Певческая традиция Русской Православной Церкви в послереволюционные годы: созидание на краю пропасти Т. А. Чернышёва

В истории Русской Православной Церкви XX века две эпохально-значимые «вехи» открывали новую трагическую реальность – созыв Поместного Собора РПЦ (15.08.1917 – 7/20.09.1918) и революционные потрясения «Великого Октября» (25.10./7.11.1917). Оба события ознаменовали конец старой и наступление новой эпохи: первое – возвестило завершение синодального периода и вступление в новый патриархальный период; второе – на руинах старой империи провозгласило строительство нового мира социалистических ценностей, в котором не было места религиозному «опиуму». Объявленное властью целенаправленное гонение на церковь, а вместе с ним и жестокое разрушение церковно-певческой культуры в 20-30-е годы было связано с общей политикой новой советской идеологии, видевшей в религии контрреволюционного врага, защитника монархического строя, угнетателя-эксплуататора народа. По мнению современного учёного-архивиста и историка церкви М. В. Шкаровского, «установление советской власти в октябре 1917 г. привело к беспрецедентным со времён преследований христиан в первые века наше эры гонениям на христианство в России. Несколько сотен тысяч православных священно и церковнослужителей были убиты. Этот трагический опыт имеет глубокий духовный смысл, который требует изучения и осмысления» [9, с. 1]. На основе изучения архивных данных историк приводит конкретные цифры и факты¹.

Масштаб трагедии поражает, как поражает и то, что, несмотря на испытание, в оставшихся незакрытых православных церквях и соборах России продолжала «гореть свеча», не угасало молитвенное слово, продолжало звучать церковное пение. Как писал известный церковный историк, очевидец всей трагедии А. Э. Краснов-Левитин, «многим казалось тогда, что русской церкви нет, что религия на Руси умерла. Но не оскудела и в то время на Руси божественная Благодать, немощная, врачующая, оскудевающих восполняющая» [2, с. 8]. Цель настоящей статьи – обозначить некоторые «ориентиры» в развитии певческого дела Русской Православной Церкви в условиях «красного террора» (1917–1936), показать то, каким образом продолжала звучать молитва в период трагического «надлома» веками созидаемой церковно-певческой культуры.

Как известно, в дореволюционной России, и в частности в предреволюционные десятилетия, православное церковное пение было в центре внимания – многочисленные дискуссионные вопросы выносились на страницы научных и публицистических изданий²; насущные проблемы обсуждались в рамках деятельности различных общественных организаций³, регентских съездов и съездов хоровых деятелей⁴. В частности, последний – шестой Всероссийский съезд хоровых деятелей состоялся в мае 1917 года, практически накануне созыва Поместного собора. Все предложения и принятые на съезде решения не имели законодательной силы и статуса соборного постановления: отражая общественное мнение, они носили лишь характер обсуждения наиболее насущных проблем церковного искусства. Необходимость решения и закрепления их именно соборными постановлениями была одной из многочисленных задач, стоящих перед Собором⁵.

Выносимые на соборное обсуждение вопросы, касающиеся церковного пения, затрагивали различные его аспекты: осмогласие, свободные духовно-музыкальные сочинения, общенародное пение, церковно-певческое образование, организацию управления церковным пением, введение инструментов в православное богослужение и др. Однако при этом многие волновавшие всех проблемы оказались в тени, оставаясь не рассмотренными – такие, как материальное положение регентов и певчих, угнетение церковно-певческих тружеников, введение единого Обихода и др. (см. об этом: [3, с. 681–685]). Кроме того, к обсуждению Проекта Резолюции по церковному пению, подготавливаемого Подотделом «чтения и пения», не были привлечены, как предполагалось ранее, специалисты – церковные композиторы, историки церковной музыки, регенты и церковно-певческие деятели (С. В. Рахманинов, А. Т. Гречанинов, М. М. Ипполитов-Иванов, А. Д. Кастальский, Д. В. Аллеманов, В. М. Металлов, А. А. Архангельский, А. Д. Городцов, Н. М. Данилин и др.). Ограничились лишь приглашением А. Д. Кастальского, Д. В. Аллеманова – в качестве членов собора, Д. И. Зарина и А. В. Никольского – с правом совещательного голоса и В. М. Металлова – в качестве стороннего рецензента. Многие вопросы остались не решёнными не только в силу внутренних причин – например, отсутствия единого мнения среди участников дискуссии, но и внешних – стремительно развивающаяся революционная стихия во многом корректировала ход событий. Однако, несмотря на трудности, Проект Резолюции «Об упорядочении церковного пения» после обсуждения был одобрен VII Отделом Собора и получил статус Соборного постановления. Предполагалось, что Церковь им будет «руководствоваться долгие годы, а может быть и столетия» [3, с. 680]. В сентябре 1918 г. Собор закончил работу и принял решение о созыве следующего Собора весной 1921 г. Но планам на будущее не суждено было сбыться, и грядущая реальность предложила другой ход развития событий…⁶.

Трудно представить осуществление церковно-певческой культуры вне храма, вне атмосферы молитвенного процесса богослужения и стройно звучащего церковного хора. В связи с этим невольно возникает вопрос, какие же храмы остались «неприкосновенными» в первые два десятилетия после Октябрьской революции и продолжали быть действующими, несмотря на время тяжёлых утрат? Исследователи приводят следующие цифры: в 1917 г. на территории Северо-запада России⁷, «действовало 2654 храма всех конфессий, в том числе около 2500 православных. Из них к 1929 г. были закрыты 530, главным образом домовых храмов» [9, с. 1]. Относительно храмов Петербурга (Петрограда, Ленинграда), продолжавших быть открытыми в 20-е годы, ответ находим в упоминаемом выше автобиографическом повествовании А. Э. Краснова-Левитина, относящемся к 70-м гг. XX в. В своих воспоминаниях автор приводит важные статистические сведения и, что ценно, при этом он указывает принадлежность каждого из храмов к тому или иному направлению (православному, обновленческому, иосифлянскому) и указывает дату закрытия или уничтожения каждого из них. В частности, подводя итог, он пишет: «Итак, в Питере (в 20-е годы) насчитывалось 96 храмов. Из них 32 храма принадлежали к обновленческому течению или к различным связанным с ним группировкам, а 5 храмов принадлежали к крайне правому иосифлянскому течению. Кроме того, до 1930 г. под Петергофом была открыта Троице-Сергиева Пустынь. Очень большое количество верующих совершало паломничества в Макарьеву Пустынь под Любанью (120 км от Питера), которая была открыта до 1932 г. <…> Из этих 96 храмов сейчас (в 1970-е годы. – Г. Ч.) цело только 7. 89 церквей закрыты, снесены, поруганы, истоптаны. 89 кровоточащих ран. И сейчас, через 50 лет, они не зажили и не заживут никогда» [2, с. 67].

