагностировали угрозу паралича связок вследствие перенапряжения, Гитлер был вынужден обратиться к профессиональному учителю риторики Паулю Девриенту, знаменитому тенору 20-х годов[812]. Девриент сопровождал Гитлера с апреля по ноябрь 1932 года во время его избирательной кампании по Германии и занимался с ним постановкой голоса, техникой речи и основами ораторского искусства, включая жестикуляцию. Он научил Гитлера правильному посылу с переносом резонатора в грудь, избегая напряжения мускулов гортани. Эти занятия повлияли на изменение высоты голоса (он стал более низким) и изменили интонационную фразировку Гитлера. Хотя уроки должны были остаться тайными (Девриент опубликовал книгу о своих уроках много позже[813]), об этом знали современники, и Брехт, а позже Дьордь Табори сделали уроки актерского мастерства предметом пародии в пьесах «Карьера Артуро Уи» (1941) и «Моя борьба» (1987).

Современная пресса, обсуждавшая стиль Гитлера-оратора, всегда приписывала магическую силу его воздействия природному темпераменту и живому голосу фюрера. Эта аура природного и аутентичного поддерживалась и тем обстоятельством, что Гитлер избегал выступлений по радио, которое с 1933 года полностью подчинялось министерству пропаганды, так что речи Гитлера могли бы быть услышаны одновременно 56 миллионами. Но свои выступления по радио сам Гитлер признавал неудачными, считая, что его воздействие пропадало. Обычно это трактовали либо в духе присвоенных национал-социалистами идей романтиков о языке, связанных с природой и магической силой голоса[814], либо объясняли трудностью Гитлера говорить в изолированном пространстве, наедине с самим собой, обращаясь к невидимой аудитории – без электризующего действия массы[815]. Но ему реально не хватало электрической силы, потому что его «прямой» голос, о непосредственном воздействии которого много писали современники, был феноменом медиальным – в прямом смысле электрическим, как это показали современные немецкие исследователи, Карл-Хайнц Геттерт и Корнелия Эппинг-Ягер. Они обнаружили, что «живой» голос фюрера был продуктом продуманной акустической инсценировки при помощи умелого использования новейших динамиков[816].

Ранние механические средства усиления голоса – труба, который пользовался Мирабо, гигантский мегафон, который можно увидеть в проекте трибуны Клуциса, – искажали звучание голоса. Также искажали звучание голоса ранние электрические усилители – микрофон и динамик. Ситуация изменилась в 1924–1926 годах, когда новые динамики фирмы «Симменс» преодолели эти искажения. Теперь 20 тысяч слушателей могли услышать политика одновременно (хотя жалобы на грохот динамиков и свисты микрофонов оставались до 1926 года). Новые динамики создавали интересный эффект электрического эха, с которым ораторы должны были обращаться сознательно, разбивая речь на маленькие периоды и делая между ними паузы, чтобы реверберация не заглушила звучание голоса. Национал-социалисты с самого начала своей пропагандистской деятельности были крайне заинтересованы в техническом оснащении митингов. Они были первой партией, заключившей контракт с Симменсом на поставку новейшей техники[817]. Динамики, похожие на грибы, были искусно расставлены акустиками по большим территориям в расстоянии 50 метров друг от друга, так что в 1933 году огромное пространство Темпельхофа в Берлине или территория стадиона в Нюрнберге могли быть охвачены голосом Гитлера и других политиков[818]. Динамики преобразовывали эти голоса в медиальный феномен в режиме сиюминутной трансляции и создавали природное пространство электрических резонансов. Голос Гитлера возвращался к нему, так что он мог услышать этот голос, электрически преобразованный, отраженный и усиленный, и вдохновиться его звучанием. Низкие частоты, которыми голос снабжался в этом электрическом отражении и умножении, действовали на слушателей безотказно. Анализы Геттерта и Корнелии Эппинг-Ягер убедительно демонстрируют, как продуманная медиальная инсценировка преобразовывала голос Гитлера и как современная пресса умалчивала ее, создавая миф голоса фюрера как явления самой природы – без технических посредников, без медиатизации. Геттерт соотносит это с немецкой традицией, не допускающей в это время использование микрофонов и динамиков в храме при проповеди как кощунственную замену прямого непосредственного устного слова на голос машинный и механический[819]. Фотографы должны были следить за тем, чтобы микрофон не попадал в кадр, так же как и очки (Гитлера, Сталина или Кирова). Весь медиальный антураж как бы растворялся в ландшафте, хотя на фотографиях общего плана и в хронике хорошо видны расставленные по всему полю динамики. Немецкая пропаганда, отсылая к мифам романтиков, создавала имидж природного голоса Гитлера как живого, аутентичного, первозданного (urspr?ngliche) феномена, необходимого как средство создания соборности, мифической аутентичной общности, не связанной с «мертвой» техникой. Эта установка распространялась на голоса всех политиков Третьего рейха.