К сожалению, в воспоминаниях А. Э. Краснова-Левитина практически нет сведений о том, как тогда пели в том или ином храме – находим здесь лишь некоторые высказывания, косвенно касающиеся интересующей нас темы. Например, он отмечает, что в конце 20-х годов иосифлянский храм Спас на Крови (закрыт в 1932 г.) был полон верующих и, в отличии от Казанского и Исаакиевского соборов, в которых «ввиду их громадных масштабов совершенно пропадала красота богослужения <…> храм Спаса на Крови, наоборот, обладал прекрасной акустикой: каждое слово было слышно» и именно здесь, по его мнению «пел хор под управлением Рождественского – лучший хор Питера» [2, с. 106]⁸. Помимо храма Спаса на Крови, А. Э. Краснов-Левитин указывает на существование в Ленинграде 1928 года пяти приходов иосифлянского направления⁹. Автор подчёркивает, что «иосифлянские епископы и священники принципиально отказывались от регистрации и от каких бы то ни было сношений с властью». В связи с этим, он отмечает одну из отличительных черт церковного пения иосфлянского богослужения: «…прежде всего здесь не поминали властей. В храмах, признавших митрополита Сергия, была такая формула поминовения великой ектении: „О богохранимей стране нашей и о властех ея, о еже мирное и безмятежное житие поживем во всяком благочестии и чистоте, Господу помолимся“. В храмах иосифлянских произносилась другая формула: „О богохранимей стране Российстей и о спасении ея Господу помолимся“» [2, с. 107].

Процесс уничтожения и закрытия храмов, в частности в Ленинграде, продолжался и в 30-е годы¹⁰, но некоторые из них продолжали оставаться открытыми. Однако по сравнению с 20-ми годами количество открытых храмов значительно уменьшилось. Так М. В. Шкаровский пишет: «К 10 июня 1937 г. в Ленинграде осталось 34 открытых православных храма – 25 „тихоновских“ (один из них „иосифлянский“) и девять обновленческих (один – „живоцерковный“), в которых служило соответственно 79 и 43 члена притча. Кроме того, ещё 14 церквей действовали в южных пригородах – Петергофе, Пушкине и Колпине». К лету 1941 г. в одной из крупнейших епархий страны – Ленинградской уцелел лишь 21 незакрытый православный храм, в том числе 13 в Ленинграде и пригородах. В семи городских и пригородных храмах Московского Патриархата в это время служили 19 членов притча, к ним надо добавить ещё одну церковь Московского Патриархата – храм Спаса Нерукотворного Образа в Шувалове, где служил протоиерей Александр Мошинский, иосифлянскую церковь Пресвятой Троицы в Лесном – настоятель иеромонах Павел (Лигор), а также четыре обновленческих храма: Спасо-Преображенский собор, церковь преп. Серафима Саровского на Серафимовском кладбище, Князь-Владимирскую церковь в Лисьем Носу и храм св. Николая Чудотворца на кладбище в Колпине <…>. Таким образом, всего к началу Великой Отечественной войны в храмах северной столицы и её пригородов оставалось 28 официально зарегистрированных священнослужителей, кроме того в городе проживало ещё около 30 приписных и заштатных священников. Это было все, что осталось от превышавшего тысячу человек дореволюционного духовенства Петрограда. Подобные же страшные потери понесло и духовенство Ленинградской области» [9, с. 7–9].

В связи с антирелигиозной политикой новой советской власти резко изменилась жизнь и судьба многих выдающихся представителей российской музыкальной культуры, чья деятельность и творчество так или иначе были связаны с областью духовного творчества, исполнительства, образования. Бывшие профессора, композиторы, педагоги, руководители хоров в одночасье оказались «не у дел» – некоторые из них покидали родину, а другие, оставшиеся на ней, претерпевали испытания на идеологическую «прочность», пытались найти компромиссное решение, применяя свой профессиональный опыт и знания в новых условиях. Сотрудничество с новой властью нередко осуждалось в церковных кругах и за «изменниками» закреплялось звание «красных профессоров». Напротив, те, кто верил в непоколебимость дореволюционных ценностей, оказывались «выброшенными за борт» как мешающий революции «пережиток монархического прошлого».

В тяжелейших условиях особые утраты несла церковь, а вместе с ней и церковно-певческая культура. Один из выдающихся представителей дореволюционной церковно-певческой науки А. В. Преображенский¹¹ в 1928 г., отмечал: «Как и во многих областях культурной жизни, революция и здесь произвела грандиозный переворот. Прежде всего, потрясена до глубочайших основ твердыня церкви – и – следовательно – церковной жизни, церковного искусства. Вместе с ней рушились основы старой народной культуры, связанной с бытом и культом. Церковная музыка просто перестала существовать, как фактор, который нужно было учитывать в плане нашей жизни. Хоры распались и разлагаются, жизни в них нет, или она остановилась…» [1, с. 79]. Действительно удары судьбы не обошли церковный клирос. Так при проведении паспортизации населения весной 1933 г. запрещалось регистрировать и выдавать паспорта многим служителям культа, в том числе и «дьяконам и регентам хоров, хотя бы он был любитель…» [9, с. 3]. В связи с закрытием храмов резко сократилось количество церковных хоров, сократился и их певческий состав, изменился профессиональный и возрастной облик поющих. Кроме того, не прошли бесследно и годы Гражданской войны, голод, разруха, значительно сократившие население страны.

В атмосфере революционной стихии и гонений страдали не только люди, но гибло и ценнейшее наследие дореволюционного прошлого церковной культуры – богатые собрания нот и книг. В частности, в одном из рукописных источников – в «Словаре русского церковного пения» Д. С. Семёнова¹² – отмечалось, что «церковно-певческое дело до 1917 г. могло гордиться собранием ценнейших книг, рукописей нот и др. памятников в различных книгохранилищах» [6, с. 118]¹³. Однако, в 1917–1918 гг. многое в этих бесценных хранилищах не выдержало испытания временем: «особенно пострадали рукописи и доски в нотнице П. Юргенсона, сданные в «макулатуру» в годы владычества РАПМ [там же, с. 119]. Также Д. С. Семёнов подчёркивает, что богатые собрания нот и книг, хранились и в частных библиотеках. Автор пишет: «Музыковеды, регенты, композиторы XIX–XX вв. могли гордиться своими личными нотными и книжными библиотеками, а иногда и старинными рукописями в них. Хорошее собрание у Киреева в СПБ, Степанова Е. Ф. в Тамбове, свящ. Лебедева В., также, регентов архиерейских хоров и др. музыкальных деятелей (Т. Ч. - карандашом дописаны имена «Любимова», «Грибушина» – регента из Рыбинска). Много рукописей, книг, нот хранилось по церквам, монастырям, лаврам, а также у духовенства. Всё это исчезло после 1917 г., будучи предано уничтожению во времена катастрофических потрясений, и розыски оставшегося в настоящее время (1941) связаны с большими трудностями» [6, с. 119].

Ценно, что на страницах рукописи Д. С. Семёнова не только упоминается, но и кратко повествуется о печальной судьбе многих частных архивов, которые после смерти их владельцев были подвергнуты уничтожению или были рассеяны в неизвестном направлении. Среди них: архив В. В. Лебедева (умершего в 20-х годах XX в.) – священника, известного в Тамбове и провинции музыкально-педагогического деятеля, редактора журнала «Гусельки Яровчаты» (Тамбов, 1907–1909), автора около 30 сочинений по вопросам музыки в школе, церковных хорах, пособий, композитора; архив Ф. Е. Степанова (1870–1947) – регента, композитора, учителя пения в школе г. Тамбова, сотрудничавшего с П. Богдановым и журналами «Гусельки Яровчаты», «Баян» и др.; архив А. М. Покровского, известного в своё время церковно-певческого деятеля, регента Новгородского архиерейского хора (до 1912 г.) и преподавателя пения в духовной семинарии, автора 11 книг и брошюр, посвящённых церковно-певческому просвещению (теории, истории церковного пения), с 1910 г. – издателя «Гуселек Яровчатых», владельца богатейшей нотной и книжной библиотеки. Благодаря сохранившимся воспоминаниям Д. С. Семёнова узнаём о переписке автора с известными музыкантами, композиторами, церковно-певческими деятелями – Б. В. Асафьевым, А. В. Никольским, П. Г. Чесноковым, А. В. Александровым, М. В. Бражниковым, Н. Д. Успенским и др. В них запечатлены многие неизвестные ранее событийные факты их биографий. Ценность рукописи Д. С. Семёнова заключается в информации, необходимой для восполнения страниц истории отечественной церковно-певческой культуры – в частности, в содержащихся в ней сведениях мемуарно-биографического характера, раскрывающих многие забытые сегодня имена тружеников церковно-певческой культуры (чьей памяти автор посвятил свой труд).

Таким образом, благодаря тому, что «рукописи не горят», есть надежда на восстановление утраченных страниц церковно-певческой истории послереволюционного лихолетья. Многое могут рассказать и сохранившиеся архивные материалы. Попытаемся далее на их основе восполнить сведения о развитии традиции церковного пения 20-х – начала 30-х гг.: в частности, одного из значительных церковных хоров дореволюционного Петербурга, центра монастырского богослужения – Митрополичьего хора Александро-Невской Лавры. Как известно, богослужение в петербургской Лавре не прекращалось вплоть до сентября 1933 года, Лавра была одним из последних монастырей, закрытых в советское время – 12 сентября здесь состоялось заключительное праздничное богослужение, которое провёл митрополит Серафим (Чичагов)¹⁴.

После издания в 1918 г. советской властью декретов и распоряжений – в частности, декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» (23.01.1918), а также распоряжения о конфискации владений Александро-Невской Лавры в Петрограде (13.01.1918) – имущественные права Александро-Невской Лавры были нарушены, в результате чего она претерпела серьёзные утраты своих материальных церковных ценностей и разрушение системы финансового обеспечения¹⁵. Несомненно, это серьёзно повлияло на материальное положение лаврского хора, в котором и без того обстановка была накалена до предела. Ещё в апреле 1917 г. певчие Митрополичьего и Братского хора организовали протестное «демонстративное выступление»¹⁶. Недовольные условиями своего труда, и особенно своим материальным положением, они, «избрав из своей среды «Исполнительный Комитет», решили образовать управление хором на совершенно новых началах, устранив почти совсем от участия в управлении лаврское начальство и заявив совершенно неисполнимыми и ни с чем не сообразными требования Лавры. Добиваясь исполнения своих требований, хор в мае того же года объявил забастовку, в которую втянуты были малолетние певчие хора. Известный всей России регент И. Я. Тернов, поднявший хор на небывалую высоту, «Исполнительным Комитетом» был устранён и ушёл в отставку. Последствием явилось полное падение дисциплины в хоре, совершенное отсутствие всякого надзора за малолетними певчими, каковой надзор и ранее оставлял желать много лучшего, и упадок самого пения. Попытки лаврского начальства найти какие-либо пути соглашения с хором не имели успеха, и тогда пред Лаврою стал принципиальный вопрос о необходимости и пользе самого существования этого хора»¹⁷.

Но, несмотря ни на что – ни на внешние, ни на внутренние обстоятельства – в 1917 г. богослужебное пение в Александро-Невской лавре, обеспечиваемое силами братского и Митрополичьего хоров, продолжало звучать. Петроградский Митрополичий хор оставался одним из известных в России Архиерейских хоров. Он имел в своём составе тогда 93 певчих: «28 человек взрослых и 65 малолетних, хотя на лицо их, не считая 17, призванных на войну и пользующихся от Лавры пособием, – 12 взрослых и 40 малолетних»¹⁸. Певчие хора получали жалованье, жильё, обмундирование и «столовые деньги» от Лавры.

Однако следующий 1918 год стал критическим для существования Митрополичьего хора, хотя и были приняты некоторые меры по стабилизации его положения: в частности, с января 1918 г. хор вновь возглавил И. Я. Тернов (в общей сложности, прослуживший в нём почти 25 лет – с 1893 по 1918 гг.). Вернулся он не без участия певчих, хлопотавших перед Духовным Собором о возвращении «заслуженного регента». Однако впереди его ожидали новые серьёзные испытания. Во-первых, время от времени в связи с тяжёлым финансовым положением Лавры поднимался вопрос о роспуске Петроградского Митрополичьего хора, либо замене его братским хором – выдвигались предложения, чтобы регент возглавил его. Во-вторых, стремительно ухудшающееся материальное обеспечение малолетних певчих привело к тому, что некоторое время (с конца февраля по апрель 1918 года) хору пришлось петь без мальчиков: они были уволены, что заставило И. Я. Тернова позаботиться о специальном репертуаре для мужского хора. Возвращение 28 малолетних певчих в хор, осуществлённое благодаря хлопотам Д. Л. Аксёнова (вплоть до вложения им личных денежных средств)¹⁹, не могло уже исправить положения, и вопрос финансирования детского хора в последующее время будет постоянно подниматься. В-третьих, работа хора осуществлялась в тяжелейших условиях – например, летом 1918 г. ощущалась нехватка бумаги для напечатания нот, костюмы для малолетних певчих переделывались из старых кафтанов и кунтушей, Певческая столовая была отдана во временное пользование Общественной столовой района и т. д. Осенью (в конце сентября) 1918 г. И. Я. Тернов уехал в Тамбов, получив разрешение на полуторамесячный отпуск, из которого в Петроград, по-видимому, больше не вернулся. Подтверждением тому может служить Заявление Д. Л. Аксёнова от 27.12.1918 г., в котором он с сожалением вспоминал об утрате традиций «высокохудожественного пения Терновского хора» и о том, что его хлопоты «о сохранении во главе хора его незаменимого регента И. Я. Тернова» не увенчались успехом²⁰.

После ухода И. Я. Тернова хор возглавил бывший регент Главного Преображенского полка А. Ф. Мартьянов, оставшийся без работы после ликвидации всех военных хоров. 25 августа/7сентября 1918 г. по просьбе И. Я. Тернова он был утверждён митрополитом Вениамином в должности помощника регента вместо уволенного И. Семёнова²¹, а уже в ноябре 1918 г. сам возглавил хор, но прослужил в нём недолго – до мая 1919 г. Время руководства А. Ф. Мартьяновым было связано с продолжающимся ухудшением материального положения лаврского хора и, судя по сохранившимся свидетельствам, разрушением его певческих традиций.

В наступившем 1919 г., в феврале, Духовный собор был вынужден в своём Рапорте Его Высокопреосвященству Вениамину Митрополиту Петроградскому и Гдовскому Свято-Троицкия Александро-Невския Лавры Священно Архимандриту докладывать: «Отсутствие послушников-певчих создаёт много неудобств при исполнении братией Лавры различных церковных треб и лишило Лаврские праздничныя богослужения большаго благолепия в смысле церковного пения. Духовный Собор, сознавая, что послушники певчие уходили из Лавры не только из-за призыва на военную службу, но из-за недостаточного обеспечения, заботился и заботится о приискании послушников и улучшения их мат. положения, насколько можно. Духовный Собор находит необходимым, в силу резолюции Вашего Высокопреосвященства, войти в переговоры с взрослыми певчими об условиях увеличения хора и большаго усердия его к богослужениям, на счёт братской кружки, взамен послушников-певчих»²².