Интересно в этом контексте свидетельство корреспондента Ассошиэйтед Пресс Луи П. Лохнера о воздействии на него речи Геббельса в 1932 году, где журналист замечает искусную имитацию природного волнения: «Этот крохотный человек, один из самых ловких искусителей, которые когда-либо существовали в Германии, был абсолютно холоден и контролировал себя, создавая в то же время впечатление того, что он глубоко взволнован и его несет собственное красноречие. Его голос, казалось, дрожал от эмоций. ‹…› Однако ‹…› его красивые руки производили властные жесты без малейшей дрожи и выдавали фальшь дрожавшего голоса»[820].

Ораторский стиль Гитлера оказал влияние на немецких политиков. Курт Шумахер, первый демократический бургомистр Берлина, в речи о судьбах Европы, произнесенной в 1945 году перед английскими студентами, своим громким криком возродил в ушах современников воспоминание о звучании голосов Третьего рейха[821].

«Природный» истерический темперамент фюрера имитировали большинство актеров в роли Гитлера – и советских, и немецких[822]. Решение занять в этой роли Бруно Ганса, самого известного интеллектуального актера нового немецкого кино, ангела Вима Вендерса, с мягким швейцарским акцентом и глухим тихим голосом, было решением крайне неожиданным. В фильме «Крушение» Оливера Хиршбигеля и Бернда Айхингера (2004) Бруно Ганс старался не имитировать интонации Гитлера, а подчеркнуть разницу между его частным и публичным голосом, который его персонаж использует независимо от пространства. В фильме он заперт в бункер и общается не только с генералами и отчаявшимися соратниками, но и с женщинами – своей молодой секретаршей, Евой Браун, Магдой Геббельс.

Так же по-иному работает с голосом Гитлера русский актер Леонид Мозговой в фильме «Молох» (1999), следуя режиссерской концепции Александра Сокурова, написавшего подробные характеристики персонажей для немецкого озвучания.

Гитлер

Стремиться к совпадению с тембральными характеристиками документальных записей. В отличие от привычного рисунка звучания его голоса на исторических фонограммах, в нашем случае не забывать, что в большинстве сцен он будет говорить и тихо, вкрадчиво, как бы осторожно, почти деликатно. В таких ситуациях его голос звучит приятно, “бархатно”, почти красиво. Иногда он произносит фразы так тихо, что голос скорее похож на шепот: но это не шепот, это особая, мастерская “тихость”, собеседник слышит и разбирает каждое его слово. Голос звучит всегда уравновешенно, что выдает ораторский навык.

Актер должен помнить, что его герой – человек, всегда вынужденный владеть собой, наблюдать за собой, все время контролирующий себя. Вместе с тем это глубоко несчастный человек, возможно не осознающий этого, поэтому именно его голос, оттенки тембра выдают его внутреннюю неуверенность. В тембре прослушивается некая ломкость, хрупкость. Это именно ломкость, как у подростка в переходном возрасте. Смеется странно, почти неестественно, но делает это с удовольствием, теряя над собой контроль в эти моменты[823].

Полной противоположностью этому стилю и голосу, ставшему предметом пародии у Чаплина в «Великом диктаторе» (1941), в советском фильме «Падение Берлина» (1949), в немецких анекдотах, была манера говорить и выступать публично американского президента Рузвельта, который сделал своим медиумом радио. Радио было впервые использовано в избирательной кампании в 20-х годах Кальвином Кулиджем. У этого политика был слабый и тихий голос, но четкая артикуляция, и многие считали, что без помощи радио Кулидж никогда бы не смог стать президентом. Он был первым политическим микрофонным голосом, который действовал своей интимной непосредственностью[824]. Спокойная интимная непосредственность стала маркой Рузвельта. В свои обращения к нации, начинавшиеся часто словами «Друзья», он включал атмосферные бытовые шумы, погружая в них свой голос. Реплику о жаре в Вашингтоне он сопровождал действием – отпивал воду, и его глотки были слышны и действовали на слушателей, по замечанию Дос Пассоса, успокаивающе, как будто человек, сидящий напротив, наклонился и сердечно заговорил с вами[825]. Рузвельт ввел на радио жанр частных разговоров у камина о большой политике, которые передавались по время войны. Он превратил свой интимный частный голос, в котором не чувствовалось напряжения и который не переходил в крик или фальцет, в голос публичный, предпочитая более медленный ритм, паузы, близость к микрофону. Обама перенес в первой избирательной кампании эту манеру в пространство стадионов, используя приближение к микрофону в определенные моменты как средство ставить ударение. По сравнению с Рузвельтом он вернулся к б?льшему количеству ударений.