Несмотря на тяжелейшие материальные условия в 1919 г. Митрополичий хор продолжал принимать участие в богослужении. После ухода А. Мартьянова в июне 1919 г. регентом хора стал певчий В. Л. Еловенко, которому пришлось, как видим из нижеследующего документа, «подтверждать» перед певчими свой регентский статус и писать в Духовный Собор Прошение следующего содержания: «Прошу Духовный Собор выдать мне за подписью Владыки Митрополита бумагу в том что я регент Митрополичьего хора, в чем бы я мог ориентироваться хором, ввиду того что некоторые певцы, не желая подчиняться моим хоровым требованиям, считаясь с тем, что у меня нет никаких доказательств, а посему я не могу ни чем руководствоваться и не могу предъявлять к хору требования с чисто музыкальной стороны»²³. Количественный состав взрослых певчих, получавших «столовые деньги», при В. Еловенко ещё более сократился, доходя до 6 человек.

Подчеркнём, что 1919 год стал последним годом существования Митрополичьего хора в его традиционном смешанном тембровом составе: взрослые мужские голоса (тенора, басы) и голоса малолетних певчих-мальчиков (дисканты, альты). На основании архивных документов за последующий 1920 год можно судить о важной перемене – введении в хор женских голосов, заменивших детские голоса и, возможно, как переходный этап, совмещавших одновременное пение с ними. В истории монастырского лаврского хорового пения изменение смешанного состава хора (мужчины и мальчики) на другой смешанный состав (мужчины и женщины) было осуществлено впервые, что свидетельствовало о наступлении нового периода в развитии лаврской певческой традиции. Как известно, в конце XIX века женские голоса постепенно начали вводиться в некоторые церковные хоры России – первым из них был хор Почтамтской церкви в Петербурге под управлением А. А. Архангельского²⁴. Далее это нововведение охватило многие церковные хоры российской империи, но не все. Например, «неприкосновенная» вековая традиция мужского однородного (тенора, басы) и смешанного пения (дисканты, альты, тенора, басы) была сохранена в Петербурге в Придворной певческой капелле, хоре Исаакиевского собора, хоре Казанского собора, хоре Лейб-гвардии Измайловского полка (Троицкий собор), хоре Воскресенского всех учебных заведений собора (Смольный); в Москве – в Синодальном хоре, в хоре Чудовского монастыря и ряде других архиерейских хоров. Известны были также хоры, использующие одновременное звучание голосов мальчиков и женщин в одной хоровой партии. Так с 1889 года был известен в Петербурге хор К. К. Бирючова, состоящий из 63 профессиональных и любительских голосов: 20 дискантов, 15 альтов (женщин и мальчиков), 13 теноров и 15 басов. Хор пел в четырёх храмах – в Андреевском соборе, в соборе Св. Спиридония, в церкви Академии Художеств и Университета. В начале XX века тенденция включения в церковный хор женских голосов продолжала распространяться. Даже в церковное пение старообрядцев, веками строго хранившим древние певческие традиции, постепенно, хотя и после долгих дискуссий, начали вводиться женские голоса: в одних общинах пение женщин включалось только в исполнение отдельных песнопений, в других приходах оно вводилось без возражений, и женщинам было отведено место на левом клиросе.

В 20-е годы изменился и тембровый певческий состав Петроградской народной хоровой академии – бывшей Императорской Придворно-певческой капеллы. Весной 1920 года она пополнилась женскими голосами в количестве 20 человек (12 сопрано и 8 альтов) на одинаковых условиях службы с взрослыми певчими Академии. При этом не исключалось пение мальчиков, они участвовали в ряде программ Капеллы, наряду с пением женщин. Впоследствии – с сезона 1923/24 гг. – в хор начали принимать и девочек. Например, в зарубежных гастролях Капеллы в 1928 году хор состоял из 60 взрослых и 40 детей – мальчиков и девочек.

Таким образом, введение женских голосов в состав Петроградского Митрополичьего хора в январе 1920 года (несколькими месяцами ранее, чем в Капелле) находилось в русле развития общей тенденции, характерной для того времени. Вместе с тем, для лаврского хорового пения это было исключительно вынужденной мерой, не свойственной монастырскому пению, веками придерживающемуся сугубо мужского или женского состава. Заметим, что женские голоса были включены в состав хора почти на равных условиях с мужскими голосами и получали соответствующее жалование. Причём количественный состав хора, а также и жалование певцов в 1920 г. постоянно росли. Несмотря на финансовые проблемы, руководство Лавры увеличивало расходы на хор, стремясь тем самым учитывать растущую инфляцию. Вместе с тем, в 1920 году серьёзные трудности возникли с обеспечением малолетних певчих: «30 января 1920 года Духовный Собор Лавры выслушал сообщение о полной невозможности дальнейшего содержания малолетних певчих из Митрополичьего хора из-за отсутствия топлива для их помещений, отсутствия воспитательного надзора за ними и вследствие этого полной деморализации мальчиков, выразившейся в отказе их петь за праздничными службами 6 и 12 января. Собор постановил распустить малолетних певчих и уведомить об этом давшего средства на их содержание Л. Д. Аксёнова» [5, с. 70–71]. Следовательно, Л. Д. Аксёнов до последнего старался сохранить малолетних певчих в составе Митрополичьего хора, обеспечивая их материальное содержание. Увольнению малолетних певчих в 1920 г. из Митрополичьего хора способствовало также и окончательное закрытие летом 1918 г. двухклассной церковно-приходской школы, в которой мальчики получали образование, обеспечивались школьными принадлежностями, обмундированием, питанием и т. д.

В следующем 1921 году в состав Митрополичьего хора, руководимого В. Л. Еловенко, по-прежнему входили женские голоса. Среди 25–34 певчих хора женские голоса составляли 12–18 человек, мужские -13-16 человек. Некоторые сведения об условиях пения и занятости Митрополичьего хора в богослужении можно почерпнуть из Договора регента В. Л. Еловенко, представленного в Александро-Невскую Лавру и оформленного 8/21 февраля 1920 г.:

«Я, Василий Львович Еловенко, регент хора при Александро-Невской Лавре, по уполномочию хора, соглашаюсь на следующий условия, предложенныя мне Лаврою: 1) Петь полным составом своего хора всенощныя и литургии в воскресные и праздничные дни. 2) На первой неделе Великаго поста петь: прощальную Вечерню в Воскресенье, Литургии Преждеосвящен. Даров в среду и пятницу и великое повечерие ежедневно вечером. 3) на 2, 3, 4 и 5 неделях Великаго поста, по пятницам, петь «Пассии» – /вечером/. 4) В течении Великаго Поста петь Литургии Преждеосвящен. Даров по средам и пятницам каждой недели.

5) На 5 неделе Великаго Поста петь стояние Марии Египетской и Похвала Божией Матери. 6) На Страстной неделе петь все дневныя и вечерния службы. 7) На Пасхальной неделе петь Пасхальную Литургию, Великую Вечерню и т. д. Лавра обязуется уплачивать хору по смете, представленной мною в Духовный Собор, начиная с 26 Января 1920 года ст. ст. Подпись – Василий Еловенко»²⁵.

Из этого документа видим, что пение Митрополичьего хора во время Великого поста, на Страстной и Пасхальной неделе в 1920 году было востребованным и, несмотря на сложную ситуацию, духовное руководство Лавры старалось сохранять традиции лаврского богослужения на должном уровне. Немало усилий прикладывал к этому и Высокопреосвященный Митрополит Вениамин, и Петроградский Епархиальный Совет. В частности, подготовка к Пасхальной службе и организация «пасхального всепетроградского крестного хода» в 1920 году имела свои особенности, т. к. должна была учитывать, что богослужение в городских и сельских церквях осуществлялось по новому и старому времени. Следующее сохранившееся документальное свидетельство раскрывает характер предпасхальных хлопот тех дней и подтверждает особую тщательность подготовки и продуманность необходимых деталей. В частности, Петроградский Епрахиальный Совет уведомляет Наместника Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры Архимандрита Николая о том, что Высокопреосвященный митрополит Вениамин внёс предложение следующего содержания:

«Ввиду возникающих вопросов о времени начала Пасхальной службы предписываю: во всех церквах Петрограда и пригородов, где богослужения и жизнь располагаются по часам новаго времени, начать Пасхальную Утреню в 12 часов по новому времени; в сельских же церквах, где богослужения и жизнь располагаются по солнечному времени, там и Пасхальную Утреню начать в двенадцать часов по солнечному времени.

В Фомино воскресенье будет по обычаю совершен в Лавру, а оттуда в Казанский Собор, пасхальный всепетроградский крестный ход. Причт и Приходские Советы должны позаботиться, чтобы их прихожане были своевременно оповещены и приглашены к участию чрез устныя за богослужениями в церкви и письменныя на церковных дверях объявления, и крестный ход был составлен и обставлен с должной полнотой и благолепием. Облачение для всех священно и церковно-служителей должно быть золотое. Руководство крестным ходом и детальную разработку сего порядка возлагаю на ключаря Исаакиевскаго Собора Протоиерея Виктора Плотникова, который в ближайшее время устроит собрание представителей благочиннических советов по два (благочинный или его помощник и мирянин) для установления указаннаго порядка.

В Лавре в Фомино воскресенье литургия начнётся в 10 часов встречей со славой Митрополита. К участию в ней приглашаются священники ближайших церквей: Скорбященской, Борисоглебской, Христо-Рождественской, Миркилийской, Феодоровскаго Собора и Старо-Афонскаго подворья. По совершении часов из Собора Лавры выйдет крестный ход во главе с Митрополитом для встречи у ворот Лавры Святынь Исакиевскаго и Казанскаго Соборов, которыя будет сопровождать крестный ход перваго благочинническаго округа. Во время Литургии прибывают в Лавру крестные хода, объединившись по благочиниям. После Литургии на портике Собора будет совершен Пасхальный молебен Св. Александру Невскому и в должном порядке все крестные хода двинутся к Казанскому Собору. По совершении здесь моления Царице Небесной они будут возвращаться в свои храмы»²⁶.

Как известно, традиция совершения общегородского крестного хода в Петербурге в наиболее значительные церковные праздники имела давнюю историю, складывавшуюся веками – своё начало она берёт в 1743 г. от Елизаветы, учредившей традиционный крестный ход в Александро-Невской лавре 30 августа – в день празднование памяти перенесения мощей святого князя Александра Невского. Наряду с другими церковными праздниками торжественность этого праздника выделялась особым размахом: «к этому дню в Лавру стекались сотни тысяч верующих с разных концов России, вся площадь перед монастырем заполнялась народом. Попасть в собор простому мирянину было почти невозможно. На правом клиросе обычно в этот день пела императорская капелла, на левом – лаврский хор. Малолетних певчих, которые жили в Певческом корпусе, в собор на клирос передавали на руках <…> Крестный ход шёл от Исаакиевского собора в Лавру и обратно» [4, с. 250–251].

Несмотря на тяжелейшие условия революционного и военного времени в 1917–1918 гг., традиция общегородских крестных ходов в Петрограде сохранялась. Например, в январе 1918 г в грандиозном воскресном крестном ходе участвовало по церковным оценкам до полумиллиона, а по данным властей -50 тысяч человек (газеты того времени почти единодушно полагали, что участников по самым скромным подсчетам было не менее 250–300 тысяч). Она не была прекращена вплоть до 1921 года – «в последний раз общегородской крестный ход в Фомино воскресенье состоялся в 1921 году. Многотысячное пасхальное шествие вызвало нескрываемое озлобление властей: они объявили крестный ход «сплочением контрреволюции» и «религиозным варварством» [5, с. 76].

Наблюдающаяся тенденция стойкого «выживания» Митрополичьего лаврского хора к 1922 году стала характерной «нормой» для его существования. Возможно, это продолжалось бы и далее, если бы не трагические события 1922 года, прервавшие историю митрополичьего служения, а вместе с ним и лаврского Митрополичьего хора. В дальнейшие годы вплоть до закрытия Лавры в 1933 году богослужебное пение, по-видимому, осуществлялось силами братского хора.

Тяжёлые испытания в послереволюционные годы выпали не только на долю Митрополичьего хора, но и на многие церковные хоры России, большинство из которых, как упоминалось выше, с закрытием храмов были ликвидированы, а в храмах, где продолжало звучать церковное пение, приходилось «выживать» в нелёгких условиях. Вместе с тем, в этом вопросе ещё рано ставить последнюю точку до тех пор, пока не будет исследована история каждой православной епархии, каждого храма и прихода в первые два десятилетия советской эпохи. Например, в диссертационном исследовании И. В. Спасенковой, опирающемся на богатый архивный материал и опубликованные источники, содержится немало сведений об особенностях развитии православной традиции в Вологде в период 1917–1930 гг.

Исследователь приводит статистические данные и факты, свидетельствующие о различной активности приходской жизни вологодских храмов в выделяемые ею периоды (1918–1921, 1921–1922, 1922–1924, 1924–1925, 1925–1928, 1929–1930), на протяжении которых продолжала существовать литургическая жизнь церковных общин, и продолжало звучать церковное пение – важная составляющая православного богослужения. Например, «в течение 1920-х годов – как утверждает исследователь – практически каждый городской храм на правом клиросе имел хоры профессиональных певчих под руководством служащего регента» При этом приводятся следующие факты: «Церковные хоры были неотъемлемой частью духовной жизни, как бы ни относились к ним официальные власти» и «в Вологде в эти годы было 800 певчих. Никто не понуждал этих людей к участию в службах, делали они это с любовью и охотой». По свидетельству очевидцев «во второй половине 1920-х годов хоры в городских церквях (Вологды. – Г. Ч.) были очень большие – до 30–40 человек. У каждого регента были свои хористы. В хорах пели верующие всех возрастов: и молодые, и пожилые. Часто устраивали спевки в храме, репетировали и дома. Пели как по нотам, так и без них, учили тех, кто не знал музыкальной грамоты. Хор исполнял многочисленные произведения, среди которых: «Отче наш» Куплевской, «Великое славление» Мясникова, «Верую во Единого Бога-Отца» Лаврова и др. При этом прихожане, хорошо знавшие партии, соборно подпевали». Опираясь на воспоминания очевидцев (протоиерея Алексея Резухина), исследователь отмечает, что «даже в 1930-е годы, несмотря на сложность материального положения, в городских храмах не нарушалась традиция профессионального исполнения церковных песнопений». Разнообразие и сложность исполняемого церковными хорами репертуара свидетельствовали об их достаточно высоком профессиональном уровне, хотя в составе хора пели не только профессионалы, но и любители. Например, отмечается «профессиональное исполнение классических песнопений, таких, как задостойники Турчанинова, «Тебе, Бога, хвалим» Бортнянского, «Покаяние» Веделя, «С нами Бог» Архангельского, большое и малое «Великое славословие» Велеумова и многое другое, очень значительное в церковной хоровой музыке» [7, с. 108–110].

На примере Вологды мы видим, что церковно-приходская активность могла сохраняться в данный период на протяжении достаточно долгого времени, включая публичные формы её проявления: общегородские и приходские крестные ходы. Лишь к 1929 – началу 1930 года последовало массовое закрытие храмов в Вологде: за 15 месяцев были закрыты 32 храма и запрещён колокольный звон. Таким образом, история одной епархии или одной церковной общины, с одной стороны, была частью всеобщей истории страны и в ней отражались все тяготы и невзгоды всеобщей политики взаимоотношений церкви и государства, а с другой – в её судьбе большую роль играли особенности собственной церковной жизни, сложившиеся местные традиции и обычаи. Преломление их через призму всеобщей истории давало в каждой отдельной ситуации (что мы видим в случае Вологды) свои результаты.

Говоря о судьбе русского церковного пения в период революционных потрясений, невозможно умолчать о петербургской Капелле, как невозможно не коснуться и московского Синодального хора. Бывшему царскому хору – Придворной певческой капелле – была уготована особая судьба. Как известно, на протяжении веков Капелла была законодателем и центром церковного пения в России и обладала монополией на различные области церковно-певческой культуры: исполнительство, композиторское творчество, образование, книжное и нотное издательство. Наряду с московским Синодальным хором и Синодальным училищем, несколько потеснившим монополию Капеллы в конце XIX-начале XX вв., великая миссия обоих хоров в создании высочайшего уровня исполнительского стиля русского церковного пения общепризнанна. В 1917 г. сохранение их высочайшей исполнительской культуры осознавалось как церковными, так и светскими кругами, как старой, так и новой властью. В августе 1918 г. постановлением Наркомпроса петербургская Капелла и московский Синодальный хор были переименованы в Петроградскую и Московскую (соответственно) народные хоровые академии, возглавить которые было поручено А. Д. Кастальскому. Расформированная вскоре Московская хоровая академия вошла в состав Московской консерватории и Государственного хора. В то же время Петроградская академия, переименованная в 1922 г. в Государственную академическую капеллу, успешно продолжала свою деятельность.

В том, что Капелла как бывший придворный церковный хор, несмотря на разруху, голод, реформы, была сохранена в истории отечественной культуры, можно усмотреть проявление настоящего чуда, не подвластного времени. Старейший хор России, исполнительский стиль которого формировался и оттачивался в основном на репертуаре духовной православной музыки, в условиях новой реальности смог вписаться в неё, сохраняя статус своего величия и истинно профессионального певческого мастерства. Причин тому можно назвать множество, но, несомненно, заслуга в этом принадлежала и возглавлявшему тогда Капеллу М. Г. Климову – ученику С. В. Смоленского (в Синодальном училище), Н. А. Римского-Корсакова и Н. Н. Черепнина (в Петербургской консерватории).

Беспокойство о существовании придворного хора возникло ещё в феврале 1917 г., когда царские певчие остались без попечения своих бывших хозяев. Но сложившаяся веками вера в стабильность и нерушимость певческих традиций императорской Капеллы позволили бывшим придворным певчим не покинуть коллектив и пережить с ним все послереволюционные испытания. Немаловажным было и доверие авторитетному музыканту М. Г. Климову, работавшему в Капелле с 1902 г. и возглавившему её в качестве художественного руководителя и дирижёра в 1913 г.

Как бывший «синодал», взращённый на церковно-певческом репертуаре и знавший традиции церковного пения с детства и непосредственно из своего практического опыта работы, он понимал, какую важную роль в сохранении качества исполнительского стиля, наряду с народной песней, русской и западноевропейской классикой, имела духовная музыка. Поэтому среди многочисленных проблем, несмотря на трудности, он сумел организовать репертуарную политику таким образом, чтобы не была утрачена связь с традициями прошлого. Благодаря М. Г. Климову, нашедшему понимание и поддержку в лице Народного комиссара просвещения А. В. Луначарского, Капелле удалось сохранить исполнение духовной музыки в концертной практике. В частности, в репертуаре первого концерта, состоявшегося 21 февраля 1918 г. в доме Рабоче-Крестьянской Армии, предпочтение было отдано духовной музыке. Перед концертом вступительное слово на тему «Отделение церкви от государства и церковное искусство» произнёс А. В. Луначарский, подчеркнувший, что «Капелла является лучшим в России хором духовного пения…» [8, с. 20]. В целом в сезоне 1918–1919 гг. в список исполняемых произведений вошли три программы русской духовной музыки²⁷.

В дальнейшем, преодолевая все трудности, и понимая необходимость исполнения духовной музыки для сохранения исполнительского уровня капеллы, М. Г. Климов неоднократно обращается в Наркомпрос с просьбой разрешить исполнение «церковно-религиозной» музыки прошлых веков. В сезоне 1917/18 гг., наряду с сохранением исполнявшейся ранее программы «Духовная музыка России XVI–XIX веков», он готовит две новые-«Русская народная песня» и «Литургия» Чайковского». В сезоне 1919/20 гг. Капелла имела в своём репертуаре древнерусские распевы и духовную музыку партесного столетия (сочинения Титова, Бавыкина, Редрикова и др.), «Литургию» Черепнина²⁸.

После произошедшей в 1922 г. реорганизация Капеллы, несмотря на все преграды, включение духовной музыки в её концертные программы продолжалось. Например, в 1923 г. была осуществлена премьера «Всенощного бдения» Рахманинова, исполнялась «Литургия» Чайковского. Вплоть до 1935 г-последнего года работы М. Г. Климова в Капелле-духовная музыка Чайковского и Рахманинова сохранялась в репертуаре. Вместе с тем, были и сезоны (например, 1925/26 г.), когда хормейстеру под давлением вышестоящих организаций (в частности, Главреперткома) приходилось исключать их из программы. Но затем вновь усилиями дирижёра их исполнение возобновлялось. Убедительная мотивация М. Г. Климова заключалась в следующем: «…Капелла как академическое учреждение, изучающее и пропагандирующее мировую вокальную литературу, не может пройти мимо классических образцов музыкального искусства, художественная ценность которых стала бесспорной, а следовательно, вынуждена включать в круг своей работы и церковно-религиозную музыку прошлых веков, в силу исторических условий вообще носившую религиозный характер» [8, с. 44–45].

Знаменательно, что в зарубежной гастрольной поездке Капеллы, состоявшейся в 1928 г., хор представлял две программы: «Песни народов СССР» и «Всенощную» Рахманинова. Последняя исполнялась в семи городах – Риге, Берлине, Гамбурге, Кёльне, Флоренции, Риме, Милане. Успех сопутствовал на всём протяжении гастролей. Вместе с тем, трудности поджидали дирижера на каждом шагу – постоянно он вынужден был искать дипломатические ходы перед «власть имущими», защищая традиции русского хорового исполнительства и необходимость их развития на фундаменте опыта прошлых достижений. Несмотря на то, что одна из функций бывшей Придворно-певческой капеллы – церковно-певческая – была ликвидирована, и «новое время» потребовало от хора «нового репертуара», Капелла благодаря таланту и разумной политике М. Г. Климова смогла сохранить высокую исполнительскую культуру духовной музыки в новой форме – светском концертном хоровом исполнительстве. Секрет необъяснимой красоты хорового звучания, признанный мировыми авторитетами, дирижёру удавалось сохранять в самый трудный переходный период в существовании старейшего хора России.

Таким образом, общая тенденция антирелигиозной борьбы в отечественной истории 20-30-х годов, а вместе с ней и борьбы с церковным пением и религиозным репертуаром, отражалась на жизни всего певческого сообщества России – будь то загнанный «в угол» церковный хор, влачивший жалкое существование, или успешная государственная концертная организация, вынужденная подчиняться идеологической политике партии. Целый культурно-художественный пласт отечественной музыкальной культуры – церковная и концертная духовная музыка – был в определённое время признан ненужным обществу. Вместе с ним постепенно уходило «в тень» многое: не только соответствующий репертуар, но и культура, традиции, мастерство старой певческо-хоровой школы. Исчезли ли они навсегда или рассеялись в забвении, чтобы вновь возродиться – покажет время. Однако уцелевшие партитуры, архивные свидетельства, хранящие воспоминания уже ушедших очевидцев, оставшиеся в наследство от былых времён, должны помочь воссоздать славу и былое величие церковного пения дореволюционной России и показать значение подвига тех, кто порой ценою своей жизни отстаивал сохранение русской церковно-певческой культуры. Современным исследователям предстоит открыть много сокрытых временем тайн, чтобы восстановить полноту знаний о традициях церковного пения советской России на каждом новом витке её сложной и противоречивой истории.

Литература

1. Виноградова М. В. Жизнь и деятельность А. В. Преображенского – виднейшего исследователя древнерусского искусства / Русская хоровая культура: Вып. 2: Выдающиеся хоровые деятели и педагоги: История. Традиции. Современные проблемы хорового искусства // Сб. научных трудов. Т. 153. СПб., СПбГУКИ, 2000. С. 62–83.

2. Краснов-Левитин А. Э. Лихие годы. 1925–1941. Воспоминания / А. Э Краснов-Левитин. PARIS: YMCA-PRESS, 1977.

3. Русская духовная музыка в документах и материалах: Т. 3. Церковное пение пореформенной России в осмыслении современников (1861–1918) / Гос. Ин-т искусствознания; Гос. Центральный музей музыкальной культуры им. М. И. Глинки; сост. А. А. Наумов, М. П. Рахманова; вступит, ст., подгот. текста и коммент. М. П. Рахмановой; Поместный Собор Русской православной церкви 1917–1918 гг./ вступит, ст., подгот. текста и коммент. С. Г. Зверевой. М.: Языки славянской культуры, 2002.

4. Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра: 1713–2013. Т. 2. 1797–1917 / Стефан Рункевич, свящ. Александр Берташ, Михаил Шкаровский. – Санкт-Петербург: Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра, 2013.

5. Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра: 1713–2013. Т. 3. Михаил Шкаровский 1917–2013 / М. В. Шкаровский. Санкт-Петербург: Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра, 2013.

6. Семёнов Д. С. Словарь русского церковного пения (1-я редакция) в 3 т. Т. 1–3. 414 с. общ. паг. / Д. С. Семёнов. Киров: рукопись, 1941–1968.

7. Спасенкова И. В. Православная традиция русского города в 1917-1930-е гг. (на материалах Вологды). Канд. дис. Вологда, 1999.

8. Шереметьева Н. М. Г. Климов – дирижёр Ленинградской академической капеллы. Ленинград: Музыка, 1983.

9. Шкаровский М. В. Репрессии 1930-х гг. против священнослужителей Северо-Запада России. URL: http://spbda.ru/news/a-2489.htm.

Примечания

¹ Приведём некоторые из них. Например, только в «святую ночь» с 17 на 18 февраля 1932 г. в Ленинграде было арестовано 500 и в последующие два месяца 200 человек монахов, насельников различных обителей, представителей белого духовенства и мирян; далее «арестованных в середине 1930-х гг. по делу так называемых „евлогиевцев“ 171 человек»; «в первой половине 1932 г. были проведены массовые репрессии и против старообрядцев-поповцев <…> подвергнув тем или иным формам репрессий более 160 человек, <…> практически вся легальная церковная деятельность старооб-рядцев-поповцев в северной столице была уничтожена на полвека»; как реакция на убийство в декабре 1934 г. С. М. Кирова «в марте-апреле 1935 г., произошло массовое выселение „чуждого населения“ так называемый Кировский поток», в результате которого «из 429 священнослужителей Ленинграда и пригородов выслали в сельскую местность, на периферию, почти половину – 198 человек», а по некоторым другим данным – «267 служителей культа различных конфессий» [9, с. 2–5].

² Достаточно вспомнить журнал «Хоровое и регентское дело», учреждённый

С. В. Смоленским в 1909 г., а также «Русскую музыкальную газету», журналы «Церковное пение», «Музыка и пение», «Музыкальный труженик», «Баян», «Гусельки яровча-ты» и др.

³ Активную роль играли Общество любителей церковного пения (ОЛЦП) (основано в 80-х годах XIX в.), СПб. Церковно-певческое благотворительное общество (основано в 1902 г.), Московское общество взаимопомощи регентов церковных хоров (основано в 1908 г.), по инициативе которого были организованы 1-й и 2-й Всероссийские регентские съезды, Общество певцов церковных хоров (действовало в Москве с 1910 г.), Общество регентов (основано в Петербурге в 1915 г.), Общество распространения хорового церковного и светского пения (организовано в Москве в 1916 г. по инициативе Е. Витошинского), Иоанно-Дамаскинское Церковно-певческое Братство любителей древнего пения (действовало в Н. Новгороде в 1910–1916 гг.) и мн. др. Все эти Общества прекратили свою деятельность к концу 1917 г.

⁴ 1-й съезд состоялся в Москве в 1908 г., последующие 2-й (1909 г.), 3-й (1910 г.), 4-й (1912 г.) также проходили в Москве, 5-й – в 1914 г. в Санкт-Петербурге, 6-й – в 1917 г. в Москве.

⁵ Проблемы церковного искусства, и в частности церковного пения, решались VII Отделом Собора – «О богослужении, проповедничестве и храме», возглавляемым архиепископом Евлогием (Георгиевским) и его помощниками – епископом Пахомием (Кедровым) и священником, профессором Киевской духовной академии В. Прилуцким, а также одним из Подотделов «чтения и пения», возглавляемым Е. М. Витошинским.

⁶ Как известно, следующий Поместный Собор РПЦ «удалось созвать лишь 27 лет спустя, в 1945 году, когда многие участники Собора 1917–1918 годов были уничтожены, либо находились в лагерях и ссылках» [3, с. 705].

⁷ Имеется в виду огромная территория нынешних Новгородской, Псковской, Мурманской, а также часть Вологодской, Тверской и Смоленской областей, которые в 1928 г. вошли в Ленинградскую область.

⁸ Как указывал А. Э. Краснов-Левитин, «настоятель этого храма, отец Василий Верюжский, энергичный, глубоко верующий человек – открыл двери алтаря для всех священнослужителей, порвавших с митрополитом Сергием. Здесь служили монахи и священники со всех концов России, никакой регистрации у властей никто не спрашивал и мнением ГПУ никто не интересовался» [2, с. 106].

⁹ Среди них: в Лесном – храм Тихвинской Божией Матери, в Стрельне, в Коломне – нижний храм Михаило-Архангельской церкви, на Петровском острове – небольшая церковь Преображения Господня. Далее историк указывает, что в 1929 г. «к ним присоединилась также часть братии Алексадро-Невской лавры. В то время, однако, Алексадро-Невская лавра во главе с епископом Григорием держала «нейтралитет»: здесь не поминали Сергия, не подчинялись епископу Николаю, но и не присоединялись к иосифлянскому движению. Такую же позицию занял архиепископ Гавриил. Нейтральным был также храм Спаса-на-водах во главе с настоятелем, отцом Владимиром» [2, с. 106–107].

¹⁰ Печальна, например, участь старейшего петербургского Троицкого храма, сгоревшего в 1915 г. и в 1925 г. восстановленного в своём первозданном виде, как было при Петре на средства верующих. Однако «в 1936 году он был варварски снесён, неизвестно зачем и почему» [2, с. 81].

¹¹ Преображенский А. В. (1870–1929) – известный учёный-медиевист, автор многочисленных трудов по церковно-певческой истории. С 1902 по 1918 гг. был библиотекарем Придворно-певческой капеллы и с 1917 г. – научным сотрудником «Государственного Института музыкальной науки» (ГИМИ). После революции ему удалось издать несколько работ – среди них «Латинская ересь» в русском пении XVII в.» (1922), «Культовая музыка в России» (1924), «Греко-русские певческие параллели XII–XIII вв.» (1926). «Краткий очерк истории церковного пения в России» (1907 и 1910) выдержал несколько изданий, «принятый в качестве учебника на регентских курсах, он получил большую известность в школах, на разных курсах, среди регентов и т. д., благодаря популярности изложения, соединённой с глубокой научностью» [6, с. 295].

¹² Семёнов Д. С. (1894–1970) – подвижник церковно-певческой культуры XX в., «регент-любитель», как сам он себя называл, автор двух сохранившихся рукописей «Библиографии по вопросам православного церковного и школьного пения» и «Словаря русского церковного пения», написанных с 1940 по 1968 гг. и содержащих немало ценных воспоминаний об известных и забытых именах церковно-певческой культуры дореволюционной и советской России.

¹³ Среди важнейших книгохранилищ Д. С. Семёнов называет: библиотеку Московского Синодального училища, собранную С. В. Смоленским и являющуюся, по мнению автора Словаря, «неисчислимой и бесценной сокровищницей»; архив и библиотеку Придворной певческой капеллы (отмечается, что «обогащена через А. В. Преображенского»); рукописный отдел Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге и Румянцевской в Москве; библиотеки при Духовных академиях; нотные отделы в Духовных семинариях, училищах, школах [6, с. 118–119].

¹⁴ Вопреки утвердившейся в отечественной историографии точки зрения, что все монастыри в СССР были ликвидированы к середине 1930-х гг., М. В. Шкаровский подчёркивает, что «в Боровичском районе (тогда Ленинградская, а в настоящее время – Новгородская область) в труднодоступном месте вплоть до лета 1937 г. с дореволюционных времён продолжал существовать небольшой мужской монастырь – «Забудущенская пустынь», все насельники которого были расстреляны в конце 1937 г. [9, с. 10].

¹⁵ «Лаврский капитал к 1917 году достигал 1800 тысяч рублей, а доходы в 1915 году равнялись 699,3 тысячи, уступая в стране из монастырей только Киево-Печерской Лавре; в 1916 году доход только от арендных статей составил 369 тысяч рублей, а от кладбищ -181 тысячу. Обители принадлежали сдаваемые в аренду 14 жилых домов на близлежащих проспектах и улицах, а также 41 амбар, 60 кладовых и 4 подвала на набережной Невы. Кроме того, лаврской собственностью являлись 103 земельных участка в городе, 51 десятина земли и водяная мельница в имении Серафимово Лужского уезда Петербургской губернии» [3, с. 253].

¹⁶ РГИА, Ф. 815, опись 11, 1917, № 86 «О демонстративном выступлении певчих Митрополичьего и Братского хоров в 1917 году» (68 лл.).

¹⁷ РГИА, Ф. 815, оп. 11, 1918, N9 29. «О хоре певчих Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры». Л. 1об. Цитата из Рапорта Духовного Собора Александро-Невской лавры, посланного 6 января 1918 г. Его Святейшеству, Святейшему Патриарху града Москвы и всея России Тихону.

¹⁸ РГИА, Ф. 815, оп. 11,1918. № 29. «О хоре певчих Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры». Лл. 6, 6 об.

¹⁹ Д. Л. Аксёнов – член Всероссийского Церковного Собора в Духовном Соборе Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. Благодаря его деятельности малолетние певчие хора в 1918–1919 гг. получали половину материальных средств для своего существования, остальную половину – оплачивала Лавра.

²⁰ РГИА, Ф. 815, оп. 11, 1919, N9 3. «О хоре певчих Александро-Невской Лавры». Л. 3–4.

²¹ РГИА, Ф. 815, оп. 11, 1918, N9 29. «О хоре певчих Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры». Л. 177.

²² РГИА, Ф. 815, оп. 11, 1919, N9 3. «О хоре певчих Александро-Невской Лавры». Л. 19, 19 об.

²³ РГИА, Ф. 815, оп. 11,1919, N9 3. О хоре певчих Александро-Невской Лавры. Л. 56.

²⁴ Архангельский А. А. (1846–1924) – известный композитор, регент-реформатор, дирижёр, общественный деятель, издатель хоровой музыки, организатор СПб. Церковно-певческого благотворительного Общества (1902). До революции в СПб. (с 70-х гг.) в разное время управлял многими хорами: Сапёрного батальона, Конногвардейского полка, Придворно-Конюшенной церкви, Почтамтской церкви. В 1883–1917 гг. вёл активную концертную деятельность со своим хором (70 чел.), организовал серию Исторических концертов, гастролировал в Финляндии (1897), Германии (1907). В 1921 г. А. А. Архангельский первым из советских хоровых дирижёров был удостоен звания заслуженного артиста Республики, а его хор также первым получил наименование «академического».

²⁵ РГИА, Ф. 815, оп. 14.1920 г., № 100. Предложения Петрогр. Епархиального совета и Духовного собора лавры по вопросам отправления церковных служб. Л. 4, 4 об.

²⁶ РГИА, Ф. 815. оп. 14,1920, № 100. Предложения Петрогр. Епархиального совета и Духовного собора лавры по вопросам отправления церковных служб; договор на содержание хора певчих. Л. 5, 5 об.

²⁷ Наряду с ними были представлены «две программы «Русская народная песня» (29 номеров), один концерт по теме «Художественная хоровая литература» (17 номеров), произведения для хора и оркестра – финал Девятой симфонии Бетховена, «Прометей» Скрябина, Реквием Моцарта, музыка Глазунова к пьесе «Царь Иудейский», кантата «Стравинского «Звездоликий» на текст Бальмонта» [8, с. 26–27].

²⁸ В частности, в концертных программах 1918–1922 гг. были исполнены: «В Чернем море» (знаменный распев), «На реке Вавилонстей» (гармонизация знаменного распева), «Многолетие большое» Титова, фрагменты из Стихотворного календаря Симеона Полоцкого (сентябрь, октябрь, декабрь, май, июнь), «Пещное действо» (XVI–XVII вв.), «Херувимская» Глинки, концерт «Слава в вышних Богу» Бортнянского, «Разбойника благоразумного» Кастальского, «Чертог Твой» Римского-Корсакова [8, с. 80].